Гибель «Атлантиды» (глава 8 из книги "Николай II: жизнь и смерть")

Император Николай II с цесаревичем Алексеем (фото 1912 г.)
Эдвард Радзинский

"И пойдет царь их в плен,
он и князья его вместе с ним,
говорит Господь".
(Амос 1:15)



Наступил новый, 1917 год...

Наступил Новый год, числом такой страшный для Романовых, - семнадцатый.

Мороз, жестокий холод, 38 градусов. Солнце в морозном дыму. Сверкает, будто облитый ртутью, чистый снег Царского Села. Покрыты инеем стекла придворных экипажей. В Большом дворце - ежегодный большой выход Государя. Обычный Новый год в длинной череде лет его царствования.

Из дневника Николая:

"1 января. Воскресенье. День простоял серенький, тихий и теплый... Около 3 часов приехал Миша, с которым отправился в Большой дворец на прием министров, свиты и дипломатов..."

В начале 1917 года уже никто не сомневался в грядущей революции. Заговоры зреют в роскошных петроградских квартирах. И во дворцах.

Заговор великих князей... Здесь, конечно, тотчас всплывает имя любимца армии - бывшего Верховного Главно-командующего великого князя Николая Николаевича. От 16 великих князей в Тифлис к опальному Николаше направляется посланец... С Николаем Николаевичем начинают открытые переговоры и заговорщики из Государственной думы. От имени думца князя Львова Николаше уже открыто предлагают заменить тезку на престоле... Поколебавшись, Николай Николаевич отказался - остался верным присяге.

Активизировались великие князья из клана Владимировичей. Незадолго до убийства Распутина монархиста Пуришкевича позвали во дворец к великому князю Кириллу Владимировичу. "Выходя из дворца великого князя, я, под впечатлением нашего с ним разговора, вынес твердое убеждение, что он вместе с Гучковым и Родзянко затевает что-то недопустимое... в отношении Государя..." - записал Пуришкевич в дневнике. На самом же деле и здесь дальше крамольных разговоров не пошло... И многие из большой Романовской Семьи могли повторить тогда слова, вырвавшиеся у великого князя Николая Михайловича: "Он (царь. - Авт.) мне противен, а я его все-таки люблю!"

Член Думы Маклаков: "Они хотели бы, чтобы Дума за-жгла порох... Они ждут от нас того, чего мы ждем от них..."

Бесконечные совещания идут в квартирах думцев. С фронта прибывает генерал Крымов. Он рассказывает о трагическом положении в армии. Вывод: переворот необходим.

В это время, как когда-то в XIX веке, оппозиция все больше объединяется в тайных масонских ложах...

Масонские ложи расцветают в России после революции 1905 года. К 1917 году они объединяют либеральную верхушку общества, недовольную распутинщиной. Парадокс ситуации: накануне 1905 года, когда полиция пугала Николая масонами, масонство в России практически вымерло... Теперь, накануне 1917 года, когда масонство стало реальной силой, полиции о нем мало что известно.

"По убеждению Белецкого (директор Департамента полиции. - Авт.), никаких политических масонов никогда не было. За масонов сходили оккультисты..." - напишет впо-следствии Блок в "Записной книжке" после допроса Белецкого.

А между тем в масонских ложах - царские министры, генералы, члены Государственного совета, думские деятели, крупные дипломаты, промышленники... П.Балк - министр финансов, Н.Покровский - министр иностранных дел, Н.Поливанов - военный министр, генералы В.Гурко, А.Крымов, Н.Рузский, шеф жандармов К.Джунковский и т.д. Нет, нет, они не хотят революции, но хотят перемен. Так что и здесь все ограничивается крамольными разговорами.

"Сделано было много для того, чтобы быть повешенным, но так мало для реального осуществления планов", - скажет впоследствии один из главных оппозиционеров, думец Гучков.

Гучков пытается делать практические ходы: он хочет подготовить переворот к марту, когда к Петрограду будут подтянуты верные Думе воинские части. Чтобы избежать кровопролития, он планирует перехватить на железной дороге царский поезд и заставить царя в вагоне отречься от престола. Но никто из крупных военных (кроме Крымова) не примкнул к его заговору. "Я никогда не пойду на переворот - я присягал" - эту фразу председателя Государственной думы Родзянко могли повторить тогда многие...

Французский посол после обеда в ресторане с банкиром Путиловым и бывшим премьером графом Коковцовым записывает обычный застольный разговор тех дней:

Коковцов: - Мы идем к революции.

Путилов: - Мы идем к анархии. Наш человек не революционер, он - анархист... У революционера есть воля к восстановлению - анархист думает только о разрушении...

Понимали, философствовали... и шли к катастрофе. Все, как у Чехова в "Вишневом саде".

В это время начальник охранного отделения в Петрограде подавал бесконечные доклады министру внутренних дел Протопопову.

9 января: "Тревожное настроение революционного подполья и общая распропагандированность пролетариата".

28 января: "События чрезвычайной важности, чреватые исключительными последствиями для русской государственности, не за горами".

5 февраля: "Озлобление растет... Стихийные выступления народных масс явятся первым и последним этапом на пути к началу бессмысленных и беспощадных эксцессов самой ужасной из всех анархической революции".

Все эти доклады министр внутренних дел Протопопов с легкой душой клал под сукно. Ведь императрица сказала: "Революции в России нет и быть не может. Бог не допустит..."

Из дневника Николая:

"29 января. Воскресенье... Днем погулял и поработал в снегу... В 6 часов принял старого Клопова".

Да, это был тот самый Клопов, который когда-то на заре его царствования уже приходил к нему. Тогда он хотел рассказать ему народную правду... И вот теперь он пришел еще раз, чтобы спасти любимого царя.

После революции Клопов работал тихим бухгалтером и умер в 1927 году. В архиве Клопова осталась запись этой аудиенции: он говорил царю об эгоизме двора, о преступных действиях правительства. Николай слушал его со странной улыбкой, он будто отсутствовал. Клопов ушел испуганный непонятным равнодушием сидевшего перед ним усталого человека.

В это время друг юности Николая Сандро пишет письмо царю. Пишет в несколько приемов, не решаясь отослать.

Из дневника:

"10 февраля... В 2 часа приехал Сандро и имел при мне в спальне долгий разговор с Аликс".

Аликс приняла Сандро в постели, была нездорова. Сандро поцеловал руку, ее губы коснулись его щеки.

Он хотел говорить с нею с глазу на глаз, но... Ники остался. Она боялась разговора наедине.

Что сказал Сандро? Впоследствии Александр Михайлович изложил это в своих воспоминаниях. Но все мы крепки задним умом. Так что вернее воспользоваться письмом, которое он написал Николаю тогда, в те дни...

Отрывки из этого письма:

"Мы переживаем самый опасный момент в истории России... Все это чувствуют: кто разумом, кто сердцем, кто душою... Какие-то силы внутри России ведут тебя и, следовательно Россию, к неминуемой гибели. Я говорю "тебя и Россию" вполне сознательно, так как Россия без царя существовать не может, но нужно помнить, что царь один таким государством, как Россия, править не может... Немыслимо существующее положение, когда вся ответственность лежит на тебе одном... События показывают, что твои советчики продолжают вести Россию и тебя к верной гибели..." - повторяется Сандро. "Приходишь в полное отчаяние, что ты не хочешь внять голосам тех, которые знают, в каком положении находится Россия, и советуют принять меры, которые должны вывести нас из хаоса... Правительство сегодня тот орган, который подготавливает революцию. Народ ее не хочет, но правительство употребляет все возможные меры, чтобы сделать как можно больше недовольных, и вполне в этом успевает. Мы присутствуем при небывалом зрелище революции сверху, а не снизу".

Сандро умолял Аликс ограничиться домашними делами, Аликс его прервала. Он продолжал. Она повысила голос - он тоже. На протяжении бурного разговора Ники молча курил. Сандро ушел, пообещав, что однажды она признает его правду. Он поцеловал ей руку на прощание, но ответного поцелуя уже не получил.

Из всей беседы с Сандро Аликс поняла одно: они хотят удалить Протопопова, которого завещал им "Старец". Она была в ярости: надо разогнать Думу, а не удалять от престола преданных людей.

Но в этот день Николаю пришлось еще многое услышать.

"Гулял с Марией, у Ольги заболело ухо. До чая принял Родзянко", - как всегда лаконично, записал он в дневнике череду событий этого дня.

Разговор с Родзянко был угрожающим. Обычно сдержанный, "толстяк" Родзянко - неузнаваем.

Родзянко: - Смена лиц, и не только лиц, но и всей системы управления является неотложной мерой.

Николай: - Вы все требуете удаления Протопопова... А ведь он был товарищем председателя в Думе... Почему же теперь вы все его так ненавидите?

Родзянко: - Ваше Величество, мы накануне великих событий, исхода которых уже предвидеть нельзя... Я полтора часа вам докладываю, но по всему вижу, что уже избран самый опасный путь - разогнать Думу... Я убежден, что не пройдет и трех недель, как вспыхнет такая революция, которая сметет все и вы не сможете царствовать...

Когда Родзянко входил в кабинет к царю, он повстречал знакомого нам слугу Александра Волкова и попросил его заметить, сколько он будет в кабинете Государя.

Когда взволнованный председатель Государственной думы вышел из кабинета, Волков сказал: "Вы были у Его Величества ровно 26 минут".

Родзянко отдал свой портфель скороходу, который ждал его, чтобы нести портфель до кареты, и безнадежно махнул рукой: "Теперь уже все равно, теперь уже все кончено".

Но Родзянко был не прав - разговор этот произвел впечатление. Николай сдался. И вскоре старик премьер Голицын вернулся домой из Царского Села необычайно счастливый и радостный. Николай вдруг сам пожелал обсудить вопрос об ответственном министерстве. Он объявил Голицыну, что собирается явиться в Думу и объявить свою волю: "О даровании России министерства, ответственного перед русским парламентом".

Но вечером того же дня Голицына вновь потребовали во дворец. И Николай сообщил ему, что он... уезжает в Ставку!

- Но как же, Ваше Величество? - изумился бедный премьер.

- Я изменил свое решение... Сегодня же вечером я уезжаю.

Ну конечно, между этими двумя событиями был разговор с Аликс. И вечная воительница не дала ему повторить 1905 год!

К тому времени он очень устал.

Эту отчаянную усталость почувствовал старый Голицын. И впоследствии он объяснял этот изумивший всех отъезд в Ставку желанием Государя "избежать новых докладов, совещаний и разговоров".

Да, он бежал - от ее сумасшествия, от толстого Родзянко и ярости Думы. От требований матери, родственников, друзей и страны.

"Давно, усталый раб, замыслил я побег..."

Родзянко описывал в своих воспоминаниях, как однажды, выслушав его доклад, Николай вдруг подошел к окну.

- Почему так, Михаил Владимирович? Был я в лесу сегодня - тихо там и все забываешь - все эти дрязги... суету людскую. Так хорошо было на душе. Там ближе к природе... ближе к Богу...

Как-то в своем дневнике Николай записал: "Долго болтал ногой в ручье".

Усталый одинокий человек, как ребенок, разбрызгивавший ногой воду... И теперь он хотел убежать. К лесу, к длинным прогулкам по пустому шоссе...

Он объяснил ей, что уезжает ненадолго, что вернется уже к 1 марта и потому даже Бэби не берет с собой. Но она испытывала какой-то ужас перед этой его поездкой.

Империи оставалось жить 10 дней.

22 февраля 1917 года он в последний раз уезжал из Царского императором. И в последний раз в поезде он нашел ее традиционное письмо:

Она: "22.02.17. Мой драгоценный! С тоской и глубокой тревогой я отпустила тебя одного без нашего милого Бэби. Какое ужасное время мы теперь переживаем! Еще тяжелее переносить его в разлуке - нельзя приласкать тебя, когда ты выглядишь таким усталым, измученным; Бог послал тебе воистину страшный тяжелый крест...

