М. В. Шкаровский. Подавление имяславской смуты на Афоне в 1913 г.

 

 

К весне 1913 г. «афонская смута» – спор о сущности имени Божия, переросший в массовое религиозное движение, – охватила широкие слои русских монахов на Святой горе и достигла пика своего развития. Однако вскоре произошел ее разгром с помощью военной силы. В середине мая 1913 г. состоялось заседание Российского Святейшего Синода под председательством митрополита Санкт-Петербургского Владимира (Богоявленского), на котором были заслушаны три независимо подготовленных доклада: архиепископа Антония (Храповицкого), архиепископа Никона (Рождественского) и известного канониста, преподавателя Санкт-Петербургского Александро-Невского духовного училища магистра богословия С. В. Троицкого. Все доклады признавали учение имябожников неправославным. На основании этих докладов архиепископ Финляндский Сергий (Страгородский) написал «Послание Святейшего Правительствующего Всероссийского Синода всечестным братиям, в иночестве подвизающимся, с подробным опровержением учения имябожников», где обвинил имяславцев в магизме[1].

Кроме того, имяславцы обвинялись в пантеизме: «Новые учители смешивают энергию Божию с ее плодами, когда называют Божеством и даже Самим Богом и Имена Божий, и всякое слово Божие, и даже церковные молитвословия, т. е. не только слово, сказанное Богом, но и все наши слова о Боге... Но ведь это уже обоготворение твари, пантеизм, считающий все существующее за Бога». В заключительной части послания говорилось о том, что Святейший Синод присоединяется к решению Патриарха и Синода Константинопольской Церкви, осудивших новое учение «как богохульное и еретическое»[2].

По итогам заседания Синода единогласно было принято постановление, осуждавшее учение имяславцев, и 18 мая опубликовано составленное архиепископом Сергием послание. Однако имяславцы отказались принять это послание, как ранее постановления афонского Кинота и Константинопольского патриарха.

Одновременно с публикацией послания Святейший Синод приступил к разработке практических мер по искоренению имяславия. Определением от 16–17 мая он предписал архиепископу Никону в сопровождении магистра богословия С. В. Троицкого отправиться на Афон для выяснения расхождений между насельниками и преодоления смуты[3]. При этом в Синоде считали, что причины бунта носят скорее социальный и политический, чем религиозный характер[4].

17 мая Синод уведомил о принятом решении Константинопольского патриарха, одновременно попросив его «предать каноническому суду главнейших виновников настоящей смуты в русских обителях Святой горы – иеромонаха Свято-Андреевского скита Антония (Булатовича) и игумена Арсения». 19 мая определение Синода утвердил император Николай II, наложивший на докладе обер-прокурора В. К. Саблера резолюцию: «Преосвященному Никону моим именем запретить эту распрю»[5].

Вселенский патриарх одобрил приезд Владыки Никона на Афон. Проживавший в Санкт-Петербурге старообрядческий епископ Белокриницкого согласия Михаил (Семенов) отметил, что Патриарх Герман поддержал «миссию» архиепископа Никона из желания «разредить» русское население на Святой горе: греки считают, что Афон принадлежит им, Руссик (Свято-Пантелеймоновский монастырь) узурпирован русскими, и только под давлением русской дипломатии они (греки) вынуждены признать его за «пришельцами»[6].

При этом существовала опасность изгнания имяславцев со Святой горы по распоряжению Константинопольского патриарха и протата греческими войсками. Святейший Синод позднее (в определении от 27 августа 1913 г.) объяснял необходимость применения силовых методов с точки зрения российских государственных интересов следующим образом: «И вот возникла опасность, что все православные русские монахи будут изгнаны со Св[ятой] горы имябожниками, а затем и сами имябожники, по распоряжению патриарха и кинота, будут изгнаны оттуда занимающей Св[ятую] гору греческой военной силой. Само собой разумеется, что русская государственная власть ни изгнания православных еретиками, ни предоставления тысяч русских подданных и многомиллионного имущества русских монастырей воле другого государства допустить не могла, а после того как патриарх всецело предоставил умиротворение русских обителей русской церковной власти, не могла допустить этого и власть церковная»[7].

На политическом аспекте «афонской смуты» акцентировал внимание член Государственной думы октябрист Е. П. Ковалевский. Он подчеркнул, что «Афон есть исторический рассадник русского монашества и русской христианской культуры. На Афоне из 10 000 человек 6000 русских».«Русские афонские монастыри обладают богатейшими библиотеками, архивами, музеями древностей и святынь византийской культуры… это как русская духовная колония... на Ближнем Востоке... Положение наше на Афоне никогда не соответствовало ни нашему государственному достоинству, ни величию Русской Церкви, ни громадному приливу туда денежных средств. Русские... играли там всегда второстепенную роль»[8].

В соответствии с предписанием Святейшего Синода, 23 мая архиепископ Никон выехал из Санкт-Петербурга, 27 мая в Киеве к нему присоединился магистр богословия С. В. Троицкий и командированный Министерством иностранных дел чиновник В. С. Щербина, в прошлом работавший в Салониках и не раз бывавший на Афоне. На следующий день делегация прибыла в Одессу, где посетила афонские подворья, при этом некоторые иноки выражали свое открытое сочувствие имяславию и называли Владыку Никона «еретиком»[9].

30 мая делегация отбыла из Одессы в Константинополь на пароходе «Афон». На берегах Босфора архиепископ Никон встретился с патриархом Германом V, а также с представителем афонского Кинота, который сообщил ему, что «число еретичествующих возросло до 3/4 всего братства в Пантелеймоновском монастыре, и что там грозит опасность кассе монастырской»[10]. В самом монастыре отношения действительно обострились до крайности. 5 июня игумену Мисаилу стало известно, что на следующий день имяславцы решили взять его в келлии «во что бы то не стало», и по указанию настоятеля была отправлена телеграмма заведующему Константинопольским подворьем обители о. Адриану с просьбой телеграфировать – прибыл ли на подворье архиепископ Никон. Но еще до получения ответа, в тот же день, 5 июня, вблизи монастыря появился русский корабль «Донец», доставивший делегацию во главе Владыкой Никоном[11].

