Беднов В.А Православная Церковь в Польше и Литве. Глава V: Эпоха четырехлетнего сейма (2)

Беднов В.А. Православная Церковь в Польше и Литве. Глава V: Эпоха четырехлетнего сейма (2)  
Из книги: Беднов В.А. Православная Церковь в Польше и Литве. Минск: Лучи Софии, 2003. Глава IV: От 1686 года до четырехлетнего сейма

К оглавлению




< 1 2 3 4 >


Оппозиция сразу получила преобладающее значение и ввиду того, что Станислав Август склонялся к союзу с Россией, настаивала на необходимости союза с Пруссией. Дело в том, что последняя в союзе Польши с Россией видела для себя опасность и угрозу и предлагала Польше свой союз, более выгодный для нее, чем русский. Екатерина II не соглашалась на проектируемые прогрессивной партией реформы, король же прусский в поданой через Бухгольца, представителя Пруссии, ноте (12 октября 1788 г. ст. ст.) выражал свое согласие на коренные преобразования в Польше и обещал ей свою помощь в случае заключения союза с Пруссией[1].

Союз с Пруссией был принят и, таким образом, четырехлетний сейм на первых же порах своей деятельности занял враждебное по отношению к России положение и из ненависти к ней иногда уничтожал даже то, что было полезно для Речи Посполитой: например, 24 октября 1788 г. (нов. ст.) он ограничил значение постоянного совета, уничтожив существующий при нем военный департамент и учредив для заведования войском и военными делами особую войсковую комиссию, которая ставилась в зависимость не от короля, а от сейма. Этим постановлением сейм значительно ослабил созданный Россией орган исполнительной власти, который сдерживал внутреннюю анархию в Польше и придавал силу польскому правительству. В начале 1790 г. был уничтожен и сам постоянный совет, хотя существование его было полезно для Польши[2].

Господствовавшее в Польше настроение и начало сейма давали мало надежд на улучшение юридического положения православных в Речи Посполитой; можно было даже думать, что сейм не обратит на православие никакого внимания, так как теперь последователями православия оставались исключительно холопы, малочисленная и бедная часть мещанства да немного бедной и ничего не значащей шляхты, интересы которых мало занимали внимание сеймовых послов. Но политические события вынудили поляков выдвинуть на первый план вопрос о православных и посвятить ему значительное количество сеймовых конституций.

Замечаемое и раньше среди русского населения Польши стремление к переходу от унии к православию со времени назначения Виктора Садковского епископом Переяславским сильно встревожило униатов и католиков. Они относились крайне подозрительно к его деятельности, считали его агентом русского правительства и говорили, что последнее назначило Садковского с целью отвлечения от Речи Посполитой русского поспольства. Под влиянием такого предубеждения польско-униатское общество способно было давать самые превратные объяснения как деятельности Виктора Садковского, так и происшествиям в областях с преобладающим русским населением. События времен Барской конфедерации и колиивщины не забывались поляками-панами и католическим духовенством, тем более, что не прекращающийся по отношению к русскому народу религиозный и социально-экономический гнет отнюдь не устранял (а наоборот, еще усиливал) вековую вражду и ненависть холопа по отношению к пану.