Наш дорогой Друг в ином мире тоже молится за тебя, Он еще ближе к нам, но все же так хочется услышать Его утешающий и ободряющий голос... Только, дорогой, будь тверд, вот что надо русским. Ты никогда не упускал случая показать любовь и доброту. Дай им теперь почувствовать кулак. Они сами просят об этом - сколь многие мне недавно говорили: "нам нужен кнут!" Это странно, но такова славянская натура... Они должны научиться бояться тебя. Любви одной мало. Ребенок, обожающий отца, все же должен бояться разгневать его... Крепко обнимаю и прижимаю твою усталую голову. Ах одиночество грядущих ночей - нет с тобой Солнышка и нет Солнечного Луча (Алексея. - Авт.). Чувствуй мои руки, обвивающие тебя, мои губы, нежно прижатые к твоим. Вечно вместе, всегда неразлучны".

Россия - кулак и кнут... Все это очень старые и очень печальные мысли... Она была права, "многие говорили". Вот монолог русского монархиста, который почти повторяет слова русской царицы (его приводит в своих мемуарах все тот же французский посол Палеолог):

"На Западе нас не знают, там не знают, что царизм есть сама Россия. Россию основали цари. И самые жестокие, самые безжалостные были лучшими. Без Ивана Грозного, без Петра Великого, без Николая I не было бы России. Русский народ - самый покорный из всех, когда им сурово повелевают, но он не способен управлять сам собою. Как только у него ослабляют узду, он впадает в анархию. Он нуждается в повелителе, в неограниченном повелителе. Он идет прямо только тогда, когда чувствует над своей головой железный кулак ...кнут, мы им обязаны татарам, и это лучшее, что они нам оставили..."

Он: "Чувствую себя опять твердо, но очень одиноким. Сердечно благодарю за телеграмму тебя и Бэби. Тоскую ужасно. Нежно целую всех".

Она: "23 февраля... Ну вот - у Ольги и Алексея корь. У Ольги все лицо покрыто сыпью. У Бэби больше во рту, и кашляет он сильно и глаза болят. Они лежат в темноте - мы завтракали еще вместе в игральной. Мы все в летних юбках и в белых халатах, если надо принять кого (кто не боится), тогда переодеваемся в платья. Если другим не миновать этого, я хотела бы, чтобы они захворали скорее. Оно веселее для них и не продлится так долго... Аня тоже может заразиться..."

Алексей заразился корью от мальчика-кадета. Кадета этого отпускали специально для игр с наследником из кадетского корпуса. В корпусе уже было много больных корью, но императрица этого не знала. Так началась эта болезнь, свалившая всю Семью, кроме Аликс. Железной Аликс. Теперь в белом халате императрица металась между больными и заболевающими детьми. Корь закрыла от нее столь недалекую столицу. И доклады она принимала теперь все через того же камердинера Волкова. Но это была не просто болезнь. Этой болезнью началась смерть империи.

Я получил письмо из Белграда. Пишет Ольга Макарова-Попович, дочь того самого маленького кадета, от которого заразился корью несчастный цесаревич.

Его тоже звали Алеша - Алеша Макаров, сын генерал-губернатора Алексея Макарова, родственника великого русского флотоводца.

После революции Алеша очутился в Белграде, стал офицером сербской армии. Но гибель ждала и его. Пришли немцы, и друг маленького цесаревича нашел свою смерть - сгинул бесследно в нацистских лагерях.

Судьбы людей XX века...

Он: "Ставка. 23.02.17... Был солнечный холодный день, и меня встретила обычная публика с Алексеевым во главе (начальник штаба. - Авт.)... Мы с ним хорошо поговорили полчаса, после этого я привел в порядок свою комнату и получил твою телеграмму о кори. Я не поверил своим глазам, так это неожиданно... Как бы то ни было, это очень скучно и беспокойно для тебя, моя голубка. Может быть, ты перестанешь теперь принимать такое множество народу..."

Он все надеется, что корь охладит ее темперамент и она перестанет со всем своим пылом заниматься делами и постоянно давить на него.

"Ты пишешь о том, чтобы быть твердым повелителем - это совершенно верно. Будь уверена, я не забываю, но вовсе не нужно ежеминутно огрызаться на людей направо и налево. Спокойного, резкого замечания или ответа очень часто совершенно достаточно, чтобы указать тому или другому его место..."

24 февраля в Петрограде начались забастовки. Бастовало 80 тысяч рабочих, голодные очереди выстроились у булочных. В городе не хватало хлеба.

Он: "Ставка. 24 февраля... Посылаю тебе и Алексею ордена от короля и королевы Бельгийских на память о войне... Вот он обрадуется новому крестику".

Она: "24 февраля. Бесценный мой! Вчера были беспорядки на Васильевском острове и на Невском, потому что бедняки брали приступом булочную. Они вдребезги разнесли булочную Филиппова, и против них вызвали казаков. Все это я узнала неофициально... У Ольги температура 37,7, вид у нее изнуренный, он спал хорошо, и теперь у него 37,7. В 10 пошла посидеть с Аней (у нее, вероятно, корь)..."

Да, Подруга тоже заболела корью...

"Я перехожу из комнаты в комнату, от больного к больному... Вышла на минуту поставить свечки за всех".

Он: "Ставка, 24 февраля... Итак, у нас трое детей и Аня лежат в кори!.. Комнаты в Царском надо дезинфицировать, а ты, вероятно, не захочешь переехать в Петергоф - тогда где же жить? Мы спокойно обдумаем все это, когда я вернусь, что, как надеюсь, будет скоро. Мой мозг отдыхает здесь. Ни министров, ни хлопотливых вопросов. Я считаю, что мне это полезно, но только для мозга, сердце страдает от разлуки..."

25 февраля утром председатель Думы Родзянко поехал к премьер-министру Голицыну и потребовал его отставки. Обиженный Голицын показал ему заготовленный указ о роспуске Думы. Указ был подписан царем заранее, и Голицын мог воспользоваться им в любое время... Но и Голицын и Родзянко понимают, что Дума не подчинится - ибо власти правительства больше не существует.

На Знаменской площади уже собрались толпы с криками "Да здравствует республика!". И казаки разгоняли полицию! Толпа браталась с войсками.

Она: "25 февраля... Бесценное, любимое сокровище. Стачки и беспорядки в городе более чем вызывающи... Это хулиганское движение, мальчишки и девчонки бегают и кричат, что у них нет хлеба, - просто для того, чтобы создать возбуждение - и рабочие мешают другим работать. Если бы погода была очень холодная, они все, вероятно, сидели бы по домам. Но все это пройдет и успокоится, если только Дума будет вести себя хорошо... У меня было чувство, когда ты уезжал, что дела пойдут плохо... Тяжело не быть вместе. Аня шлет привет. Сегодня утром у нее было тоже 38,6, у Ольги 37,6, у Татьяны 37,1. Бэби еще спит. Напиши мне привет для Ани - это ей будет приятно... Прости за унылое письмо, но кругом столько докуки. Целую и благословляю навеки, твоя старая женушка".

Только 25-го вечером ему докладывают о беспорядках, которые третий день бушуют в городе... 26-го он получает телеграмму от военного министра, где самое страшное: солдаты отказываются стрелять в бунтовщиков и переходят на сторону восставших.

Николай дает телеграмму Хабалову - начальнику Петербургского военного округа - с повелением немедля прекратить беспорядки. (Сергей Сергеевич Хабалов - тихая посредственность из тех, кого списывают в тыл во время войны...)

Из дневника:

"26 февраля. Воскресенье. В 10 пошел к Обедне. Доклад кончился вовремя... Написал Аликс и поехал по Бобруйскому шоссе в часовню. Погода была ясная и морозная... Вечером поиграл в домино".

Это странное равнодушие в грозное время отмечают все. Он будто во сне, будто происходящее его мало интересует...

Она: "26 февраля... Какая радость, я получила твое письмо, я покрыла его поцелуями и буду еще часто целовать...

Рассказывают много о беспорядках в городе (я думаю, больше 200 тысяч человек...), но я написала об этом уже вчера, прости, я глупенькая. Необходимо ввести просто карточную систему на хлеб (как это теперь в каждой стране, ведь так устроили уже с сахаром и все спокойны и получают достаточно), у нас же - идиоты... Вся беда от этой зевающей публики, хорошо одетых людей, раненых солдат и т.д., курсисток и прочее, которые подстрекают других. Лили (Лили Ден - жена флигель-адъютанта, флотского офицера - подруга царицы. Аликс особенно сдружилась с ней в последнее время, когда Вырубова лежала в кори. Лили в отличие от Ани была воплощением здравого смысла и порядка. - Авт.) заговаривает с извозчиками, чтобы узнавать новости. Они говорили ей, что к ним приехали студенты и объявили, что если они выйдут утром, то в них будут стрелять. Какие испорченные типы! Конечно, извозчики и вагоновожатые бастуют. Но они говорят, это непохоже на 1905 год, потому что все обожают тебя и только хотят хлеба... Какая теплая погода. Досадно, что дети не могут покататься даже в закрытом автомобиле. Но мне кажется, все будет хорошо. Солнце светит ярко - я ощущаю такое спокойствие на Его дорогой могиле. Он умер, чтобы спасти нас..."

Он: "Ставка, 26 февраля... Пожалуйста не переутомись, бегая между больными... Я был вчера у образа Пречистой Девы и усердно молился за тебя, моя любовь, за детей, за нашу страну, а также за Аню... Сегодня утром во время службы почувствовал мучительную боль в середине груди, продолжавшуюся четверть часа. Я едва выстоял, и лоб мой покрылся каплями пота, я не понимаю, что это было, потому что сердцебиения у меня не было. Но потом оно появилось и прошло сразу, когда я встал на колени перед образом Пречистой Девы".

26 февраля Родзянко посылает царю отчаянную телеграмму: "В столице анархия. Правительство парализовано, транспорт, продовольствие и топливо пришли в полное расстройство. Части войск стреляют друг в друга. На улицах - беспорядочная стрельба. Необходимо немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием страны, составить новое правительство... Всякое промедление смерти подобно. Молю Бога, чтобы в этот час ответственность не пала на венценосца". Телеграмма пришла ночью, но начальник штаба Алексеев не стал будить царя и телеграмму показал только утром...

27 февраля утром Родзянко обращается к царю со второй телеграммой: "Положение ухудшается. Надо принять немедленно меры, ибо завтра будет уже поздно. Настал послед-ний час, когда решается судьба Родины и династии".

В Петрограде горят охранные отделения, толпа не дает тушить пожар, полки идут к Таврическому дворцу, где заседает Временный комитет Государственной думы. С развернутыми флагами и музыкой они присягают новому правительству. В это время генерал Хабалов решает наконец расклеить объявления о введении в городе осадного положения. Но власти не смогли достать ни клея, ни кистей!

Горит окружной суд, уже охотятся за полицейскими.

Какие странные записи в это время в его дневнике...

Если Аликс получала свои сведения "от извозчиков, с которыми заговаривала Лили", то он, имевший всю информацию, читавший отчаянные телеграммы от Родзянко, - в чем причина его удивительного бездействия?.. Он пребывал в каком-то усталом равнодушии... Но тогда что значит странная, точнее, страшная - "мучительная боль в середине груди"?

Вот тут - разгадка. Уезжая, он предполагал возможность бури, о которой ему все твердили. И он решил с ней не бороться... И, когда она разразилась, он лишь с нетерпением ожидал развязки.

Он не хотел и не мог больше воевать с обществом. Но он знал - она не даст ему мирно уступить. Так же как они не примут его уступок, если останется она. Слишком скомпрометировали ее Распутин и слухи об измене. У него оставался выбор: или она или трон. Он выбрал - ее. Выбрал частную жизнь с Семьей, чтобы не сводили более с ума его несчастную, полубезумную жену, чтобы он мог открыто лечить своего смертельно больного сына. Он решился отдать престол. Его "мучительная боль в середине груди" - результат этого решения, результат муки, которую он в себе подавил.