Это неожиданное прибытие существенно изменило ситуацию. Пристань Свято-Пантелеймоновского монастыря была полна монахов, «увы, не с радостью, а с праздным любопытством вышедших посмотреть на архиерея, которого давно, по его сочинениям, знали, которого некогда уважали, а теперь... видели в нем "еретика"»[12].

Владыка Никон в сопровождении Троицкого, Щербины, генерального консула в Константинополе А. В. Шебунина, секретаря Российского посольства в столице Османской империи Б. С. Серафимова, командира «Донца» З. А. Шипулинского, нескольких офицеров и вооруженных штыками матросов отчалил от корабля на шлюпке и высадился на берег, где его встретили архимандрит Мисаил и иеромонахи. Архиепископ Никон направился в соборный храм, где беседовал с иноками: начав с детских воспоминаний, он закончил тем, что «раскрыл сущность великого искушения, столь неожиданно для всего православного мира появившегося около Святейшего имени Божия». Иноки слушали архиепископа безмолвно[13].

Затем владыка направился в архондарик, где за чашкой кофе будто бы говорил игумену Мисаилу об имяславцах: «Они... хвастают, что их якобы три тысячи, да хотя бы их было тридцать тысяч, я все равно не пощажу их: от этого православная Церковь не умалится. Мы молодых поженим, а стариков разошлем по монастырям, а священнослужителей расстрижем». Ночевать архиепископ отправился на «Донец». Там он провел безвыходно почти целую неделю, ведя переговоры с периодически посещавшими его депутациями иноков. На берег выходили только Троицкий, Шебунин, Серафимов, Щербина и офицеры «Донца», которые пытались оказать воздействие на иноков монастыря, склоняя их к отречению от «имябожнической ереси»[14].

Изгнанные имяславцами защитники православия были возвращены в оби­тели. До прибытия делегации таких оставалась одна четверть, при этом имяславцы считали своими открытыми противниками в Свято-Пантелеймоновском монастыре всего 130 человек из примерно 1300 насельников (не считая Фиваидского скита). По свидетельству Владыки Никона, «уже после удаления имябожников с Афона найдены в Пантелеймоновом монастыре списки братии, из коих видно, что из 1700 с лишком человек крепких стоятелей за православное учение... ко дню нашего прибытия на Афон оставалось только сто человек»[15]. Эти слова архиепископа требуют уточнения. В архиве монастыря сохранился найденный у имяславцев, после их отбытия с Афона, список «Хулителей имени Божия Иисус», предназначенных к удалению из обители, вместе с игуменом Мисаилом, в который входило 130 человек[16].

В действительности же не поддерживавших имяславцев было значительно больше, так как на 20 мая под патриаршей грамотой подписались 358 насельников самого монастыря и 14 – Фиваидского скита. Общая же численность братии на этот день составляла непосредственно в монастыре – 1308 (включая 139 человек на Крумице, 38 – в Старом Руссике и 37 – в келлиях вблизи обители): архимандрит, 57 иеромонахов, 21 иеродиакон, 1172 схимонаха, монаха и рясофорных инока, 57 послушников; в ските Новая Фиваида – 220: 15 иеромонахов, 7 иеродиаконов, 87 схимонахов, 91 монах, 7 рясофорных иноков, 13 послушников; вне Святой горы – на метохах и подворьях, в том числе в Ново-Афонском монастыре (55 человек) – 233: 38 иеромонахов, 12 иеродиаконов, 170 схимонахов, монахов и рясофорных иноков, 13 послушников. Таким образом, вся братия Свято-Пантелеймоновского монастыря на 20 мая составляла 1761 человек: архимандрит, 111 иеромонахов, 40 иеродиаконов, 341 схимонах, 1082 монаха, 204 рясофорных инока и 83 послушников. Из 1508 пребывавших на Афоне насельников под Патриаршей грамотой подписались 372, т. е. примерно одна четверть. Такое же соотношение сохранялось и на 1 июня[17].

После прибытия делегации численность противников имяславцев постепенно дошла до 2/3 всего состава монашествующих. Но это не помогло справиться с бунтовщиками, все старания уговорить мятежных монахов повиноваться законной канонической власти – Константинопольскому патриарху – и отказаться от своего учения не имели успеха. Когда 7 июня А. Ф. Шебунин созвал старцев обители для беседы, имяславцы, позвонив в колокол, созвали своих сторонников, которые шумели и даже пытались запереть монастырские ворота[18]. Попытка Шебунина произвести в этот день проверку паспортов у монахов вызвала ругательства и оскорбления генерального консула. На встречи с профессором С. В. Троицким в библиотеку Свято-Пантелеймоновского монастыря имяславцы не приходили, а если и собирались, то громко выражали свое возмущение и несогласие[19].

8 июня Б. С. Серафимов, В. С. Щербина, несколько офицеров и солдат потребовали выдачи монаха Иринея (Цурикова). Узнав об этом, имяславцы ударили в набат и подняли тревогу, заявив офицерам: «Вы хотите взять Иринея, то забирайте и нас всех». Серафимову пришлось отказаться от намерения арестовать монаха. Когда он вместе с сопровождавшими его военными удалился, иноки окружили о. Иринея, восклицая: «Не оставляй нас, отче, мы с тобой на смерть готовы!». На следующий день после Божественной литургии игумен Мисаил в присутствии консула и всей монастырской братии зачитал послание Святейшего Синода об осуждении имяславского учения. По окончании чтения монах Ириней спросил игумена: «Имя Господа нашего Иисуса Христа, Имя Сладчайший "Иисус" Бог или нет?». Игумен ответил: «Имя "Иисус" не Бог»[20]. Это было воспринято имяславцами как отречение игумена от православного учения об имени Божием. 10 июня архиепископ Никон посетил монастырь, осмотрел ризницу, библиотеку, иконный склад, храмы. Выходя из Успенского собора, он сказал о. Мисаилу: «Я вам говорил: не выскакивайте, а вы выскочили, теперь я не могу вас защитить». Очевидно, он считал, что игумену не следовало зачитывать вслух послание Синода. Имяславцу иеромонаху Варахии архиепископ предложил подписаться под словами «Имя Иисус – не Бог». Когда тот отказался, владыка сказал: «Вас лишат священного сана и не пустят в церковь, вы будете стоять с оглашенными, а молодых поженят»[21].