Предубеждения и опасения поляков еще больше усиливаются с конца 1787 года, когда разгорелась война между Россией и Турцией. Россия для сокращения пути к театру военных действий проводила свои войска через польские владения; через них же она провозила и нужные для действующей армии всевозможные припасы. Для прокормления своей армии русское правительство закупало провиант в Польше, устраивало здесь свои склады и для охраны их оставляло отряды. В результате весь юго-восток Речи Посполитой был наполнен русскими солдатами, погонщиками, купцами, которые вступали в такие или иные отношения с местным южнорусским населением. Эти отношения с польской точки зрения не обещали ничего хорошего. Поляки утверждаются в той мысли, что присутствие в Польше русских отрядов действует возбуждающе на их поспольство, что последнее проникается москвофильскими симпатиями и еще большей, чем прежде, ненавистью к панству. Подозрение переходит в страх, который придает особенную окраску самым обыкновенным вещам, даже тому, что издавна привыкли видеть. Давно уже поляки видели у себя выходцев из России, которые приходили сюда с чисто коммерческими целями. В качестве мелких торгашей они разъезжали по селам, продавая здесь всякую мелочь: полотно, ситцы, платки, мыло, женские украшения и другие произведения великорусской промышленности, в том числе и ножи[3]. Торговцы эти назывались в Польше маркитантами и пилипонами. Теперь они в глазах поляков превратились в грозную армию агентов русского правительства, которое разослало их для возмущения поспольства в южнорусских областях Польши. Во время своих разъездов по Польше маркитанты странствовали по городам, местечкам и деревням, посещали и помещичьи дома, и священнические усадьбы, причем чаще всего останавливались для ночлега у священников, так как здесь они были больше уверены в целости и безопасности своих товаров. Такой просто объясняемый факт, как ночлеги маркитантов у русских священников, приобретает в глазах поляков ужасное значение: маркитанты останавливаются у священников (безразлично — у униатских или у дизунитских) с целью подговаривать их, а через них и крестьян, к бунту против поляков[4].

Бунт этот желали поднять русские (великороссы) с тем, чтобы отомстить полякам как за их антирусские выходки на сейме в 1788 г., так и за то, что учрежденная в Волынском воеводстве фуражевая комиссия установила слишком тяжелые и невыгодные для русских условия покупки ими для своих магазинов хлеба, вследствие чего приставленные к русским магазинам лица отказались покупать у волынских обывателей запасы и при этом грозили им. Последнее обстоятельство подало полякам южных воеводств повод ожидать от Москвы чего-то ужасного[5].

Тревожное настроение обывателей южных воеводств передавалось в Варшаву сеймовым послам, которые к концу 1788 г. начинают часто говорить на сейме об опасности угрожающей шляхте русских воеводств со стороны холопства. Вспоминали уманскую резню и ужасы колиивщины, возникшие во время первой русско-турецкой войны, и высказывали опасения, что и вторая русско-турецкая война может дать повод к восстанию холопов. Наиболее горячие из послов утверждали, что уже и теперь украинский холоп от соприкосновения с русскими войсками, проходившими через Польшу, набрался такой смелости, что в пьяном состоянии высказывал угрозы по адресу поляков и евреев.

В конце декабря 1788 г. генерал Любовидзский в своем рапорте сообщал сейму, что он внимательно следит за склонным к бунту крестьянством. Этого было достаточно для того, чтобы среди послов распространилось мнение, что уже начинается бунт. Побывавшие во время рождественских праздников на местах послы привезли известие крайне тревожного содержания. Так, например, Сангушко, посетивший Волынь, 9 января 1789 г., заявлял в посольской избе, что он за короткое время своего пребывания там имел возможность наблюдать немало проявлений тлеющего бунта и слышать со стороны обывателей нарекания на сейм за то, что он недостаточно печется об их безопасности. Сангушко считал нужным немедленно отправить на Волынь три полка кавалерии. Хотя король и успокаивал сейм, резонно заявляя, что опасность совсем не так близка, как ее представляет Сангушко, но предложение последнего было поддержано другими послами. Только Щенсному Потоцкому удалось немного успокоить членов сейма: он заявил, что, несмотря на то, что состоит комендантом украинских областей и владельцем обширных поместий на Украине, он все-таки не получал никаких донесений о готовящемся там бунте; но, по обязанности солдата и вождя, он оставляет сейм и уезжает на Украину, чтобы лично удостовериться в этом. Сейм, поблагодарив Щенсного за его гражданское усердие, перешел к очередным делам, когда сеймовый маршал объявил, что он поручил войсковой комиссии приготовить для отправления на Украину тысячу лошадей[6]. Сейм успокоился на некоторое время, но Варшава не переставала тревожиться. Здесь находились лица, которые поддерживали и ширили слухи о готовящихся беспорядках на Украине — одни с целью враждебно настраивать поляков против России и выставлять прусского короля единственным защитником Польши (это прусская партия), другие хотели разорвать сейм и вынудить какое-нибудь крайнее постановление (сторонники гетмана Браницкого). И те и другие систематически напирали на опасность для Украины.