Впоследствии, обсуждая деятельность начальника его штаба Алексеева, который странно не спешил знакомить царя с паническими сведениями из столицы, - заподозрят участие Алексеева в заговоре. Странная фигура - этот начальник штаба... Он из простых, всего достиг сам, при Николае являлся фактически Верховным. Был врагом Распутина, запретил приезжать ему в Ставку, но Николай не отдал его ярости Аликс. По складу характера они были похожи - замкнутый, немногословный начальник штаба и царь. И они любили друг друга. И понимали. Вот почему Алексеев не спешил с тревожными телеграммами: он разгадал его Игру и молчаливо поддержал...

Но довести принятое решение до конца Николаю не удалось... Он ожидал, что Дума контролирует положение, что переворот, о котором все твердили, подготовлен... Но вскоре он узнал - чернь вышла на улицу. По телеграммам он с ужасом понял: думские говоруны не контролируют положения. Вот тогда он испугался за Аликс, за детей. Беспорядки из города могли переброситься в любимое Царское. Николаю пришлось начать действовать.

27 февраля, в понедельник, он записал в дневнике:

"В Петрограде начались беспорядки несколько дней тому назад. К прискорбию, в них начали принимать участие войска. Отвратительное чувство - быть так далеко и получать отрывочные нехорошие известия! Был недолго у доклада. Днем сделал прогулку по шоссе на Оршу. После обеда решил ехать в Царское Село поскорее и в час перебрался в поезд".

Он: "Телеграмма. Выезжаю в 2.30. Конная гвардия получила приказание немедленно выступить из Новгорода в Петроград. Бог даст, беспорядки в войсках будут скоро прекращены".

Из дневника: "27 февраля, вторник. Лег спать в три с четвертью, так как долго говорил с Н.И.Ивановым, которого посылаю в Петроград с войсками водворять порядок. Спал до десяти часов. Ушли из Могилева в 5 утра. Погода была морозная, солнечная. Днем проехали Вязьму, Ржев, а Лихославль в 9 часов".

Но доехать до любимого Царского ему не удалось.

"ДВОРЕЦ ТОНУЛ СРЕДИ МОРЯ РЕВОЛЮЦИИ"

Вера Леонидовна:

"Маскарад" - страшная пьеса... В день объявления войны в 1941 году в Москве была премьера "Маскарада"... И премьера "Маскарада" была и тогда, в конце февраля 1917 года, в дни гибели империи...

Фонари уже не горели, только со стороны Адмиралтейства, вдоль Невского, бил прожектор, и в мертвом свете мы шли к театру. На улицах стреляли. Было столько слухов об этом спектакле... В Александринском театре собрался весь театральный Петроград. И действительно, было фантастическое зрелище... На сцене - роскошь неправдоподобная, которую никто никогда в театре не видел. Гигантские зеркала, золоченые двери - сцена представляла дворцовую залу. Апофеоз роскоши, гимн дворцу... Мы тогда не понимали, что это была декорация мира, который там, на февральской улице, тонул, уходил в небытие...

В Таврическом дворце Дума заседала непрерывно... охрипшие ораторы. Мой знакомый рассказывал, как в Думу явился сам Протопопов сдаваться... В Думе Протопопов всем доказывал, что нарочно дурно управлял страной, чтобы ускорить падение ненавистного режима. "Ненавистный режим" - так теперь все его называли... Протопопов был фигляр и, по-моему, сумасшедший. Революция так легко победила... Какие были надежды. В первые месяцы про Романовых как-то даже забыли. Я очень удивилась, когда в Незлобинском театре взялись играть пьесу К.Р. "Царь Иудейский". Эту пьесу ставили когда-то в Эрмитажном театре. Теперь Незлобин за гроши скупил всю постановку. И показал публике то, что "при проклятом режиме" смотрела Семья... Кстати, я играла там христианку Анну... Помню, на все спектакли приходили трое молодых людей. Это были сыновья К.Р. Статистами в спектакле были люди с великолепной выправкой. Это все были бывшие офицеры, бежавшие из Царского. Теперь они сменили блестящие мундиры на костюмы театральных рабов первого века новой эры... Кстати, в дни февраля мой друг с трудом приехал из Царского... Он сказал: "Гибель "Атлантиды", дворец тонул среди моря революции".

28 февраля, в последний день зимы, в Царском Селе восстал гарнизон: 40 тысяч солдат.

Во дворец позвонил Родзянко, теперь это был уже не "надоедливый толстяк Родзянко", но председатель Государственной думы, то есть единственная власть в восставшей столице. Единственный, кто мог их тогда защитить.

Родзянко говорил с Бенкендорфом, просил передать Аликс: она должна как можно скорее покинуть Александровский дворец.

- Но больные дети... - сказал Бенкендорф.

- Когда дом горит - и больных детей выносят, - ответил Родзянко (в его голосе было: если бы вы меня раньше послушали!).

- Никуда я не поеду! Пусть делают что хотят, - ответила Бенкендорфу императрица.

В это время вокзал в Царском уже был занят восставшими. Поезда не ходили. И тогда она направляет в Петроград двух казаков конвоя. Шубы прячут форму, которой они так недавно гордились.

Казаки возвращаются с известием - город окончательно в руках восставших. Центр запружен народом, и везде - флаги, флаги. Город покрыт кровавым кумачом. Тюрьмы открыты, громят участки, ловят полицейских.

Весь день 28 февраля во дворце слышат беспорядочную пальбу. Это восторженно стреляют (пока еще в воздух) восставшие солдаты царскосельского гарнизона. Оркестры гремят "Марсельезой". Весь день эта музыка. В полукилометре от дворца - первая жертва: убит казак. Грозное предупреждение. Но этим пока ограничиваются: сорок тысяч восставших не приближаются ко дворцу.

Вдоль решетки дворца на великолепных своих лошадях - разъезды казаков в черных бешметах конвоя Его Императорского Величества.

Она призывает к себе генералов Ресина и фон Гротена, на которых возложена теперь оборона дворца.

Множество лиц Аликс: послушная внучка королевы Виктории... прекрасная принцесса... вечная возлюбленная... безумная фанатичка самодержавия... И наконец, Аликс - тогда, в феврале 1917 года, героиня античной трагедии: поверженная Воительница. Кровь Марии Стюарт...

В 9 часов трубачи во дворце играют тревогу. И начинается смотр ее войск.

Перед главным подъездом дворца выстроились: лейб-гвардии Вторая Кубанская сотня, лейб-гвардии Третья Терская сотня - казаки конвоя развернутым строем.

Рядом с казаками встал пришедший из казарм батальон Гвардейского экипажа под командованием великого князя Кирилла (поредел экипаж, уже начали по ночам таинственно исчезать удалые матросики).

И наконец, батальон сводного пехотного полка и зенитная батарея - два орудия на автомобильных платформах.

Вот и вся ее армия, окруженная морем серых шинелей - гарнизоном Царского Села.

Горят фонари у подъезда дворца. Молча стоят несколько сотен защитников в морозной ночи. Звучат команды: "От конвоя - постоянные разъезды на линии вокзал - казармы. Зенитной батарее и пулеметам экипажа занять позицию, удобную для открытия огня - вдоль улиц, ведущих ко дворцу..." Уже близилась полночь, когда из дворца вышла она.

По хрустящему снегу на лютом морозе, в наброшенной на плечи шубе, идет она вдоль строя. Гордая осанка. Трагиче-ская актриса в Драме революции... Рядом - великая княжна Мария. Единственная здоровая дочь... Вдвоем они обходят строй... В караульном помещении дворца Аликс собирает офицеров: "Господа, только не надо выстрелов. Что бы ни случилось. Я не хочу, чтобы из-за нас пролилась кровь".

Неужели это та самая Аликс, недавно взывавшая к беспощадности? Да, она поняла, один выстрел - и, как бочка с порохом, все взлетит на воздух. Серая масса разнесет дворец.

На следующий день, когда она проснулась, ее ждал новый удар. Ушел из казарм с развернутыми знаменами краса и гордость дворца - Гвардейский экипаж под командованием великого князя Кирилла. С красным бантом на кителе и с царскими вензелями на погонах двоюродный брат царя привел свою часть к Таврическому дворцу - присягать Думе...

Да, Кирилл не забыл унижений в 1905 году... И еще он не простил ей грязного мужика.

В то же утро вслед за экипажем ушла в Петроград рота железнодорожного батальона. Две сотни казаков, два орудия и батальон пехотинцев - такова была теперь ее армия.

Она понимает: с минуты на минуту может начаться штурм дворца - восставшему гарнизону теперь некого бояться.

Но по-прежнему восставшие не приближаются ко дворцу. О нем будто забыли. Но это грозное затишье. Ходят слухи: пушки восставших направлены на собор и дворец, с часу на час нужно ждать...

Днем она почти забывает о неизбежной грозе - мечется между больными детьми и больной Подругой.

Ночью она не может спать... Спускается в подвальное помещение дворца, где в натопленной жаре отдыхают казаки конвоя. Пытается ободрить, укрепить их дух молитвами. А потом до утра разговаривает с Лили Ден. И все это время она шлет, шлет телеграммы ему. Телеграммы возвращаются с насмешливой пометкой: "Место пребывания неизвестно".

Неизвестно место пребывания самодержца всея Руси... Она не выдерживает - посылает за Павлом. С тех пор как его сын принял участие в убийстве Распутина, Павла не звали во дворец. Он пришел; рассказывает: поезд с Ники задержан, но Ники жив-здоров...

Она умоляет Павла что-то предпринять: обратиться к верным войскам; катастрофа близится! Он не пытается ей объяснить, что верных войск больше нет, что катастрофа уже свершилась. Павел жалеет ее. Он сообщает, что Кирилл, Миша и он составили проект Манифеста, который собираются отвезти в Думу. В этом проекте царь дарует ответственное перед Думой министерство. Аликс одобряет. Наконец-то! Она поняла: нужны уступки. (На этот Манифест, подписанный тремя великими князьями, уже никто не обратит внимания. В Думе ждут совсем другого Манифеста.)

В ночь на 2 марта Аликс постигает новый удар. Около часа ночи во дворец является генерал Иванов - тот самый, которого послал Ники с отборной командой Георгиевских кавалеров. В лиловом кабинете старый генерал рассказывает ей, как были разобраны пути, окружен восставшими эшелон и "распропагандирован". Георгиевцы отказались выйти из вагонов - не подчинились его приказам. Никто не придет на помощь дворцу. Но опять начинаются ее миражи: она умоляет старика попытаться с георгиевцами прорваться к Ники...

После ухода генерала она все-таки поняла: теперь - полная беззащитность! Теперь бунтовщики могут прийти в любой момент. Она вновь отправляет за Павлом сотника конвоя. Посланец подходит к ограде дворца великого князя, долго звонит. Так и не получив ответа, перелезает через ограду. Парадный вход во дворце великого князя, к его изумлению, оказался открыт. Он блуждает по бесконечным залам пустого дворца. И понимает: прислуга сбежала... Наконец он выходит к спальне Павла. У самых дверей спит камердинер. Все, что осталось от бесчисленных слуг...

Сотник объясняет Павлу: во дворце с минуты на минуту ждут прихода восставших. Великий князь начинает куда-то звонить, с кем-то договариваться, наконец просит передать Аликс: Дума гарантирует безопасность дворца, и пусть Аликс не беспокоится.

Утром 2 марта Аликс написала два длинных письма Ники. Двое казаков конвоя зашивают крохотные конвертики с письмами под лампасы.