11 июня, «полагая, что возбуждение еретичествующих несколько успокоилось»[22], архиепископ Никон вторично сошел на берег, для того чтобы провести беседу с имяславцами в Покровском соборе Свято-Пантелеймоновского монастыря. На этот раз встреча с монахами проходила в гораздо более напряженной атмосфере. Когда владыка вышел на амвон, его плотным кольцом окружили матросы, а иноки встали позади охраны. Архиепископ начал уговаривать «монахов-простецов» не пускаться в догматические исследования и смириться, чтобы не подвергнуться суду и отлучению. Иерарха поддержал консул А. Ф. Шебунин, заявивший, что необходимо подчиняться Константинопольскому патриарху и российскому Синоду[23].

Однако проповедь быстро переросла в столкновение. Как писал архиепископ Никон, «обличая лжеучение, я обратился к их здравому смыслу, указывая на то, что их учитель Булатович все слово Божие считает Богом, но ведь в слове Божием, в Священном Писании, много слов и человеческих, например, приводятся слова безумца: "несть Бог"; говорится о творениях Божиих, например, о червячке: что же, и это все Бог? Так и все имена Божий как слова только обозначают Бога, указывают на Него, но сами по себе еще не Бог: имя Иисус – не Бог, имя Христос – не Бог. При этих словах... послышались крики: "Еретик! Учит, что Христос – не Бог!, нет Бога". Я продолжал речь, а так как вожди смуты продолжали шуметь, то С. В. Троицкий обратился к близстоявшим: "Владыка говорит, что только имя Христос – не Бог, а Сам Христос есть истинный Бог наш"... Мне кричали: "Еретик, крокодил из моря, седмиглавый змей, волк в овечьей шкуре!"... В заключение мне все же удалось сказать: "Будьте добросовестны, выслушайте меня: все прочитанные из святых отцов места вы сами можете прочитать ввашей библиотеке: приходите, мы их там покажем вам! Кто знает по-гречески, тому найдем и в греческих подлинниках". После этого я ушел из церкви через алтарь»[24].

Владыка Никон требовал от имяславцев письменного согласия с Патри­аршей грамотой от 5 апреля и синодальным посланием от 18 мая, хотя в этих документах оно не упоминалось. По утверждению о. Антония (Булатовича) ни Константинопольский патриарх, ни Святейший Синод такой инструкции Владыке Никону не давали. Монахи-имяславцы отказались выполнить требование, захватили ключи от кассы, ризницы, погребов и других важных мест, угрожая поджогом[25] .

Тогда было решено прибегнуть к последнему средству – генеральный консул Шебунин попросил у посла М. Н. Гирса прислать из Константинополя российскую воинскую команду (по другой версии, это было сделано по требованию архиепископа Никона). Вечером 11 июня на пароходе «Царь» прибыли 5 офицеров и 118 солдат 6-й роты 50-го Белостокского полка. Инокам объявили, что войска присланы для охраны монастыря в связи с угрозой поджога[26]. В зарубежной прессе указывали, что русский отряд высадился в Афоне без согласования с греческим правительством и вопреки протестам греческого коменданта[27].

13 июня архиепископа Никона посетили шесть антипросопов из Протата, которые заявили, что «еретики» ни в каком случае не должны оставаться на Святой горе, иначе их выдворят греки. В тот же день десант вооруженных солдат с парохода «Царь» высадился на берег и, преодолев сопротивление имяславцев, занял ключевые пункты Свято-Пантелеймоновского монастыря: солдаты установили посты у всех шести ворот, у ризницы, кассы, храмов, библиотеки, водопровода и других стратегически важных объектов[28]. Игумен Мисаил отметил, что после этих событий «несчастные фанатики, видя, что им не позволяют теперь чинить в обители никакого бесчиния, перестали грозить нам изгнанием и перешли к другого рода угрозам: стали говорить о том, что они либо сожгут монастырь, либо взорвут его, во всяком случае ни под каким видом не отдадут монастыря добровольно “еретикам”, то есть нам или вообще православным»[29].

В последующие дни архиепископ Никон вместе с С. В. Троицким посетили монастырскую библиотеку, где встречались и вели беседы с иноками-имяславцами. Однако попытки Владыки Никона увещать имяславцев успеха не принесли: монахи называли его масоном и еретиком. На вопрос имяславцев о том, следует ли брать благословение у архиепископа, архимандрит Давид (Мухранов) отвечал: «Лучше взять благословение у сатаны, чем у этого еретика». Впоследствии архиепископ Никон с возмущением писал об имяславцах: «Крайняя нетерпимость есть их отличительная черта». Владыка Никон и Троицкий также посещали монастырские скиты – Старый Руссик и Новую Фиваиду, где настроения братии было примерно такими же, как и в самом монастыре. Относительное спокойствие сохранялось только в Свято-Ильинском скиту, который имяславская смута фактически не затронула[30].

В период пребывания на Афоне архиепископ Никон издал листки, по его словам, «с целью дать простым людям средство разобраться в ереси, вдумываясь в учение Церкви и святых отцов». Всего под общим названием «Как учит Святая Церковь об именах Божиих (Выписки из святых отцов и церковных вероопределений)» было издано четыре листка: «Имя и предмет, им обозначаемый, не одно и тоже», «Имена Божия явились после создания человека, нужны только нам, а не Богу, и сами по себе не Бог», «Иисус есть имя Сына Божия по плоти, принятое Им по воплощении», «Имена Божии должны почитать наравне с святым крестом и иконами, а не как Самого Бога»[31].