3 февраля снова поднят был на сейме вопрос о начинающемся бунте холопов. На этот раз говорил один из сторонников Браницкого, некто Курдвановский. В бытность свою во время Дубенских контрактов на Волыни он нашел несомненные доказательства того, что православные священники (рору dysunici) организуют тайные собрания по отдаленным от селений хуторам, в уединенных монастырях и лесах, что в имениях генерала артиллерии женатые и неженатые молодые люди обучаются владеть оружием, намечают из своей среды атаманов и целые вечера проводят в пирушках, на которых, по всей вероятности, вырабатывают план резни и пролития шляхетской крови. Слова свои Курдвановский подтвердил письмом уманского ксендза Сераковского к гетману Браницкому, в котором сообщалось, что крестьянство готовится к бунту, который начнется с наступлением весны. Донося об этом Браницкому, как гетману и стоящему во главе войсковой комиссии, Сераковский просил у него защиты для южных областей от грозящей опасности. Так как признано всеми, что главную поддержку украинские бунты встречали в среде надворных, или городовых казаков, которых местные помещики держали для своих услуг (это так называемая надворная милиция), то Курдвановский предлагал сейму все конное и пешее польское войско перевести из Польши и Литвы на Украину, а городовых казаков принять на государственное содержание и отправить вглубь Польши. Это предложение было поддержано несколькими другими послами, и только один Мощенский, посол познанский, заметил, что не следует обращать внимания на частные письма, и требовал доклада комиссии (войсковой). Два заседания были посвящены этому вопросу, пока наконец сейм не отклонил предложения Курдвановского. В данном случае сейм согласился с мнением короля, который доказывал, что предложение сторонников гетмана может действительно вызвать крестьянский бунт, и что Браницкий задался целью произвести пожар, возмутить край и самому потом, ссылаясь на междоусобия, стать во главе войск и ловить рыбу в мутной воде. По мнению короля, один слух о выведении казаков из Украины может явиться достаточным поводом к возмущению и казаков, которые поняли бы, что их гонят на погибель, и всего холопства, связанного с этими казаками узами кровного родства; а если и удастся вывести их из Украины в Польшу, то здесь они будут только вредны, потому что, не опасаясь регулярного войска, будут свободно предаваться грабежам[7].