"2 марта 1917 г. Мое сердце разрывается от мысли, что ты в полном одиночестве переживаешь все эти муки и волнения, и мы ничего не знаем о тебе, а ты не знаешь ничего о нас. Теперь я посылаю к тебе Соловьева и Грамотина, даю каждому по письму и надеюсь, что, по крайней мере, хоть одно дойдет до тебя. Я хотела послать аэроплан, но все люди исчезли. Молодые люди расскажут тебе обо всем, так что мне нечего говорить тебе о положении дел. Все отвратительно, и события развиваются с колоссальной быстротой. Но я твердо верю - и ничто не поколеблет этой веры - все будет хорошо... Ясно, что они хотят не допустить тебя увидеться со мною, прежде чем ты не подпишешь какую-нибудь бумагу, конституцию или какой-нибудь ужас в этом роде. А ты один, не имея за собой армии, пойманный как мышь в западню, что ты можешь сделать? Это величайшая низость и подлость, не слыханная в истории, чтобы задерживать своего Государя... Может быть, ты покажешься войскам в других местах и соберешь их вокруг себя? Если тебя принудят к уступкам, то ни в каком случае ты не обязан их исполнять, потому что они были добыты недостойным образом... Твое маленькое семейство достойно своего отца. Я постепенно рассказала о положении Старшим - раньше они были слишком больны... Притворяться перед ними было очень мучительно, Бэби я сказала лишь половину, у него 36,1. Он очень веселый. Только все в отчаянии, что ты не едешь... Лили - ангел, неразлучна, спит в спальне. Мария со мной, мы обе в наших халатах и с повязанными головами... Старая чета Бенкендорфов ночуют в доме, а Апраксин пробирается сюда в штатском... Все мы бодры, не подавлены обстоятельствами, только мучимся за тебя и испытываем невыразимое унижение за тебя, Святой страдалец...

Вчера ночью от часу до двух с половиной виделась с Ивановым... Я думаю, что он мог бы проехать к тебе через Дно, но сможет ли он прорваться? Он надеялся провести твой поезд за своим. Сожгли дом Фредерикса, семья его в конногвардейском госпитале... Два течения - Дума и революционеры - две змеи, которые, как я надеюсь, отгрызут друг другу головы. Это спасло бы положение. Я чувствую, что Бог что-нибудь сделает. Какое яркое солнце. Только бы ты был здесь! Одно плохо, даже Экипаж покинул нас - они совершенно ничего не понимают, в них сидит какой-то микроб... Но когда узнают, что тебя не выпустили, войска придут в неистовство и восстанут против всех...

Что ж, пускай они водворят порядок и покажут, что они на что-нибудь годятся в Думе. Но они зажгли слишком большой пожар и как его теперь потушить?.. Дети лежат спокойно в темноте, лифт не работает вот уже 4 дня, лопнула труба... Я сейчас выйду поздороваться с солдатами, которые теперь стоят перед домом... Сердце сильно болит, но я не обращаю внимания - настроение мое совершенно бодрое, боевое... Я не могу ничего советовать, только будь, дорогой, самим собой. Если придется покориться обстоятельствам, то Бог поможет освободиться от них. О, мой святой страдалец..."

Приписка: "Носи Его ("Друга". - Авт.) крест, если даже и не удобно, ради моего спокойствия".

В темной спальне начинают выздоравливать дети.

Очнулась от болезни, высокой температуры Вырубова. Она заболела еще в том мире, где была всесильной Подругой самой могущественной женщины России. И очнулась - в опальном, осажденном дворце.

3 марта начинаются эти слухи, сводящие с ума слухи: он отрекся!

И опять она зовет Павла. Волков отправляется во дворец за великим князем.

Павел приносит ей напечатанный в газете текст Манифеста об отречении. "Нет-нет, я не верю, все слухи, газетная клевета..." Она не хочет читать Манифест, впадает в прострацию. Весь день шепчет по-французски: "Отрекся! Отрекся..." Они окончательно захватили наследство Маленького. Отдано все, что она защищала. Но она остается Прекрасной Возлюбленной, не винит его - ни на мгновение, ни словом. "Ники и Аликс - хорошая пара". И она пишет ему...

"3 марта. Любимый. Душа души моей - ах, как мое сердце обливается кровью за тебя. Схожу с ума, не зная совершенно ничего, кроме самых гнусных слухов, которые могут довести человека до безумия. Хотела бы знать, добрались ли до тебя сегодня двое юнцов, которых я отправила с письмами?.. Ах, ради Бога хоть строчку. Это письмо передаст тебе жена офицера. Ничего не знаю о тебе, только раздирающие сердце слухи. Ты без сомнения слышишь то же самое...

Наши четверо больных мучаются по-прежнему - только Мария на ногах, спокойна. Но помощница моя худеет, не показывая всего, что чувствует. Мы все держимся по-прежнему, каждый скрывает свою тревогу. Сердце разрывается от боли за тебя, из-за твоего полного одиночества. Я буду писать немного, так как не знаю, дойдет ли мое письмо, не будут ли они обыскивать ее по дороге, до такой степени все сошли с ума. Вечером я с Марией делаю свой обход по подвалу, чтобы повидать всех наших людей - это очень ободряет... В городе муж Даки (великий князь Кирилл. - Авт.) отвратительно себя ведет, хотя и притворяется будто старается для монарха и Родины... Любовь моя, любовь! У нас был чудный молебен и акафист перед иконой Божьей Матери, которую принесли в зеленую спальню, где они все лежали - это очень ободрило. Все будет, все должно быть хорошо. Я не колеблюсь в вере своей. Ах, мой милый ангел, я так тебя люблю, я всегда с тобою, ночью и днем. Я понимаю, что переживает теперь твое бедное сердце. Бог да смилуется и да ниспошлет тебе силу и мудрость. Он поможет, он вознаградит за эти безумные страдания... Мы все будем бороться за наше Красное Солнышко, мы все на своих местах... Лили и Корова шлют тебе привет. Солнышко благословляет, молится, держится своей веры... Она ни во что не вмешивается, никого не видела из "тех" думских (революционеров) и никогда об этом не просила, так что не верь, если тебе что скажут. Теперь она только мать при больных детях...

Можно лишиться рассудка, но мы не лишаемся, будем верить в светлое будущее...

Только что был Павел и рассказал мне все. Я вполне понимаю твой поступок, о мой герой. Я знаю, что ты не мог подписать противного того, в чем ты клялся на своей коронации. Мы в совершенстве знаем друг друга, нам не нужно слов и клянусь, мы увидим тебя снова на твоем престоле, вознесенным обратно твоим народом и войсками во славу царства..."

Манифест она заставила себя прочесть только на следующий день. И тогда же опять услышала его голос. Заработал телефон - он позвонил в Царское Село из Ставки... Она ободряла, говорила нежные слова...

После разговора вскоре принесли его телеграмму:

"Ставка. 4 марта 10 часов утра. Ее Величеству (он по-прежнему так ее называл и будет называть до самого конца. - Авт.). Спасибо, Душка... Отчаяние проходит. Благослови вас всех Господь. Нежно люблю".

Вечером 4 марта она пишет ему последнее, 653-е письмо:

"4 марта 17 г. Дорогой, любимый Сокровище! Каким облегчением и радостью было услышать твой милый голос, только слышно было очень плохо, да и подслушивают теперь все разговоры! И твоя милая телеграмма сегодня... Бэби перегнулся через кровать и просит передать тебе поцелуй. Все четверо лежат в зеленой комнате в темноте. Мария и я пишем, почти ничего не видно, так как занавески спущены. Только этим утром я прочла Манифест... Люди вне себя от отчаяния, они обожают моего ангела. Среди войск начинается движение... Впереди, я чувствую, я предвижу сияние солнца. Мужем Даки я крайне возмущена...

Людей арестовывают ныне направо и налево, конечно офицеров. Бог знает, что делается: стрелки сами выбирают себе командиров и держат себя с ними омерзительно - не отдают честь, курят прямо в лицо офицерам. Не хочу писать всего, что делается - так это отвратительно. Больные наверху и внизу не знают о твоем решении, боюсь сказать им, да пока и не нужно... О Боже! Конечно, он воздаст сторицей за все твои страдания. Любимый мой, ангел дорогой, боюсь думать, что ты выносишь, это сводит с ума. Не надо больше писать об этом, невозможно! Как унизили тебя, послав этих двух скотов! Я не знала, кто это был до тех пор, пока ты не сказал сам. Я чувствую, что армия восстанет..."

Эпистолярный роман века закончился. Начиналось заточение.

Он рассказал об отречении кратко, по телефону. Уже под арестом, по возвращении его, она узнает подробности. Мы же узнаем их из его дневника.

"ПОЙМАННЫЙ, КАК МЫШЬ В ЗАПАДНЮ..."

(ДНЕВНИК ОТРЕЧЕНИЯ)

Итак, он ехал в поезде в Царское Село.

"1 марта, среда. Ночью повернули с М[алой] Вишеры назад, так как Любань и Тосно оказались занятыми восставшими. Поехали на Валдай, Дно и Псков, где остановился на ночь".

Утром, когда проснулся в Пскове, он узнал, что ехать некуда.

"Гатчина и Луга тоже оказались занятыми. Стыд и позор! Доехать до Царского не удалось, а мысли и чувства все время там... как бедной Аликс должно быть тягостно переживать все эти события одной! Помоги нам Господь..."

Гатчина - детство, сад, где в начале жизни они разводили костер... вечный, незыблемый их мир...

"2 марта, четверг. Утром пришел Рузский (командующий армиями Северо-Западного и Северного фронтов. - Авт.) и прочел свой длиннейший разговор по аппарату с Родзянко. По его словам положение в Петрограде таково, что теперь министерство из Думы будет бессильно что-либо сделать, так как с ним борется социал-демократическая партия в лице рабочего комитета (Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов. - Авт.). Нужно мое отречение..."

Да, все свершалось быстро... Этот непроходящий ужас: Аликс, одна с больными детьми, и он, запертый в поезде на станции Дно (каково название!). Он объявляет Рузскому: да, он готов подписать отречение. Но пусть сначала ответят все командующие фронтами - следует ли ему отречься.

Из дневника, 2 марта (продолжение):

"Рузский передал этот разговор в Ставку. Алексеев всем главнокомандующим. К двум с половиной часам пришли ответы от всех. Суть та, что во имя спасения России и удержания армии на фронте в спокойствии, нужно решиться на этот шаг. Я согласился..."

Днем он узнал, что из Петрограда, из Думы, уже отправлены посланцы за его отречением.

"КАК УНИЗИЛИ ТЕБЯ, ПОСЛАВ ЭТИХ ДВУХ СКОТОВ!.."

Поздний час, он вышел погулять на платформу. Было холодно, мороз все крепчал. Весь императорский поезд был освещен огнями. "Господа" (так он с усмешкой называл свою свиту) не спали. Ждали.

И он увидел, как из темноты выдвигался паровоз с одним вагоном...

Они вошли в его вагон. Вторым был Шульгин, он знал его: монархист, когда-то ему так понравилась его речь в Думе. Но первым - первым был Гучков. Ее вечный враг! Заклятый враг! И вот "маленькая железнодорожная катастрофа", о которой она мечтала, свершилась: его поезд остановлен и они приехали к нему.

Шестидесятые годы, уже нашего века, Ленинград. К полувековому юбилею Октября готовят документальный фильм. Павильон киностудии "Ленфильм". Не горят юпитеры... В грязноватом сумраке - старик: лысый череп, борода пророка и блестящие, молодые глаза... Я пришел из соседнего павильона, где снимают мой фильм, посмотреть на старика...

Старик отсидел свой срок в сталинских лагерях. И вот теперь, в дни хрущевской оттепели, режиссеру Фридриху Эрмлеру пришло в голову снять документальный фильм об этом старике. В тот день в павильоне режиссер обсуждал со стариком эпизод "Отречение царя". Когда-то в своей книге старик все это подробно описал... И сейчас он опять вспоминал, как они с Гучковым вошли в вагон... Где стоял граф Фредерикс... И как вошел царь.

Старика когда-то знала вся Россия. Это был Василий Шульгин.

Вагон-гостиная, зеленый шелк по стенам, старый генерал с аксельбантами - министр двора граф Фредерикс...

Они сидят за маленьким столиком: царь в серой черкеске и напротив - Гучков и Шульгин.

Гучков начал речь, долгую, выспреннюю. Николай молча слушал. Шульгин смотрел на царя: под глазами мешки, коричневая, морщинистая, будто опаленная кожа (бессонные, тяжелые ночи).