С 14 по 19 июня в Свято-Пантелеймоновском монастыре под охраной солдат архиепископ Никон провел перепись, цель которой состояла в том, чтобы выявить, кто из монахов повинуется повелениям Патриарха и Святейшего Синода о новом учении, а кто нет. По сведениям Владыки, к 29 июня из 1700 иноков 700 заявили, что они «к ереси не принадлежат», а остальные называли себя «исповедниками имени Божия»[32]. Согласно же сохранившейся в архиве ведомости, на 19 июня из 1549 пребывавших в тот момент на Афоне российских насельников монастыря и Фиваидского скита, противников имяславцев оказалось 661, сторонников – 517, 360 иноков на перепись не явились, а остальные 11 записались сомневающимися (большинство не явившихся, скорее всего, принадлежали к числу сочувствующих имяславию). Кроме того, Патриаршую грамоту и постановление Синода единогласно приняли входившие в состав братии 16 греков и 8 болгар[33]. Таким образом, несмотря на все увещания архиепископа, значительная часть иноков Свято-Пантелеймоновского монастыря (более 800 человек) на конец июня продолжали активно или пассивно поддерживать имяславие.

28 июня, накануне праздника св. апостолов Петра и Павла, архиепископ Никон заявил о своем желании отслужить в монастыре Божественную литургию. Однако во время всенощного бдения игумен Мисаил сообщил Владыке о том, что ризничий иеромонах Понтий не отдает ключи от ризницы. Архиепископ Никон сказал об этом консулу, и тот распорядился, «чтобы судовой механик немедленно отпер замок отмычками». В два часа ночи архиепископа, отдыхавшего в архиерейских покоях монастыря, разбудили и передали ему письмо от консула: в осторожных выражениях тот предложил Владыке покинуть монастырь, не дожидаясь литургии, так как в храме имяславцы готовят скандал. «Пришлось послушать доброго совета, – записал архиепископ Никон, – чтобы избежать оскорбления храма Божия забывшими и совесть, и долг свой монахами. Это я и сделал: сказавшись больным, отказался от служения»[34]. 30 июня архиепископ Никон обратился к старцам-келлиотам с письмом, в котором предложил им со 2 по 4 июля совершить пост, а затем, к 5 июля, прибыть в Свято-Пантелеймоновский монастырь для празднования памяти преподобных Афанасия Афонского и Сергия Радонежского и для совершения «молитвы о вразумлении заблудших и водворении церковного мира»[35]. Однако, когда 5 июля келлиоты прибыли в монастырь, обитель была уже очищена от «заблудших».

Почти месяц Влалыка Никон вел переговоры с имяславцами, пытаясь заставить их поменять свои убеждения добровольно, но потерпел неудачу. Особенно убежденные бунтовщики, по некоторым сведениям, грозили сжечь или взорвать монастырь, но не отдавать его добровольно[36]. В начале июля генеральный консул А. Ф. Шебунин пришел к выводу, что если не выполнить требование членов Протата о выдворении «еретиков», возникнет опасность захвата русских обителей греками, и решил выслать имяславцев собственными силами на прибывшем вечером 2 июля пароходе «Херсон»[37]. Таким образом, в условиях только что завершившихся Балканских войн и споров о будущем статусе Святой горы российский МИД счел необходимым срочно разрешить конфликт, депортировав бунтовщиков с помощью военной силы в Россию.

2 июля генеральный консул предложил собравшимся по его приглащению в монастырской канцелярии 9 руководителям имяславцев[38] мирно жить в обители или добровольно идти на пароход, иначе их заставят уйти силой, дав на размышление сутки. По существующим положениям имуществом каждой обители братия владела сообща. Поэтому монахи заявили архиепископу Никону, а также подали прошение на имя императора Николая II, чтобы им выделили либо половину монастырских капиталов и предоставили Фиваидский скит для проживания, либо в России – монастырь с подворьем. Архиепископ Никон отверг просьбу имяславцев и воспрепятствовал отправке прошения императору[39].

Получив отказ, имяславцы забаррикадировались в коридорах одного из корпусов монастыря. 3 июля после долгих увещеваний их стали поливать водой из двух пожарных шлангов (другая часть братии укрылась в своих кельях). По приказу Шебунина солдаты насильно вытаскивали иноков из коридоров и доставляли на пароход. Архиепископ Никон отметил, что 25 из них были легко ранены[40]. Игумен Мисаил также писал, что кровопролития не случилось, и лишь некоторые монахи получили легкие травмы и ушибы[41]. Некоторых монахов Шебунин вернул с парохода в обитель, так как отец Мисаил говорил, что они нужны для проведения службы, хотя эти насельники уже не соглашались оставаться на Афоне.[42]

В своем докладе Синоду архиепископ Никон так описал выдворение имяславцев Свято-Пантелеймоновского монастыря с Афона: «3-го июля состоялось, наконец, столь нашумевшее в иудейской печати изъятие из монастыря вождей и наиболее упорных сторонников смуты. Я, конечно, не принимал никакого участия в этом воздействии государственной власти: все средства увещания были истощены, и я оставался на "Донце"... Часа в три пополудни консул, командир лодки и все наличные военные чины отправились в монастырь... Все входы и выходы были заняты солдатами, оставлен лишь один выход – на лестницу, ведущую к порту и пристани... Почти три часа увещевали "имяславцев" добровольно идти на пароход: успеха не было. По-видимому, им хотелось вызвать кровопролитие, дабы приобрести славу мучеников; в то же время они, конечно, были уверены, что кровопролитие допущено не будет ни в каком случае, и вот, чтобы поиздеваться над правительственной властью и оттянуть время, они упорно противились: пели, молились, клали поклоны. Вообще, кощунственное отношение к святыне и молитве проявлялось в целях демонстративных постоянно: иконами защищались, пением отвлекали внимание, с пением потом плыли на лодке на "Херсон". Наконец, рожок заиграл "стрелять". Это было сигналом для открытия кранов водопровода. Вместо выстрелов пущены в ход пожарные трубы. Понятно, при этом не обошлось без царапин у тех, кто старался защитить себя от сильной струи воды доскою или иконою. Только тогда упорствующие бросились бежать. Их направляли на "Херсон". "Раненых", то есть оцарапанных, оказалось около 25 человек, которым раны были перевязаны нашим судовым врачом, а через два-три дня повязки были уже сняты»[43].