Уехавший из Варшавы на Украину Щенсный Потоцкий присылал сейму самые успокоительные известия относительно настроения крестьянства. 26 января 1789 г. он сообщал, что нет никакого основания бояться крестьянского восстания, а 6 февраля писал он из Тульчина, что таких снегов, какие выпали в этом году, не помнят и старожилы: жилища позанесены, люди тонут в снегу, и это время поэтому совсем неблагоприятно для бунта; при этом он заявлял, что мыслью о бунте занят не столько этот край, сколько Варшава. И впоследствии Щенсный Потоцкий не раз еще доказывал, что на Украине никто из холопов не помышляет о бунте. Но упомянутое выше письмо Сераковского оказало такое сильное влияние на Варшаву, что тут не верили Щенсному. Войсковая комиссия, минуя самого генерала артиллерии, отдала приказ подчиненным Щенсному генералам (Любовидзскому, Дзерчку и Ерличу), чтобы они с величайшей осторожностью ввели подведомственные им отряды в области, где ожидались беспорядки, производили следствие над замышляющими бунт и при посредстве евреев следили за крестьянами. Конечно, это возмутило Щенсного, особенно последнее; в своем письме к королю он доказывал неуместность распоряжения войсковой комиссии, но ничего не мог добиться, так как комиссия отдавала распоряжения без ведома короля[8]. В том же месяце (19 февраля) сейм снова возвратился к вопросу о возмущении крестьянства. Суперинтендант скарбовый из Чуднова доносил, что через Верещацкую таможню вступил в пределы Польши полк легкой конницы Сталя, который сопровождал 140 подвод с оружием и амуницией, предназначенных для принадлежащего князю Потемкину местечка Смелы. С другой стороны, по тому же донесению, русские войска направляются к Киеву. Ввиду того, что соприкосновение холопов с русскими войсками было опасно с точки зрения поляков, этот суперинтендант писал, что крестьянство до такой степени озлоблено против поляков, что местной шляхте невозможно показываться на русском базаре (па targu rosyjskim), так как в случае оскорбления шляхтича холопом он будто бы нигде не может найти управы. Подле границы будто бы дерзость холопов постепенно возрастает: они не стесняются открыто в своих разговорах заявлять, что как только стают снега, они начнут изгонять из Украины местную шляхту и евреев; нужного оружия у крестьян достаточно, в подтверждение чего указывалось, что в день Крещения Господня при водоосвящении крестьяне стреляли из ружей. Мятежное настроение среди крестьянства возбуждено иностранцами (od zagranicznych — очевидно, русскими), а действительным средством обезопасить себя от крестьянского бунта было бы немедленное расположение войска по этой границе и вменение высшей властью в непременную обязанность помещикам следить внимательно за своими крестьянами, отбирать у них оружие, а подозрительных отдавать военным командам. Вместе с тем, суперинтендант заявлял, что, пока русские войска будут беспрерывно вторгаться в польские владения, до тех пор украинское холопство не перестанет думать о бунтах, а обыватели — жить в тревоге или в отчаянии для своей самообороны собираться в одной место (kupid sie beda). При чтении этого рапорта в заседании сейма было сделано неведомо откуда взятое добавление, что под прикрытием полка Сталя находится 50 православных (greckich) священников. Поднялся в избе крик негодования. Полились горячие речи послов. Два заседания были посвящены этому вопросу. Сейм сначала склонялся было к изданию универсала о посполитом рушении всей польской шляхты, но затем, когда раздались голоса о преувеличении опасности, принято было предложение Станислава Потоцкого и постановлено переименовать провиантские комиссии в четырех украинских воеводствах в порядковые с тем, чтобы они предупреждали движение среди поспольства, выслать из Короны и Литвы на Украину полки, оружие, доставленное из-за границы, должно быть задержано под караулом польских войск; а на будущее время не пропускать никакого оружия из-за границы[9].

Таким образом, толки о готовящемся возмущении украинского крестьянства занимали внимание не только шляхты южных воеводств, но и сейм, а за ним и все польское общество. Больше всего об этом говорили сторонники гетмана Браницкого. Королевская партия и часть оппозиции относились довольно скептически к известиям о бунте, но все-таки сейм, как мы видели, принял меры предосторожности для предупреждения страшного для всей шляхты восстания холопов на Украине.

И вот, комиссии, которые прежде заведовали продажей хлеба и фуража для русской армии, теперь, в силу сеймового универсала, превращались в порядковые комиссии, на обязанности которых лежало соблюдение порядка и общественного спокойствия; они должны были производить расследования относительно беспорядков и доносить обо всем сейму[10].

Первая преобразованная комиссия открыла свои действия в Луцке. Она обратилась ко всем обывателям с особым универсалом, которым требовала, чтобы каждый владелец выставлял от деревни, имеющей 30 крестьян, по одному конному, а от меньшей деревни по одному пешему ратнику, одетому в присвоенный воеводству мундир и снабженному нужным оружием, со всеми принадлежностями и с запасом провизии на четыре месяца. Ратник, непременно католик, а не русин, должен быть представлен в течение восьми дней со времени издания универсала в Луцке; за ослушание грозило тяжелое наказание[11].