Наконец Гучков перешел к отречению, голос его дрожал. Когда он кончил взволнованную речь, Николай сказал спокойно, даже равнодушно: "Я принял решение, господа, отказаться от престола... До 3-х часов сегодняшнего дня я думал, что могу отречься в пользу сына, но к тому времени переменил это решение в пользу брата Михаила. Надеюсь, господа, вы поймете чувства отца".

Он взял со столика привезенный Гучковым проект Манифеста, составленный в Думе, и вышел. Пока его не было, приехавшие узнали: царь имел консультацию с доктором Федоровым, и доктор определенно заявил, что надежд на выздоровление Алексея нет.

Он вернулся в вагон и положил на столик написанный им самим текст отречения. На четвертушках бумаги для телеграфных бланков был отпечатан этот текст.

"Каким жалким показался мне набросок, который мы привезли, - вспоминал Шульгин. - Так благородны были его прощальные слова..."

МАНИФЕСТ

"В дни великой борьбы с внешним врагом, стремящимся почти три года поработить нашу родину, Господу Богу угодно было ниспослать России новое тяжкое испытание. Начавшиеся внутренние народные волнения грозят бедственно отразиться на дальнейшем ведении упорной войны. Судьба России, честь геройской армии, благо народа, все будущее дорогого нашего Отечества требует доведения войны во что бы то ни стало до победного конца... В эти решительные дни в жизни России почли мы долгом совести облегчить народу нашему тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы, и, в согласии с Государственной Думой, признали мы за благо отречься от Престола Государства Российского и сложить с себя верховную власть. Не желая расстаться с любимым сыном нашим, мы передаем наследие наше брату нашему великому князю Михаилу Александровичу и благословляем его на вступление на Престол Государства Российского... Заповедуем брату нашему править делами государственными в полном и нерушимом единении с представителями народа... На тех началах, кои будут ими установлены... Да поможет Господь Бог России".

Но, несмотря на растроганность, они тут же попросили его немного солгать. Чтобы не возникло предположение, будто отречение вырвано, поставить под ним не то истинное время, когда он его подписал, а то, когда он сам принял это решение... И он согласился. И подписал: "2 марта, 15 часов", хотя на часах уже была полночь.

Потом опять была ложь: они предложили, чтобы новый премьер-министр князь Львов был назначен еще им самим, Государем, и он опять: "Ах, Львов? Ну хорошо, пусть Львов". И он подписал и это.

Из дневника, 2 марта (окончание):

"Из ставки прислали проект Манифеста. Вечером из Петрограда прибыли Гучков и Шульгин, с которыми я переговорил и передал им подписанный и переделанный Манифест. В час ночи уехал из Пскова с тяжелым чувством пережитого. Кругом измена, трусость и обман".

ПРОЩАНИЕ

(ДНЕВНИК СВЕРГНУТОГО ИМПЕРАТОРА)

Подписав Манифест, он мог немедля отправиться в Царское Село. Но неожиданно для всех он возвращается обратно в Ставку - в Могилев.

Возможно, ему было слишком тяжело увидеть ее, детей после крушения. Он хотел дать ей и им привыкнуть к положению. И еще: он должен был проститься с армией. Шла война, и он до конца выполнял свой долг Верховного Главнокомандующего.

А может быть, он все еще продолжал надеяться... Вдруг она права: они восстанут, верные войска, и чудо свершится...

И еще: он должен был проститься с матерью.

3 марта он вернулся в Ставку. Никто не знал, как его должно теперь встречать, и вообще, должно ли теперь его встречать. Но, конечно же, Алексеев решает встретить его, как обычно. В специальном павильоне для приема царских поездов выстроились генералы. В молчании ждали. Говорил только язвительный Сергей Михайлович - обсуждал поведение другого великого князя, Кирилла, "называя вещи своими именами".

Подошел императорский поезд. Но никто не вышел. Потом показался кто-то из прислуги, позвал Алексеева и исчез с ним в вагоне. Все ждали.

Наконец появился Николай: желтая кожа, обтянувшая скулы, резкие мешки под глазами. За ним - граф Фредерикс: как всегда, тщательно выбрит, подтянут. Царь (уже бывший царь!) по обыкновению начал обход, здороваясь с каждым...

3 марта, пятница:

"Спал долго и крепко. Проснулся далеко за Двинском. День стоял солнечный и морозный... Читал много о Юлии Цезаре. В 8.20 прибыли в Могилев. Все чины штаба были на платформе. Принял Алексеева в вагоне. В 9.30 перебрался в дом. Алексеев пришел с последними известиями от Родзянко. Оказывается, Миша отрекся... Бог знает, кто надоумил его подписать такую гадость! В Петрограде беспорядки прекратились - лишь бы так продолжалось дальше".

Наступал "новый мир".

Отречение в пользу Михаила не получилось. И не могло получиться - "новый мир" не хотел Романовых. Гучкова едва не растерзали рабочие, когда он посмел объявить о царе Михаиле Романове.

3 марта Гучкова и Шульгина на моторах повезли добывать новое отречение. На крыльях автомобиля лежали солдаты с обнаженными штыками.

Еще 27 февраля Михаила вызывал из Гатчины в Петроград Родзянко. По просьбе Родзянко Михаил связался по прямому проводу со Ставкой, просил Николая уступить Думе - создать правительство, ответственное перед Думой. Николай отказался. Но обратно в Гатчину Михаил не попал - железная дорога была захвачена восставшими. Ночь он провел в Зимнем дворце и утром оказался в пекле. Генералы, перешедшие из здания Адмиралтейства в Зимний дворец (среди них были Хабалов и военный министр Беляев), предложили ему возглавить отряд - спасать Петроград. Михаил отказался. Он предпочел скрыться и проживал в квартире князя Путятина на Миллионной улице.

В квартире на Миллионной в прихожей набросаны дорогие шубы думских деятелей (это еще от свергнутого режима - скоро, очень скоро исчезнут и шубы, и их владельцы).

Вышел Михаил, высокий, бледный, с очень моложавым лицом. Выступали по очереди.

Резкий голос Керенского:

- Приняв престол, вы не спасете Россию. Я знаю настроение масс. Сейчас резкое недовольство всех против монархии. Я не вправе скрывать, каким опасностям подвергаетесь вы лично, взяв власть. Я не ручаюсь за вашу жизнь.

Потом тишина, долгая. И голос Михаила, еле слышный голос:

- При этих условиях я не могу...

Молчание и почти отчетливое всхлипывание.

Михаил плакал. Ему суждено было покончить с монархией. 300 лет - и на нем все кончилось.

И вопль, счастливый - Керенского:

- Я глубоко уважаю ваш жест! И вся Россия.

"Новый мир" посылал поздравительные телеграммы Михаилу Романову. Даже из Туруханска, где были в ссылке большевики, пришла поздравительная телеграмма.

Николай жил в губернаторском доме. Ежедневно ходил в помещение Генерального штаба, где Алексеев делал ему доклады, читал агентские телеграммы. Будто ничего не произошло.

Из дневника Николая: "4 марта. Суббота... К 12 часам поехал на платформу встретить дорогую мать, прибывшую из Киева. Повез ее к себе и завтракал с нею и нашими. Долго сидели и разговаривали... К 8 часам поехал к обеду к мамґа и просидел с нею до 11 часов".

По городу ходили писаря, шоферы, обвешанные красными повязками и бантами, с красными кокардами на фуражках. Бесконечные митинги, речи "самых свободных граждан самой свободной в мире страны" о "проклятом режиме".

А они собирались в вагоне вдовствующей императрицы - "наши": великий князь Борис Владимирович (а ныне просто Борис Романов), принц Александр Ольденбургский (ныне просто Алек) и просто Сергей... и просто Сандро... Тогда они еще верили, что скоро приедет Николаша принимать пост Верховного Главнокомандующего. Алексеев, генералы - все его хотели.

Но "новый мир" его не захотел. И Николаше пришлось отказаться. Он уже ехал в Ставку, когда от имени Временного правительства ему сообщили: "Народное мнение решительно и настойчиво высказывается против занятия членами дома Романовых какой-либо должности. Временное правительство убеждено, что Вы во имя любви к Родине..." и т.д.

Он ответил не без сарказма, телеграммой: "Рад вновь доказать мою любовь к Родине. В чем Россия до сих пор не сомневалась".

Народное мнение... Когда один из великих князей на вопрос: "Как ваша фамилия?" ответил: "Романов", канцеляристка сочувственно сказала: "Какая у вас неблагозвучная фамилия".

Начиналась новая власть - власть победившей толпы. Власть его прежних солдат - Совета рабочих и солдатских депутатов. Дума и Временное правительство - все эти смелые прежде говоруны - теперь ее боялись. Заискивали.

С некоторым злорадством, уже из Царского Села, он будет наблюдать, как все беспомощнее становятся когда-то грозные ораторы Думы и как ничего не могут поделать с этой стихией. Ими же порожденной стихией.

А пока Алексеев вел переговоры об отъезде Царской Семьи. Предполагалось - через Мурманск, в Англию.

Николай хотел все уладить до возвращения к Аликс.

Но случилось иное. "Новый мир" не захотел его отъезда.

3 марта, сразу после его отречения, Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов принял постановление "Об аресте Николая II и прочих членов династии Романовых".

Временному правительству пришлось уступить. Несмотря на то что он безропотно выполнил все их условия, они вынуждены были его арестовать. Так они боялись этого "нового мира".

Журнал заседаний Временного правительства от 7 марта:

"Слушали: О лишении свободы отрекшегося императора и его супруги.

Постановили: Признать отрекшегося императора Николая II и его супругу лишенными свободы и доставить отрекшегося императора в Царское Село..."

Керенский объяснял причины ареста:

"Крайне возбужденное состояние солдатских тыловых масс и рабочих. Петроградский и московский гарнизоны были враждебны Николаю... Вспомните мое выступление 20 марта на пленуме Московского совета - тогда раздались требования казни, прямо ко мне обращенные... Я сказал, что никогда не приму на себя роль Марата, и что вину Николая перед Россией рассмотрит беспристрастный суд".

Правда, Алексеев сообщил ему то, что негласно передало правительство: все это временно, чтобы просто успокоить ярость толпы. Будет работать специально созданная следственная комиссия - она докажет невиновность царя и вздорность слухов об измене Аликс. И тогда - в добрый путь, в Англию!

8 марта, среда: "Последний день в Могилеве. В 10 с четвертью подписал прощальный приказ по армии".

"В последний раз обращаюсь к вам, горячо любимые войска, исполняйте ваш долг - защищайте доблестную нашу Родину, повинуйтесь Временному правительству, слушайтесь ваших начальников: да благословит вас Бог и да ведет вас к победе Святой великомученик и Победоносец Георгий".

Но публиковать его последний приказ никто не осмелился - слишком непопулярен был автор.

Он хотел добра и замирения России, и потому, отдав власть, он сам просил свой народ верно служить новому правительству.

Но с этого момента Николай пал и в глазах монархистов.

Дневник, 8 марта (продолжение):

"В 10.30 пошел в дом дежурства, где простился со всеми чинами штаба и управления. Дома прощался с офицерами и казаками конвоя и сводного полка - сердце у меня чуть не разорвалось. В 12 часов приехал к мамґа в вагон, позавтракал с ней и ее свитой и остался сидеть с ней до 4.30. Простился с ней, с Сандро, Сергеем, Борисом и Алеком..."

В последний раз он видел их всех - больше им не суждено свидеться.

"В 4.45 уехал из Могилева. Трогательная толпа людей провожала. Четыре члена Думы сопутствуют в моем поезде... Тяжело, больно и тоскливо".

"Сопутствуют", - так деликатно он записал о своем аресте.

ПРОЩАНИЕ С ЦАРСКИМ

(ДНЕВНИК АРЕСТАНТА)

Согласно решению Правительства:

1. Семья и все, кто оставались с нею, изолировались от внешнего мира.

2. Создавалась наружная и внутренняя охрана.