В имяславских источниках, в частности в трудах о. Антония (Булатовича), эти события описываются иначе: «Безоружных, совершавших церковное служение иноков подвергли неслыханному истязанию – их в продолжение целого часа окатывали в упор из двух шлангов сильнейшей струей холодной горной воды, сбивая с ног, поражая... сильнейшими ударами лицо и тело… Для насильственного вывоза были поставлены два пулемета: из солдат выбирали охотников "бить монахов"... Наконец, полупьяных и осатаневших солдат бросили на безоружных иноков по команде: "Бей штыками и прикладами!"... Били беспощадно!.. Хватали за волосы и бросали оземь!.. Били на полу и ногами. Сбрасывали по мокрым лестницам с четвертого этажа!.. Было 46 раненых с колотыми, резаными...ранами, которых зарегистрировал судовой врач на "Херсоне"... Без чувств скатывались многие иноки с лестниц... Совершенно потерявших чувство и убитых оттаскивали в просфорню. В ту же ночь, как утверждают очевидцы, было похоронено четверо убитых»[44]. Впрочем, сведения об убитых фигурируют только в имяславских источниках, в других документах подтверждения этому нет.

В другом свидетельстве, принадлежавшем группе монахов-имяславцев, которые дали показания после прибытия в Одессу, говорилось: «Когда все было приготовлено для поливки и к бою, к исповедникам подошел консул Шебунин с всей свитой, и командир "Донца" закричал на исповедников: "Выходите, черти, добровольно; если же не выйдете, то увидите, свиньи, что я с вами сделаю. Вот, даю вам полчаса времени"... Раздалась команда, на исповедников полилась из двух пожарных кранов сильного напора холодная вода: из одного в упор по коридору, а из другого – снизу. Лили долго и усердно, целый час 5 минут, но иноки, защищая свои лица святыми иконами и крестами, продолжали стоять неподвижно, хотя и тряслись от холода всем телом; при этом непрестанно взывали ко Господу: "Господе Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас! Пресвятая Богородица, спаси нас! Святый великомучениче Пантелеимоне, моли Бога о нас! Святый архистратиже Михаиле, моли Бога о нас! Вси святии, молите Бога о нас!" Увидев, что исповедники, с помощью Божией, терпеливо переносят холодное обливание, солдаты взяли железные багры, крючки, кочерги и подобные им орудия и стали ими разбивать, вырывая из рук исповедников, святые иконы, кресты и царские портреты и, бросая их в грязь и воду, топтали ногами, затем стали этими же орудиями хватать иноков за голову, шею, ноги, одежду, валить их в ту же грязную воду и тем же способом тащить к себе, для отправки на пароход. Не довольствуясь этим, солдаты, под командой штабс-капитана Мунзова, пустили в дело приклады и даже штыки».[45]

Как писали в своих показаниях имяславцы, «монастырь превратился в поле сражения: коридоры были окровавлены, по всему двору видна была кровь, смешанная с водою; в некоторых местах выстланного камнями двора стояли целые лужи крови»[46]. Судовой врач «Херсона» засвидетельствовал 40 иноков с колотыми, резаными и рублеными ранами, а также ранами, нанесенными прикладом ружья, многих из них пришлось поместить в монастырскую больницу[47].

В письме от 8 июля одного из насельников обители – противника имяславцев на Константинопольское подворье иеромонаху Христофору называется большее число раненых: «Всего в этот день [3 июля] было арестовано около 415 человек, тяжело раненых не было, но поцарапанных (и слегка раненых) нашлось несколько десятков (всех раненых 67 человек)»[48]. Эта же цифра присутствует и в письме другого насельника о. Христофору от 17 июля, причем упоминается по крайне мере один тяжело раненый – о. Мелетий: «Херсон опустошил монастырь, а сегодня на Русском пароходе паки едут около 160 человек? Паника?.. Многие послушания остались опустелыми, у меня вместо 12 человек только 5 человек, а что дальше, Бог весть? Вкратце сказать за о. Мелетия? Сильно побит, в 5 местах голова пробита, глаз левый и нос едва ли будут правыми членами тела. Я был в игуменской канцелярии, смотрел в окно, когда из нашего коридора гнали. 1¼ часа поливали водой в четыре шланга, и только благодаря воде дело обошлось без убийства. Из коридора взяли 326 человек, а всего раненых – 67 человек»[49].

4 июля у доставленных на пароход монахов спрашивали, не желают ли они возвратиться в обитель с условием жить там мирно. Почти все они, за исключением 4-5 престарелых иноков, ответили отказом[50]. Через консула обитель предложила 418 высылаемым (в том числе 42 из Фиваидского скита) взять на дорогу «денежное вспомоществование». Им предложили небольшие суммы от 25 до 100 рублей, в зависимости от срока службы в монастыре (10–30 лет). Монахи от такой ничтожной «компенсации» отказались. После «штурма» Свято-Пантелеймоновского монастыря имяславцы из Свято-Андреевского скита не оказали никакого сопротивления прибывшим солдатам, и 6–7 июля 183 насельника скита сами отправились на пароход «Херсон»[51]. 9 июля афонские имяславцы отплыли в Одессу, их общая численность составляла 621 человек[52].