Такое распоряжение Луцкой порядковой комиссии должно было еще больше усилить тревогу среди обывателей Волынского воеводства. Боясь движения крестьян, они еще в феврале съехались в громадном количестве в Дубно, чтобы обсудить меры раскрытия и подавления готовящегося бунта. Интересно, что эта шляхта решила, что крестьян желает взволновать сам король по сношению с русской императрицей: Россия, занятая в это время войной с Турцией и Швецией, не имеет возможности сама вмешиваться в польские дела, и потому хочет истреблять поляков при посредстве крестьянства, а король пользуется луцким униатским (ruskiego) епископом (Левинским) для возмущения крестьян с помощью сельского духовенства. Возмущением крестьян воспользуется Россия для захвата польских земель. Съезд постановил ходатайствовать перед сеймом о защите шляхты от ожидающей ее опасности. Со всех сторон в луцкую комиссию посыпались донесения о том, что прибывшие из России под предлогом торговли маркитанты уговариваются со священниками и холопами резать поляков и евреев[12]. Среди таких тревог и опасений в ночь с 30 на 31 марта 1789 г. подле Луцка имело место одно происшествие, которое в другое время мало бы обратило на себя внимания, но теперь оно встревожило, можно сказать, всю Польшу и приобрело значение политического события чрезмерной важности. Имеется в виду убийство дворовыми людьми ротмистра народной кавалерии Игнатия Вылежинского с женой и пятью женщинами из его прислуги. Хотя, как обнаружилось на следствии, крестьяне села Неверкова были совсем непричастны к этому преступлению, но напуганная нелепыми слухами шляхта увидела в нем начало ожидаемой всеми резни. При первом известии о убийстве Вылежинского она толпами бежала в Дубно и Луцк, где надеялась найти безопасное убежище[13]. Порядковая комиссия получала донесения, что поднявшиеся крестьяне уже начали резню. Чтобы остановить опасность, комиссия приказывала хватать всех маркитантов и тех священников и крестьян, которые имели несчастие навлечь на себя подозрение в неприязненном отношении к шляхте. Достаточно было самого голословного обвинения с чьей-либо стороны, чтобы обвиняемый был схвачен и судим порядковой комиссией, которая самовольно, без ведома сейма, присвоила себе судебные функции и считала себя вправе приговаривать несчастных, попавших в ее руки, даже к смертной казни. В течение двух недель она приговорила к виселице в Луцке пятерых, а в Дубне тринадцать человек и, кроме того, немало было посажено по тюрьмам, где холод, голод и жестокие истязания способствовали большой смертности среди арестованных[14].

Насколько происшествие в Неверкове поразило поляков можно судить по тем донесениям, которые приходили в Варшаву от разных должностных лиц. Из Дубна князь Любомирский (генерал) доносил войсковой комиссии, что это убийство совершено маркитантами и что он открыл заговор монахов и холопов против шляхты, которых он и арестовал. Волынский воевода Януш Сангушко писал королю, что обыватели повсеместно хватают пилипонов и порешили вооружиться и отстаивать свое имущество и жизнь, не останавливаясь перед истреблением своих подданных, маркитантов и пришлых священников. Киевский воевода Стемпковский, известный своими деяниями в Кодне, извещал, что напуганные помещики готовы бежать за границу (в Австрию), и требовал присылки войска, так как опасался за свою судьбу.