3. Передвижение Семье разрешалось только в пределах дворца.

4. Предусматривалось изъятие у бывшего царя и царицы бумаг, передававшихся в ведение Чрезвычайной следственной комиссии.

8 марта к Александровскому дворцу подъехал мотор генерала Корнилова. Лавр Корнилов, знаменитый боевой генерал с воинственными пиками усов, оставил автомобиль у главных ворот дворца. Его встретил секретарь императрицы граф Апраксин и провел к Аликс.

- Ваше Величество, на меня выпала тяжелая обязанность сообщить вам об аресте...

После ухода Корнилова Аликс вызвала к себе сотника конвоя Зборовского. Ее слова достойны момента:

- Начиная с меня, мы все должны подчиниться судьбе. Генерала Корнилова я знала раньше. Он - рыцарь, и я спокойна теперь за детей.

(Ровно через год, в марте 1918 года, Корнилов погибнет на поле боя в гражданской войне. Его труп будет вырыт из могилы и сожжен красными победителями в окрестностях Екатеринослава.)

8 марта 1917 года в 16 часов в Царском назначена сдача постов. Бывший конвой Его Императорского Величества должен покинуть дворец. Трагическая пьеса продолжалась: они прекрасно провели сцену прощания - императрица и конвой. Она вручает им образки и маленькие подарки от Семьи. Принимая образки, офицеры опускаются на одно колено... Потом она ведет сотника Зборовского в темную комнату - прощаться с больными дочерьми (заболела и Мария после той морозной ночи во время смотра войск у дворца). Зборовский низко кланяется великим княжнам, но ему кажется, что они смотрят на него с недоумением... Да, они еще ничего не знают...

Императрица собирает в зале "людей" и свиту:

- Все, кто не покинет дворец сегодня до 16 часов, будут считаться арестованными. Государь прибывает завтра утром.

Теперь ей осталось самое тяжелое - рассказать им... Дочерям она сказала сама. Это был ужасный разговор... "Мамґа убивалась, я тоже плакала... Но потом мы все старались улыбаться за чаем", - так потом говорила Ане Мария...

Рассказать Маленькому взялся воспитатель - месье Жильяр.

- Знаете, Алексей Николаевич, ваш отец не желает больше быть императором.

Мальчик смотрит на него с удивлением, стараясь прочесть на его лице, что происходит.

- Он сильно утомлен и у него много затруднений в последнее время, - продолжает Жильяр.

- Ах, да! Мама говорила мне, что его поезд остановили, когда он хотел приехать сюда. Но отец ведь впоследствии опять будет императором?

Жильяр объясняет:

- Государь отрекся в пользу Михаила, но и дядя Михаил тоже отрекся от престола.

- В таком случае, кто же будет императором?

- Теперь - никто.

Алексей сильно покраснел и долго молчал. Но не спросил о себе. Он сказал:

- Если больше нет царя, кто же будет править Россией?

Вопрос показался наивным доброму швейцарцу. Но "устами младенца"... Мальчик спросил, как спрашивали миллионы: кто будет царем? Новым царем в стране, где всегда были цари?

Революция не могла уничтожить самодержавие, потому что оно было в крови народа. И он опять придет - новый царь. Революционный царь. Но царь.

"Если больше нет царя, кто же будет править Россией?"

В 16 часов революционные солдаты сменили царский конвой. Но они уже не охраняли Семью, они ее сторожили. И сотник Зборовский с ужасом глядел на этот новый караул в красных бантах. Рушился мир. "Было... было... и нет ничего. Дикое что-то... непонятное..." Так он записал в дневнике.

Первая ночь Аликс под арестом, последняя ночь перед приездом свергнутого императора...

Мороз, луна, и сверкает под луной снег царскосель-ского парка... В ночной тишине дворца Лили Ден с одеялом и простыней спускается в будуар рядом со спальней императрицы. Девочки попросили Лили не оставлять мать одну.

Аликс в ночном одеянии с распущенными волосами с девичьим энтузиазмом устраивает Лили постель на кушетке: "О, Лили, русские леди не умеют стелить себе постель. Когда я была девочкой, бабушка показала мне, как это делать..."

Постель "в стиле королевы Виктории" готова, роль заботливой хозяйки сыграна. Аликс оставляет раскрытой дверь своей спальни, чтобы Лили "не было одиноко"... Обе остаются наедине со своими мыслями в залитых луной комнатах. Обе не спят. Лили слышит покашливание императрицы, и этот новый звук: стук шагов часового в коридоре - взад и вперед, взад и вперед...

9 марта в 11 утра из гаража дворца выехали автомобили и проследовали на вокзал - к императорскому павильону.

Подошел поезд, и вышел он, в папахе, шинели солдатского сукна, желтая кожа обтянула скулы. Следом за ним из поезда начали выскакивать лица свиты и убегать по платформе. Не оглядываясь бежали... И это был не только эффект банального страха. Это впервые была демонстрация подлинного отношения "камарильи" к Николаю...

Царь сел в автомобиль. Рядом с ним - гофмаршал Долгоруков, на переднем сиденье - его ординарец, вахмистр конвоя Пилипенко (Долгорукова расстреляют в 1918-м, Пилипенко - в 1920-м). Послышалась команда: "Открыть ворота бывшему царю".

Ворота открылись, и "автомобиль мертвецов" въехал в Царскосельский дворец.

К тому времени императрица сожгла бумаги в любимом сиреневом кабинете. В комнате Вырубовой - уничтожила свои письма к Подруге. Она сожгла, должно быть, и письма брата Эрни. И дневники. При ее страсти к перу можно представить, каковы были эти дневники!

Но все-таки она решила сохранить память об этих днях. И придумала новый стиль ведения дневника: только события и часы, когда они случились. И все. Никаких оценок, никаких эмоций. Как бы канва для будущих воспоминаний.

Таким вот образом она перенесла в этот новый дневник все происшедшее с начала страшного 1917 года. Так был создан этот дневник крушения империи, столь похожий на приходно-расходную книгу. Английские слова в нем - вперемешку с русскими. Она часто соединяет буквы русские с английскими, чтобы затруднить чтение, если дневник отнимут.

Но, зная события ее тогдашней жизни, читать этот дневник удивительно интересно. Например, возьмем достопамятное 1 марта.

"1 марта. 11 час. Бенк. чай".

Это значит, к чаю был приглашен Бенкендорф и в этот день они обсуждали с ним последние известия из Петрограда.

"О. - 38 и 9, Т. - 38, А. - 36 и 7, Аня - 38" - это - температура больных детей и Подруги.

"Иванов - 1 - 2,5 ночи".

Это и есть запись о той трагической ночной беседе с генералом Ивановым.

А вот день, который нас особенно интересует:

"9 марта.

О. - 36,3, Т. - 36,2, М. - 37,2, Ан. - 36,5, А. - 36,2" - температура больных.

"11.45 - Н. прибыл"... Да, это прибыл он.

"Ланч с Н." - с Николаем.

"Алексей в игральной"... Встреча отца с сыном в игральной комнате.

Когда подъехал мотор с Государем - она сидела в игральной у Маленького.

"Как 15-летняя девочка она бежала по коридорам дворца", - напишет впоследствии ее Подруга. Вечная девушка встречала вечного возлюбленного. Два немолодых человека страстно обнялись.

Камердинер Волков наблюдал эту встречу:

"Государыня поспешила к нему навстречу с улыбкой. И они поцеловались".

Ее наблюдала и комнатная девушка Аня Демидова: "Оставшись наедине друг с другом, они заплакали". Точнее - плакал он. Второй ее "мальчик".

А потом, когда он снова стал спокоен и ровен, Аликс повела его в игральную к Алексею. Они говорили с сыном о пустяках, и ни он, ни она, ни сын не нарушили этой новой Игры. Ничего не случилось, все как было.

Да, все как было... Поговорив с сыном, он вышел из дворца на любимую прогулку. Но уйти на эту длинную прогулку ему не удалось. Аликс и Подруга увидели в окно, как солдаты, толкая прикладами, теснили бывшего царя обратно ко дворцу: "Туда нельзя, господин полковник, вернитесь назад, вам говорят". ("Господин полковник" - так он теперь назывался.)

Он молча вернулся во дворец.

Из дневника:

"9 марта, четверг. Скоро и благополучно прибыл в Царское Село в 10 с половиной. Но, Боже, какая разница! - на улице и кругом дворца - часовые, а внутри подъезда - какие-то прапорщики. Пошел наверх и там увидел душку Аликс и дорогих детей. Она выглядела бодрой и здоровой, а они все лежали в темной комнате, но самочувствие у всех хорошее, кроме Марии, у которой корь недавно началась. Завтракали и обедали в игральной у Алексея. Погулял с Валей Долгоруковым и поработал с ним в садике, так как дальше выходить нельзя...

10 марта. Спали хорошо, несмотря на условия, в которых мы теперь находимся, мысль, что мы вместе, - радует и утешает... Просматривал, приводил в порядок и жег бумаги.

11 марта... Утром принял Бенкендорфа, узнал от него, что мы останемся здесь довольно долго. Это приятное сознание. Продолжал сжигать письма и бумаги".

Да, он ведет свой дневник - по-прежнему: он пишет все. Предполагал ли он возможность изъятия дневника? Бесспорно. Но не унизился - скрывать.

"Жег бумаги" - и все тут! Как я люблю его за эту запись!

И действительно, вскоре часть их бумаг будет отобрана Чрезвычайной комиссией Временного правительства.

"14 марта... Теперь много времени читать для своего удовольствия. Хотя достаточное время тоже сижу наверху у детей..."

Мирная жизнь в любимом Царском. Но... жизнь арестантов.

"21 марта... Сегодня днем внезапно приехал Керенский, нынешний министр юстиции. Прошел через все комнаты, пожелал нас видеть, поговорил со мною минут пять, представил нового коменданта дворца и затем вышел... Он приказал арестовать бедную Аню и увезти ее в город вместе с Лили Ден".

Прощание подруг. Все тот же камердинер Александр Волков привез в кресле Аликс, она обняла Подругу. Почти силой их оторвали друг от друга. Но Сана успела сказать возвышенное:

- Там, - она указала на небо, - и в Боге мы навсегда вместе.

Аню увезли на моторе.

Подруга будет оглядываться назад, на исчезающий за деревьями дворец. Царскосельский парк, пруды, белые статуи, Феодоровский собор - все теперь станет воспоминанием, сном. Дом этой Семьи... В течение 12 лет он был и ее домом. Она будет вспоминать большое полукруглое окно - кабинет Государя. Так она будет теперь называть Ники. И Сана тоже исчезнет - останется Государыня, удостоившая ее дружбой.

Вот она маленькой девочкой видит Государыню в Ильинском: высокая, с золотистыми густыми волосами, доходившими до колен...

Вот Государыня в Зимнем дворце, на "Историческом балу" - как она была хороша в старинном костюме московской царицы! Первые дни их знакомства: высокая фигура Государыни в темном бархатном платье, опушенном мехом, в длинном жемчужном ожерелье. За стулом арап в белой чалме...

А вот уже война. Плат сестры милосердия. Лицо Государыни строго и царственно, тонкие губы царицы сжаты, серые глаза скорбны...

Подругу увезли в тюремный замок.

И еще одно событие, ужасное для Аликс: разнесся слух, что солдаты, искавшие драгоценности, сумели найти под часовней могилу Распутина. Царскосельский гарнизон постановил: удалить труп Распутина из Цар-ского. Бедная Аликс умолила одного из охранников, поручика Киселева, отправиться отговаривать солдат. Одновременно она сделала невозможное: начальник охраны полковник Кобылинский связался с Временным правительством и упросил запретить раскапывать могилу.

Она была на грани безумия. И Керенский, все больше симпатизировавший им (вечное чувство революционных владык к настоящим царям), послал броневик - охранять злосчастную могилу. Но броневик прибыл поздно.

На грузовике уже стоял гроб с телом Распутина. Снятая крышка валялась у колес, и жуткое подкрашенное лицо, всклокоченная борода "Старца" глядели в небо.