После насильственного удаления из Свято-Андреевского скита имяславцев игумен Иероним (Силин) 8 июля возвратился на свое место и с ним 52 монаха, в скиту их встретили 156 оставшихся там иноков. Игумен всеми силами постарался восстановить прежнее единство братии. За активное противостояние «имябожнической ереси» патриарх Герман в том же месяце наградил его панагией, о. Иеронима также «облекли в мантию, возложили на перси архимандритский крест и орден св. Анны 2-й степени». Однако игумен глубоко переживал из-за происшедшего и укорял себя в том, что не смог предотвратить это «страшное событие». Отец Иероним всегда был уверен в правильности изгнания имяславцев, но как человек не смог пересилить страданий своего сердца, тяжело переживавшего разлуку с высланной из скита братией и начавшегося упадка родной обители. 10 января 1920 г. о. Иероним, внешне совершенно здоровый, умер от обширного инфаркта во время колки дров[53].

Изгнанный из Свято-Андреевского скита архимандрит Давид (Мухранов), принеся покаяние перед Константинопольским патриархом, был вынужден навсегда покинуть Святую гору.[54] 14 октября 1913 г. золотых крестов и почетных грамот от Вселенского патриарха Германа «в ознаменования благополучного избавления Святой Афонской горы от ереси имябожничества» удостоились игумен Свято-Пантелеймоновского монастыря архимандрит Мисаил и наместник монастыря иеромонах Иакинф[55]. Отец Мисаил также воспринял случившееся во время смуты как «глубочайшую» сердечную рану, тяжело переживал при каждом воспоминании об этих днях и непрестанно молился «за своих заблудших чад»[56].

В Свято-Пантелеймоновском монастыре 2–4 июля был наложен трехдневный пост, после окончания которого 5 июля совершен крестный ход вокруг стен обители. В день празднования памяти преподобных Афанасия Афонского и Сергия Радонежского 5 июля архиепископ Никон совершил литургию в Покровском соборе, за которой сказал слово и прочел особую разрешительную молитву над всеми присутствовавшими в храме[57].

После завершения операции по высылке имяславцев архиепископ Никон 7 июля покинул Свято-Пантелеймоновский монастырь и в течение трех дней посещал Свято-Андреевский и Свято-Ильинский скиты. В Андреевском скиту владыка навестил одного из руководитеоей имяславцев игумена Арсения, которого к тому времени неожиданно разбил паралич (он скончался 22 августа 1913 г.). 10 июля архиепископ отбыл с Афона в твердой уверенности в том, что ему удалось покончить с «ересью». 11 июля владыка Никон встретился в Константинополе с патриархом Германом, доложив ему о «водворении мира» в русских обителях Афона. 13 июля экспедиция вернулась в Одессу[58].

На этом выезд со Святой горы русских афонитов не закончился. 16 июля большая группа насельников Свято-Пантелеймоновского монастыря (около 60 человек), несмотря на уговоры, дала подписку игумену Мисаилу, что жить на Афоне более не желает и добровольно оставляет обитель, отправляясь в Россию. На следующий день число желающих уехать еще больше выросло и на следовавший в Одессу коммерческий пароход «Чихачев» без всякого применения силы по сведениям игумена погрузились 139 насельников монастыря (в том числе 59 – из Фиваидского скита)[59]. При этом «денежное вспомоществование» на дорогу в сумме от 25 до 100 рублей, в зависимости от срока службы в монастыре, приняли 99 человек[60]. По другим документам число покинувших 17 июля Свято-Пантелеймоновский монастырь на пароходе насельников составило 50–160 человек[61]. Кроме того, несколько десятков монахов уехали на «Чихачеве» из Свято-Андреевского скита и других русских обителей Афона.

29 июля игумен Мисаил в докладе архиепископу Никону написал, что со времени отбытия Владыки «приняты самые энергичные меры к успокоению братства и, милостью Божией, в обители успешно водворяется мир, тишина и спокойствие». Кроме того, настоятель переслал список отправленных из монастыря и свое последнее сказанное им слово[62]. Между тем для архиепископа прибытие с Афона в Россию новой группы иноков стало полной неожиданностью. Еще до получения письма игумена, в тот же день, 29 июля он отправил из Петербурга в Свято-Пантелеймоновский монастырь на имя иеромонаха Анастасия письмо, в котором писал о своих душевных переживаниях в связи с нападками российской прессы и спрашивал, что за люди прибыли на «Чихачеве», и правда ли, что их 212?[63] На это послание игумен с братией ответили 12 августа, сообщив, что 17 июля из Свято-Пантелеймоновского монастыря уехали 139 человек, а из Свято-Андреевского скита – до 20 (в действительности больше)[64]. В другом же частном письме того времени о. Мисаил писал, что всего его обитель 9 и 17 июля покинули до 560 человек[65].

12 августа игумен Мисаил отправил благодарственное письмо в Санкт-Петербург магистру богословия С. В. Троицкому, в котором сообщил, что в Россию едут наместник обители иеромонах Иакинф и иеромонах Мелитон, которым поручено принести Сергею Викторовичу общебратскую благодарность за его помощь в преодолении смуты[66]. Через несколько недель игумен Мисаил отправил телеграмму обер-прокурору Российского Синода В. К. Саблеру, в которой просил «повергнуть к стопам Его Императорского Величества благодарность за освобождение Пантелеймоновского монастыря о грозившей ему опасности со стороны сектантов». 13 сентября российский посол в Константиноплое М. Н. Гирс сообщил настоятелю, что на соответствующем докладе обер-прокурора император начертал: «Желаю Пантелеймоновскому монастырю мира, тишины и благочестия»[67].