Волынская порядковая комиссия (в Луцке), по словам ее рапорта королю от крестьян и священника села Суска открыла имена двух пилипонов, склонявших холопов к резне и снабженных бумагами с подписью императрицы Екатерины, где содержалось обещание награды убийцам; комиссия просила скорейшей присылки войска. Стоустая молва в Варшаве представляла положение дел на Волыни в еще более мрачном свете. Говорили, что на Украине священники хранят в алтарной части церквей склады оружия и что не только Волынь, но вся Польша кишит маркитантами, которые поставляют сельскому населению ножи. Досужая фантазия изобрела даже форму ножа, назначенного для истребления шляхты[15], и поместила 2000 страшных маркитантов в самой Варшаве. Все были охвачены страхом. Король, посоветовавшись с маршалами сейма и украинскими послами, распорядился выслать на Волынь несколько отрядов, включающих в себе 2500 человек[16]. Сеймовые маршалы в свою очередь дали соответствующие распоряжения порядковой комиссии и всем городам; обратились они и к униатскому митрополиту с просьбой, чтобы униатское духовенство посредством проповеди и исповеди удерживало в покорности подчиненное ему поспольство. Приняты были некоторого рода меры к успокоению волынских обывателей. Шляхта призывалась к осторожности и воздержанию от неосмотрительных шагов, а Стемпковскому сам король писал, что им строго приказано наблюдать за монахами, бродягами, волонтерами, извозчиками и за священниками и холопами-униатами в королевских имениях, чтобы открыть причастных к бунту: городским судам приказано было продолжать заседания и по окончании каденции (etiam extra cadentiam). Так как войско, отправляемое в русские воеводства, могло отягощать тамошних крестьян, то король в письме к тому же Стемпковскому рекомендует: 1) соблюдать в войсках строгую дисциплину и не допускать их до отягощений местного населения; 2) тех податей, которые возложены настоящим сеймом на шляхту, последней не взваливать на холопов, чтобы этим не доводить их до отчаяния; 3) нигде не допускать наказания без суда. Вместе с тем, король советует остерегаться, чтобы под видом необходимых к обороне средств не вышло нечаянно чего-либо худшего[17].

16 апреля (нов. ст.) сейм снова приступает к обсуждению вопроса о бунте крестьян. Целых пять часов было посвящено чтению полученных с Волыни рапортов, расследований и частных писем, но несмотря на такое обилие материала, сейм не нашел в нем ничего достоверного и несомненного: улики основывались только на страхе, попадались угрозы со стороны холопов или же их признания, вынужденные пытками. Была очевидна безосновательность тех нелепых слухов, какие ходили в польском обществе, но тем не менее волынский посол князь Яблоновский внес предложение (проект) конституции об изгнании в двухнедельный срок из пределов Польши маркитантов, возчиков, чужеземных пилипонов заодно с монахами, которых официальные рапорты обвиняют в подстрекательстве крестьян[18].

 

Примечания

[1] Костомаров, Соб. соч., кн. VII, 141-42.
[2] Бобржинский II, 292; ср. 277.
[3] Brodowicz, p. V; Костомаров, Собр. соч., кн. VII, 160.
[4] Brodowicz, Widok przemocy..., p. VI; Костомаров, Собр. соч., кн. VII, 160.
[5] Brodowicz, p. IV-V
[6] Kalmka I, 434-35
[7] Kalinka I, 435 и 437-39
[8] Kalinka I, 439-44.
[9] Kalinka I, 446-452
[10] Арх. Ю-3. Р.,ч. III, т. V, №1, с. 1-2
[11] Арх. Ю.-З. Р., ч. III, т. V, № 17, с. 30-32, Brodowicz, Widok .., p. VI.
[12] Brodowicz, Widok .., p.p. 3-4.
[13] Kalinka I, 478
[14] Brodowicz, Widok..., p.p. VII-VIII.
[15] Изображение этого ножа можно найти во второй книге «Запис. Науков. Товар. имени Шевченко» за 1908 год (с. 180).
[16] Kalinka 1,472-73.
[17] Kalinka I, 474-75
[18] Kalinka I,476

Ссылки по теме
Форумы