Рядом с гробом у грузовика шел митинг. Выступал солдат большевик Елин. К восторгу собравшихся, он показал деревянный образок, вынутый из гроба. На оборотной стороне образка были начертаны инициалы всей Царской Семьи.

А потом грузовик с гробом тронулся в путь из Царского Села. На Выборгском шоссе, на пустыре, где когда-то стоял роскошный особняк друга Распутина тибетского врача Бадмаева (особняк был сожжен разъяренной толпой), остановился грузовик с гробом...

Был разложен огромный костер. В костер бросили цинковый гроб и облитое бензином тело Гришки... Вынутый образок отправили в Петроградский Совет.

Все слышнее был голос этого Совета. Голос "нового мира".

Вскоре после сожжения "Старца" она увидела сон. Куда страшнее, чем тот, об отрезанной руке, о котором она когда-то писала Ники.

Григорий пришел во дворец - все тело было в ужасных ранах. "Сжигать вас будут на кострах. Всех!" - прокричал он. И комната тотчас полыхнула огнем. Он поманил ее бежать, и она бросилась к нему... Но было поздно. Вся комната - в пламени. Огонь уже охватил ее... и она проснулась, захлебываясь криком.

В коридорах Петроградского Совета рабочих и солдат-ских депутатов толпятся серые солдатские шинели и черные бушлаты матросов в пулеметных лентах.

В Советах руководят крайне левые партии. Они опираются на страшную, темную стихию русского бунта. Советы, как эпидемия, распространяются по стране... Комиссары, назначенные в провинцию Временным правительством, оказываются бессильны перед грозными Советами. В стране - двоевластие: Временное правительство и Советы.

Сандро (великий князь Александр Михайлович), живший в это время в своем имении в Крыму, записал не без мстительного удовольствия:

"Матросы (из Совета. - Авт.) не доверяли комиссару (Временного правительства. - Авт.). Комиссар с ужасом смотрит на ручные гранаты, заткнутые за их пояса... Матросы не скрывают презрения к нему и даже отказываются встать при его появлении..."

В апреле 1917 года из Швейцарии через Германию вместе с тремя десятками большевиков-эмигрантов возвращается в Россию Ленин.

Воевавшая с Россией Германия разрешает Ленину и его сподвижникам беспрепятственно проехать через свою территорию. Разрешение на эту поездку добился некий Александр Парвус - совершенно фантастическая личность: социал-демократ, бредивший всемирной революцией и оказавший огромное влияние на Троцкого, и одновременно... агент немецкой и турецкой спецслужб, и еще - гениальный коммерсант, владелец миллионов, дворца под Берлином и замка в Швейцарии, где в оргиях, напоминавших Древний Рим, участвовали самые блестящие кокотки Европы. Таков был загадочный человек, благодаря которому Ленин смог выехать в Россию.

Вместе с Лениным в вагоне ехали: его жена Надежда Крупская, Инесса Арманд и ближайшие сподвижники Ленина - Зиновьев, Радек, Шляпников... (почти все обитатели этого вагона через 20 лет будут уничтожены Сталиным). Но тогда, счастливые нежданной победой революции, торопились они в Россию воспользоваться ее плодами.

С начала войны Ленин и его сторонники были "пораженцами", считали, что поражение их родины в этой войне принесет благо - приведет к крушению государственного строя и долгожданной революции в России. Они мечтали превратить войну с немцами в войну гражданскую, когда солдаты повернут оружие и вместо немцев начнут убивать своих сограждан - "эксплуататоров"... Вот почему Парвусу удалось убедить немецкие власти разрешить большевикам проехать через территорию Германии.

В поезде Ленин и Крупская беспокоились: найдут ли они извозчика на вокзале в этот поздний час...

На вокзале Ленина встречают тысячные толпы солдат и матросов, представители Петроградского Совета. Опьяненный встречей, стоя на броневике, Ленин произносит свою речь...

Еще недавно не веривший в возможность революции в России при жизни своего поколения, едва сойдя на петро-градскую землю, Ленин бросает в толпу призывы к новой революции - социалистической. Власть должна перейти к Советам.

Правда, Ленин провозглашает мирный путь этой новой революции: Временное правительство должно добровольно передать власть Советам.

Но провозглашает он эти мирные лозунги, стоя на броневике. И с вокзала в особняк Кшесинской, в штаб большевиков, его доставляет броневик с вооруженными матросами.

И уже в июле, демонстрируя силу большевиков, в город пришли матросы из Кронштадта.

Из тюремного замка Подруга с ужасом наблюдала эту стихию: "Никто не спал в эту ночь, по нашей улице шествовали процессии матросов, направляясь к Таврическому дворцу. Чувствовалось что-то страшное... Тысячами шли они, пыльные, усталые, с озверевшими ужасными лицами, несли огромные плакаты - "Долой Временное правительство", "Долой войну". Матросы, часто вместе с женщинами, ехали на грузовых автомобилях с поднятыми на прицел винтовками. В арестном доме в ужасе метался генерал Беляев и заключенные флотские офицеры. Наш караульный начальник объявил, что если матросы подойдут к арестному дому, караул выйдет к ним навстречу и сдаст оружие, так как он на стороне большевиков..." И хотя Временное правительство подавило июльское выступление, в этой грозной стихии уже можно было разглядеть будущее.

Но в Царском Селе всего этого не видели.

Мирная жизнь. Он "возделывал свой сад", как учил Руссо. Чистил дорожки, засыпал канавы, сжигал павшие деревья. Это было возвращение в детство. Когда-то он так же работал с отцом в саду. Теперь рядом с ним работали его дети.

"6 мая мне минуло 49 лет, недалеко и до полсотни".

Но ненависть "нового мира" все чаще прорывалась за решетку дворца.

"3 июня... Допиливал стволы деревьев. В это время произошел случай с винтовкой Алексея: он играл с ней, а стрелки, гулявшие в саду, увидели ее и попросили офи-цера отобрать и отнести в караульное помещение... Хороши офицеры, которые не осмелились отказать нижним чинам!"

В Петрограде распространялись слухи, что царь и Семья - сбежали.

В Царское явился представитель Совета эсер Мстиславский. Приехал один, в грязном полушубке (именно так положено революционерам являться в проклятые царские дворцы), с пистолетом, торчащим из кобуры. Показав мандат, потребовал предъявить ему императора, ибо слухи о бегстве "Николая Кровавого" (так все чаще теперь его называли) тревожат рабочих и солдат.

Охрана возмутилась: "Да что ж, мы пустые комнаты стережем? Император во дворце". Но Мстиславский неумолим: предъявить Николая. Ему нужен этот новый революционный театр: пусть царь предстанет перед ним, эмиссаром революционных рабочих и солдат, как когда-то при поверках в царских тюрьмах представали арестованные революционеры. Иначе революционные солдаты прибудут во дворец.

Совету уступили. Было решено: Мстиславского введут во внутренние покои дворца, он встанет на перекрестке двух коридоров и Николай пройдет мимо него...

Во внутренних коридорах дворца продолжалась прежняя жизнь: в расшитых золотом малиновых куртках и чалмах - арапы, выездные в треуголках, гигантский гайдук, лакеи во фраках... И посреди них - "новый мир", Мстиславский, в грязном полушубке с "браунингом". Щелкнул дверной замок, появился Николай в форме лейб-гусарского полка. Он теребил ус (как всегда, когда волновался или стеснялся). И прошел мимо, равнодушно взглянув на Мстиславского. Но в следующий миг Мсти-славский увидел, как глаза царя полыхнули яростью. Он еще не привык к унижениям - человек, 22 года правивший Россией.

Царская Семья становилась опасной картой в борьбе Совета с Временным правительством.

И тогда было принято решение: вывезти Семью из Петрограда.

Они мечтали: их отправят в солнечную Ливадию, но Временное правительство не посмело. Керенский нашел эффектное решение: отправить Царскую Семью в Сибирь, туда, куда цари ссылали революционеров. Избран был Тобольск - место, откуда был родом ее роковой любимец - "Старец". В этом была и скрытая насмешка, и лукавая западня.

Керенский понимал, что она воспримет это как знак судьбы и безропотно покорится.

День отъезда и место держали в тайне. Керенский боялся Совета и толпы - слишком велика ненависть к Семье.

30 июля - день рождения Алексея. В последний раз они сидели за праздничным столом в опустевшем дворце.

Из дневника:

"30 июля, воскресенье. Сегодня дорогому Алексею минуло 13 лет. Да даст ему Господь здоровья, терпения, крепости духа и тела в нынешние тяжелые времена! Ходили к обедне, а после завтрака к молебну, к которому принесли икону Знаменской Божьей Матери. Как-то особенно тепло было молиться ее святому лику со всеми нашими людьми... Поработал на той же просеке: срубили одну ель и начали распиливать еще две. Жара была большая. Все уложено, теперь только на стенах остались картины..."

На следующий день был назначен отъезд. Но час держали в тайне. К вечеру во дворец приехал автомобиль - Керенский привез Михаила.

"31 июля... Последний день нашего пребывания в Царском Селе. Погода стояла чудная... После обеда ждали назначения часа отъезда, который все время откладывался. Неожиданно приехал Керенский и объявил, что Миша скоро явится. Действительно, около 10 с половиной милый Миша вошел в сопровождении Керенского и караульного начальника. Очень приятно было встретиться, но разговаривать при посторонних было неудобно".

Во время встречи с Мишей Керенский сидел в углу, демонстративно заткнув уши, показывая, что он не слышит разговора.

А разговора-то никакого не было: "разговаривать при посторонних было неудобно..." Они молча стояли друг против друга, переминаясь с ноги на ногу, берясь за руки, трогая друг у друга пуговицы - будто пытаясь запомнить.

Они расставались навсегда.

Уходя, Миша попросил проститься с детьми. Но Керенский ему не разрешил. И постарался, чтобы это стало известно: преследовать Романовых было популярно.

Дневник, 31 июля (продолжение):

"Когда он уехал, стрелки из состава караула начали таскать наш багаж в круглую залу. Там уже сидели Бенкендорфы, фрейлины, девушки и люди. Мы ходили взад и вперед, ожидая подачи грузовиков. Секрет о нашем отъезде соблюдался до того, что и моторы и поезд были заказаны после назначенного часа отъезда. Извелись колоссально. Алексею хотелось спать, он то ложился, то вставал, несколько раз происходила фальшивая тревога, надевали пальто, выходили на балкон и снова возвращались в залы. Совсем рассвело, выпили чаю, и, наконец, в 5 с четвертью появился Керенский. И сказал, что можно ехать. Сели в наши два мотора и поехали к Александровской станции. Какая-то кавалерийская часть скакала за нами от самого парка. Красив был восход солнца, при котором мы тронулись в путь... Покинули Царское Село в 6.10 утра".

Пока их везут в двух моторах в наступающем рассвете, зададим себе два вопроса, которые, возможно, и он не раз задавал себе.

Вопрос первый: а что же иностранные родственники? Например, Джорджи Английский, а для всего мира - король Георг, союзник Николая в войне. Который так похож на Ники...

Началось все так понятно... Сразу после ареста английский посол предупредил Временное правительство, что должны быть приняты все меры для обеспечения безопасности Семьи. И Временное правительство с готовностью начало переговоры об отъезде Семьи в Англию. Соглашение было достигнуто уже через несколько дней после их ареста. 23 марта о нем объявили английскому послу. И посол Бьюкенен написал, что "правительство Его Величества и король будут счастливы принять..." и т.д. и т.п.

Да, это было уже в марте, а сейчас самый конец июля... и вместо Англии они едут в Сибирь! Почему? На это есть разные, точнее, кажущиеся разными ответы.