В мае–июле в знак своего согласия с посланием Константинопольского патриарха и постановлением Святейшего Синода поставили подписи почти все насельники подворий, метохов и конаков Свято-Пантелеймоновского монастыря. В их числе были несущие послушание на конаке в Карее антипросоп иеромонах Пимен и три монаха, а также временно пребывавшие на конаке иеродиакон Неарх, схимонах Леон и монах Денасий. Исключение составила братия Одесского подворья[68]. Еще 28 мая некоторые ее представители вступили в дискуссию с архиепископом Никоном, выражая свое открытое сочувствие имяславию и называя владыку «еретиком»[69]. В июне из 75 насельников подворья только 56 подписались под посланием Константинопольского патриарха и постановлением Святейшего Синода, осуждавшими имяславие. В результате некоторые из братии добровольно покинули подворье, а три монаха были с него принудительно удалены[70].

В Свято-Пантелеймоновском монастыре для разъяснения паломникам произошедших событий вскоре был изданы специальные листки, а осенью 1913 г. в Москве вышли написанная игуменом Мисаилом с братией брошюра «Правда о событиях, происшедших в первое полугодие 1913 г. в Пантелеймоновом монастыре» и листок «Всем благодетелям, почитателям и поклонникам обители св. великомученка и целителя Пантелеимона на Афоне»[71].

Посол России в Константинополе Гирс со ссылкой на генерального консула Шебунина разделил высланных с Афона имяславцев на две категории: «С одной стороны, зачинщики и подстрекатели, с другой – невежественные массы. Первые – умелые в революционной и религиозной агитации и, безусловно, опасны. Вторые – искренно заблуждающиеся, при внимательной над ними духовной опеке могут быть сохранены в лоне Церкви»[72].

После прибытия 13 июля парохода «Херсон» с имяславцами в Одессу полиция допросила их, используя заранее подготовленные бланки, на которых было напечатано, что нижеподписавшийся выехал из обители добровольно, претензий к ней не имеет, по своему желанию снимает монашеское облачение и впредь не хочет его носить. Часть иноков подписала бланки, другая часть отказалась. Личные вещи, имевшиеся у некоторых монахов (иконы с ризами и мощами, Евангелия, Псалтири, другие книги и рукописи, афонские шапки, рясы, деньги) отбирали[73].

В конце июля на пароходе «Чихачев» в Одессу прибыли еще 212 афонитов. При этом, по некоторым, не вполне достоверным сведениям, во время плавания 144 монаха высадились в Константинополе, опасаясь репрессий. Эти опасения имели под собой основания: 37 иноков из всех вывезенных были задержаны в полицейском участке на 50 суток; архимандрита Давида (Мухранова) и еще восемь иноков, признанных в сане и монашестве, держали восемь месяцев в монастырском заключении под присмотром полиции на одесском подворье Свято-Андреевского скита в тяжелых условиях, а троих, обвиненных «в открытом подстрекательстве к неповиновению и противодействию», – в тюрьме. У всех заключенных полицейские и тюремные власти отбирали имеющиеся деньги, кроме того, часть иноков была насильно подстрижена под обывательскую стрижку. Несколько сот остальных афонитов ожидали решения своей участи также на Свято-Андреевском подворье, в среднем 53 дня. Со всех монахов сняли монашеское одеяние, которое заменили на гражданскую одежду, при этом «расстрижение» афонских иноков происходило с применением физической силы[74].

Расстригая афонских иноков и снимая с них монашеские одежды, одесские чиновники исполняли определение Святейшего Синода от 6–9 июля 1913 г., согласно которому признанными в монашеском звании могли быть только те иноки, которые получили постриг в России, до отправки на Афон; постриг, полученный на Святой горе, не признавался. Формальным основанием для такого разделения являлся синодальный указ от 19 марта 1836 г., согласно которому «русские подданные, получившие монашеское пострижение на Афоне, в России не признаются, доколе не выполнят трехлетнего послушнического искуса в одном из российских монастырей». За ходом операции по расстрижению афонских иноков наблюдал направленный в Одессу 11 июля директор канцелярии обер-прокурора Святейшего Синода В. И. Яцкевич[75].

15 июля в доме архиепископа Херсонского и Одесского Назария состоялось совещание, которое постановило «отобранные у афонцев монашеские платья, церковные облачения, богослужебные книги передавать под расписку в афонские подворья», «всю имеющуюся в багаже афонцев литературу направлять в распоряжение Херсонского епархиального начальства», «имеющиеся при афонцах значительные денежные суммы отбирать и зачислять в депозиты Одесского градоначальства, оставляя им на руках для путевых расходов не более 50 рублей на каждого», «предъявить к афонцам принудительное требование о снятии волос», «о всех выдворяемых из Одессы афонцах в целях надзора за ними поставить в известность начальников губерний и епархиальных преосвященных». Был составлен опросный лист, который должны были подписать все имяславцы, не признанные в монашестве Синодом. Лист заканчивался словами: «Сим обязываюсь не носить монашеского одеяния и явиться незамедлительно в п[ункт], указанный в проходном свидетельстве местному полицейскому начальству»[76].

Все вывезенные с Афона иноки, кроме девяти человек, признанных Святейшим Синодом в монашеском звании, были высланы под гласный надзор полиции в места их приписки в гражданской одежде. Кроме того, Синод распорядился не допускать высланных афонцев в монастыри и запретить им носить монашеское одеяние; постриженных в России или впоследствии признанных монахами было решено направить в Одесские подворья афонских монастырей[77].

Из мест приписки в России имяславцы ушли на Святую гору, как правило, 30–40 лет назад. И там, куда их выслали, афониты оказались бездомными, зачастую без всяких средств к существованию[78]. Им долго не выдавали паспорта, что препятствовало поискам какой-либо работы. Схииеромонах Антоний (Булатович) утверждал, что большинство из высланных вследствие суровой монастырской жизни и старости уже не могли работать и, «выброшенные на улицу», должны будут просить милостыню[79].