С одной стороны, английский премьер Ллойд-Джордж будет обвинять Временное правительство, которое так и не смогло превозмочь сопротивление Петроградского Совета. А вот другая точка зрения: "Премьер Ллойд-Джордж посоветовал королю Георгу уклониться от приезда Романовых, чтобы ценой жизни своих родственников купить популярность у левой Англии". И это тоже правильно. Ибо и Временное правительство и Англия вели переговоры и выражали всяческие желания и добрые намерения, на самом деле наперед зная, что переговоры эти никогда ни к чему не приведут. Ибо в то время уже состоялся приговор русского общества Царской Семье: была создана Чрезвычайная Комиссия, обвинявшая царя и царицу в измене родине и интересам союзников.

Как же мог Джорджи приютить тех, кого собственная страна собиралась объявить предателями в их общей борьбе? Как же мог выпустить Керенский эту Семью, олицетворявшую "измену" и "проклятый старый режим"? Так что все эти переговоры были еще одной Игрой - в добрые намерения, в успокоение совести.

"Мы искренне надеемся, что у английского правительства нет никакого намерения дать убежище царю и его жене... Это глубоко и справедливо заденет чувства русских, которые вынуждены были устроить большую революцию, потому что их беспрестанно предавали нынешним врагам нашим" - так писала "Дейли телеграф".

После чего по просьбе Георга начались переговоры с Францией о высылке Семьи в Париж. Англия вела эти переговоры, отлично зная, что республиканская Франция никогда на это не согласится.

И еще вопрос. Почему за месяцы их заточения в Царском не было ни одного достоверного заговора, ни одной попытки их освобождения?.. Почему?! Все потому же! Тогда был пик непопулярности Семьи. И были тогда только хвастливые, пьяные разговоры очень молодых офицеров.

4 июля Е.А.Нарышкина, статс-дама императрицы (мадам Зизи - как звала ее Аликс), записала в своем дневнике: "Только что ушла княгиня Палей (жена великого князя Павла Александровича. - Авт.), сообщила по секрету, что группа молодых офицеров составила безумный проект увезти их ночью на автомобиле в один из портов, где будет ждать английский корабль. Нахожусь в несказанной тревоге..."

Почему в тревоге? Почему проект - "безумный"?

Потому что и Зизи и Палей знают: отношение к Семье таково, что не доехать им ни до какого порта - схватят и убьют по дороге. Впрочем, и никакого английского корабля не было и быть не могло.

Только газеты, вечные изобретатели сенсаций, сообщали очередную таинственную новость о готовящемся побеге царской четы - четы изменников. Часто повторялось это слово "измена" в дни их царскосельского (еще идиллического) заточения.

Из дневника Николая, 27 марта:

"После обедни прибыл Керенский и просил ограничить наши встречи (с Аликс. - Авт.) временем еды и с детьми нам сидеть раздельно... Будто бы ему это нужно для того, чтобы держать в спокойствии знаменитый Совет рабочих и солдатских депутатов. Пришлось подчиниться во избежании какого-нибудь насилия..."

Так заработала Чрезвычайная Комиссия.

Долго она будет заседать. И вместе с ней заседал поэт Александр Блок. Он был секретарем Комиссии и приходил в Петропавловскую крепость записывать допросы.

В эти дни камеры Петропавловской крепости напоминали блестящий прием в Зимнем дворце. Кого только не было здесь - весь петербургский свет переселился в Петропавловку: премьер-министры, директора департаментов, военный министр, главы секретной службы...

По ночам поэт писал в свою записную книжку:

"Куда ты несешься Россия? И от дня и от белой ночи возбуждение как от вина..."

"Манасевич-Мануйлов - омерзительный, малорослый, бритый... Премьер-министр Штюрмер - большая тоскливая развалина, старческие сапоги на резинках... Другой премьер-министр Горемыкин - полный рамолик, о, какой дряхлый - сейчас умрет. Министр внутренних дел знаменитый Протопопов... Военный министр Сухомлинов... Директор Департамента полиции Белецкий - короткие пальцы, жирные руки... лицо маслянистое, слово-охотлив... Особенные глаза - узкие, точно в них слеза стоит - такой постоянный блеск".

Некоторые цитаты из показаний, поразивших Блока и занесенных им в записную книжку: "Николай однолюб, никогда не изменял жене..."

"По убеждению Белецкого, никаких политических масонов никогда не было. За масонов сходили оккультисты..."

И наконец, его запись допроса самой Вырубовой:

"Мы зашли к ней в камеру. Она стояла у кровати, подперев широкое (изуродованное) плечо костылем. Она что-то сделала со своим судном - не то сломала, не то набросала туда бумаги (нынешние заботы вчерашней всесильной Подруги. - Авт.). Говорила все так же беспомощно, просительно косясь на меня. У нее все данные, чтобы быть русской красавицей... Но все чем-то давно и неисправимо искажено, затаскано".

"Беспомощно?" "Просительно?" А в это время беспомощная Аня из Петропавловской крепости умудряется наладить переписку с самой опасной женщиной в России - с ненавидимой всеми императрицей.

"Председатель: - Знали ли вы, что Распутин был развратный и скверный человек?

Вырубова: - Это говорили все. Я лично никогда не видела. Может быть, он при мне боялся? Знал, что я близко стою от двора. Являлись тысячи народа, масса прошений к нему, но я ничего не видела...

- А вы сами политикой никогда не занимались?

- А зачем мне было заниматься политикой?

- Разве вы никогда не устраивали министров?

- Нет.

- Но вы сводили императрицу с министрами!

- Я даю вам честное слово, что никогда ничего подобного..."

И, оглядываясь на все происходившее в камерах, Блок писал:

"Никого нельзя судить. Человек в горе и в унижении становится ребенком. Вспомни Вырубову - она врет по-детски, а как любил ее кто-нибудь. Вспомни, как по-детски смотрел Протопопов... как виноватый мальчишка... Сердце, обливайся слезами жалости ко всему, ко всему. И помни, что никого нельзя судить".

Если бы народ мог тогда повторить это вслед за своим поэтом.

Что же сказала в конце концов Чрезвычайная Комиссия?

Член президиума Комиссии Александр Романов (очередной однофамилец): "Единственно в чем можно было упрекнуть государя - это в неумении разбираться в людях... Всегда легче ввести в заблуждение человека чистого, чем человека дурного, способного на обман. Государь был бесспорно человеком чистым".

Но Комиссия так и не обнародовала этих размышлений о "чистом человеке". Конечно же (как всегда), это было сделано в интересах Семьи, чтобы не раздувать и без того накаленные страсти, не сталкивать правительство с Советом... Просто через месяц им дозволили быть вместе, а Керенский заявил: "Слава Богу, государь невиновен".

Но никто не постарался, чтобы общество это услышало. Повторюсь: слишком непопулярны они были!

Так что из ворот Александровского дворца выехали в моторах и направлялись на станцию - "кровавый царь и его жена - немка, повинные в измене и пролитой крови русского народа". Вот почему Керенский обставляет такой тайной их отъезд - боится ярости толпы, боится, что "массы" и Совет не позволят увезти Семью из Петрограда...

Александр Блок уже тогда писал в записной книжке: "Трагедия еще не началась, она или вовсе не начнется или будет ужасной, когда они (Семья) встанут лицом к лицу с разъяренным народом (не скажу - с "большевиками", потому что это неверное название. Это группа, действующая на поверхности, за ней скрывается многое, что еще не появилось)".

Они приехали. Моторы остановились прямо в поле рядом со станцией Александровская. На путях стояли два состава. В составах три с лишним сотни солдат - сторожить и охранять царя и Семью. Это все Георгиевские кавалеры, молодец к молодцу - стрелки из Первого, Второго, Четвертого гвардейских полков. Все в новых кителях, новых шинелях. За будущую службу им обещано жалованье, да еще командировочные, наградные. Во главе всего отряда - Кексгольмского лейб-гвардии полка полковник Евгений Кобылинский. Боевой офицер - на фронте с начала войны, много раз ранен и возвращался на фронт, и опять ранения приводили его в госпиталь. В Царском Селе он лежал в госпитале в сентябре 1916 года. И тогда "августейшая сестра милосердия" впервые познакомилась с раненым полковником. "Мы посещали его в госпитале, снимались вместе... И потом он - настоящий военный" - так царица напишет Вырубовой. Теперь бывший раненый офицер - хозяин их судьбы.

В рассветном солнце вереница людей заходит в вагоны. В одном составе - охрана. В другом - Семья, 45 человек "людей" и свиты. Больше "людей" и куда меньше свиты согласились разделить изгнание. Еще в начале марта на вокзале в Царском исчезли ближайшие друзья - начальник императорской канцелярии К.Нарышкин, командир императорского конвоя фон Граббе, флигель-адъютант Н.Саблин, принц Лейхтенбергский, полковник Мордвинов... Бежала наутек преданная свита.

И вот с ними едут: гофмаршал князь Долгоруков, генерал-адъютант Татищев и несколько фрейлин царицы. Все, что осталось от их блестящего двора. И еще врач Боткин и воспитатель цесаревича швейцарец П.Жильяр... Остальные - "люди", прислуга...

Керенский нервничает, сам руководит погрузкой - бесконечные сундуки, чемоданы, ящики, грузят мебель... В вагон входит комиссар Временного правительства Макаров - он будет сопровождать Семью в изгнание (у него уже есть опыт: в начале марта он привез из Ставки в Царское арестованного самодержца).

Оба состава должны идти под флагом Красного Креста. С занавешенными окнами они будут проходить мимо больших станций, и на каждой станции комиссар Макаров обязан посылать телеграмму премьер-министру Керенскому. Даже стрелки охраны не знают пока направление маршрута...

По путям к своему вагону идут Николай и Александра. Завершается исход из Царского Села.

Полковник Артаболевский (он был в числе охраны) подробно записал - как они шли к поезду через подъездные пути, по шпалам, как он, поддерживая ее (у нее слабые ноги), осторожно вел к вагону, как она с трудом поднялась на высокую ступеньку и как легко и бодро (гвардеец!) вскочил он на ступеньку вагона.

Это был спальный вагон той самой железной дороги, которую много лет назад, еще будучи наследником престола, он заложил во Владивостоке. Сейчас по этой дороге он отправлялся в изгнание.

В рассветном солнце грузили бесконечные чемоданы.

Генерал-адъютант Илья Леонидович Татищев, гофмаршал Василий Александрович Долгоруков, воспитатель Пьер Жильяр, лейб-медик Евгений Сергеевич Боткин, фрейлины царицы Анастасия Гендрикова и баронесса Буксгевден, лектриса Екатерина Шнейдер, две подруги - комнатные девушки Аня Демидова и Елизавета Эрсберг, детский лакей Иван Седнев, дядька наследника матрос Нагорный, повар Харитонов и наш старый знакомец Александр Волков входят в вагон. Служители, лакеи, писцы, парикмахер, гардеробщик, заведующий погребом - вереница челяди заняла свои места в поезде.

Среди стрелков охраны был фельдфебель Петр Матвеев. Сохранились его "Записки" - воспоминания о Николае Романове.

Из "Записок" Петра Матвеева:

"Мы увидели, что с царской ветки подходит состав международных вагонов с надписью красными буквами: "Миссия красного креста"... мы все так и не знали, куда едем... Лишь повернув от Петрограда по названиям станций мы поняли, что едем по прямой Северной дороге и везем в сибирские леса и степи бывшего царя".

Сверкая окнами в восходящем солнце, двинулся состав в революцию. В горькую нашу революцию.

Последнее письмо из дворца Аликс отправила Ане. Письмо она писала ночью, поджидая моторы. Аликс умела дружить:

"1 августа. Нам не говорят куда мы едем и на какой срок. Узнаем только в поезде. Но мы думаем, это туда, куда ты недавно ездила - Святой зовет нас туда - наш Друг... Дорогая, какое страдание наш отъезд. Все уложено, пустые комнаты - так больно: наш очаг в продолжении двадцати трех лет, но ты, ангел, страдала гораздо больше..."

Всей Семьей они стояли в окнах вагона и смотрели на Царское в поднимавшемся солнце.

В 6.10 утра исчезает Царское - и вместе с ним вся их прошлая жизнь.

(Источник: Домашняя страничка Эдварда Радзинского)

Форумы