Имяславцев распределяли по епархиям с запретом в священнослужении и отлучением от причастия, некоторых лишали даже предсмертного причащения и хоронили по мирскому обряду. Лишь десять имяславцев во главе с архимандритом Давидом (Мухрановым) были оставлены при Андреевском подворье в Одессе (позднее восемь из них вернулись на Афон). Настоятель подворья иеромонах Питирим 12 сентября 1913 г. направил на имя Константинопольского патриарха Германа V прошение, в котором, обращаясь к патриарху «яко верховному судне и главе Вселенской Церкви», сообщил о том, что находящиеся под его надзором имяславцы не принесли никакого покаяния, и просил Патриарха вызвать их в Константинополь на суд.[80]

В конце концов, высланные имяславцы разъехались по всей России, но наиболее многочисленная и сплоченная их группа собралась на Северном Кавказе. Основными местами поселения они избрали Туапсе, Сочи, Красную Поляну и долину Псху, которая в дальнейшем стала на Юге России центром имяславия. Выбор Кавказа монахами был не случаен – схимонах Иларион описал именно эти малодоступные места как «пустыню»[81].

Таким образом, на пароходах «Херсон» и «Чихачев» с Афона было вывезено, как минимум, 833 русских святогорца. Кроме того, часть монахов добровольно покинула Свято-Пантелеймоновский монастырь, некоторые уехали на Камчатку к известному миссионеру Нестору (Анисимову). Общее количество уехавших с Афона русских иноков составляло по разным оценкам от тысячи до полутора тысяч человек. Так, например, по подсчетам афонского корреспондента российского генерального консульства в Салониках А. А. Павловского из-за смуты Афон покинули около тысячи человек, в том числе примерно 400 уехали добровольно[82]. Оставшиеся на Святой горе монахи подписали бумаги, что они отвергают имяславие.

В Свято-Пантелеймоновском монастыре на 20 августа 1913 г. оставалось 969 насельников (вместе с пребывавшими на подворьях и метохах вне Святой горы, но без Нового Афона): архимандрит, 65 иеромонахов, 22 иеродиакона, 158 схимонахов, 558 монахов, 117 рясофорных иноков и 48 послушников. Вскоре после этого подсчета игумен Мисаил передал Киноту список всех удаленных к тому времени из монастыря 583 «имябожников» (в том числе 97 из Фиваидского скита): 17 иеромонахов, 10 иеродиаконов, 120 схимонахов, 301 монах, 77 рясофорных иноков и 22 послушника[83].

При этом отдельные высылки продолжались и в дальнейшем. Так, например, Кинот потребовал удаления с Афона «как вождей, хотя и раскаившихся», иеромонахов Зосимы и Савватия. 21 сентября 1913 г. пребывавший тогда на Святой горе секретарь Российского посольства в Константинополе Б. С. Серафимов написал игумену Мисаилу, что при его официальном посещении Кинота дипломату вновь сказали о необходимости удаления с Афона иеромонахов Иорама и Саввы, и он считает желательным «избегнуть трений» между Кинотом и монастырем. В результате 25 сентября иеромонахи Иорам, Савва и еще четыре насельника Руссика были высланы в Россию. Кроме того, 30 сентября «по заявлению греков» был вынужден уехать в Каламарийский метох иеромонах Димитрий, иеромонах Андрей уехал на Кассандру, а два так и не подписавшихся под посланием Константинопольского Патриарха схимонаха Авенир и Марк добровольно покинули Святую гору[84]. Требуемые подписи у насельников Свято-Пантелеймоновского монастыря собирали до января 1914 г.

Вопрос о статусе высланных монахов российским властям представлялось необходимым согласовать с Константинопольским патриархом. По мнению консула Шебунина, высказанному в секретной телеграмме константинопольского посольства в российский МИД от 10 июля 1913 г., в отношении имяславцев возможны были два решения: «1) вызвать лишение их сана каноническим путем через Вселенского патриарха, или 2) считать их сделавшимися мирянами автоматически... Если бы при принципиальном предпочтении второго проекта было, однако найдено неудобным вовсе обходить патриарха, можно было бы обратиться к нему для лишения сана главнейших бунтовщиков, и тех, очень немногих, которые случайно снабжены от наших губернаторов паспортами не мирскими, а монашескими. Это, может быть, и было бы наиболее лучшим исходом всего дела». Посол M. Н. Гирс также присоединился к этому мнению.[85] 11 июля 1913 г., на обратном пути в Россию архиепископ Никон имел беседу с Константинопольским Патриархом и по его предложению представил ему два списка имяславцев – «список вождей секты и список лиц, вовлеченных в обман первыми»[86].

В конце июля 1913 г. в некоторых русских газетах было напечатано сообщение о протесте Константинопольского патриарха против насильственного возвращения в мир русских монахов с Афона. «Какое может иметь отношение протест патриарха? – спрашивал корреспондент «Биржевых ведомостей». – Разумеется, вопрос решается в чисто практическом смысле. Никакого права распоряжаться в нашей церкви Константинопольский патриарх не имеет и над русскими подданными власть ему не принадлежит»[87]. Сообщения о протесте Вселенского патриарха Германа, к которому якобы присоединились другие восточные Патриархи, напечатали и другие российские газеты. Так, в «Раннем утре» 21 июля было написано, что Патриархи «усматривали в непризнании пострига, совершенного на Афоне, умаление престижа восточных автокефальных церквей»[88].

В тот же день в газете «Утро России» сообщалось, что Константинопольский патриарх, не оправдывая учения схимонаха Илариона, обратил внимание Святейшего Синода на то, что «с монахами, принявшими законным образом постриг на Афоне, нельзя обращаться как с мирянами и нельзя насильно заставлять их возвращаться в мир. Если они совершили поступок, который должен повлечь за собой снятие сана, то они должны предаваться церковному суду и лишь по утверждении приговора лишаться права носить мантию и клобук. К этому мнению присоединились Патриархи Иерусалимский и Александрийский, усматривавшие в непризнании Синодом афонского пострига умаление престижа автокефальной Восточной патриархальной Церкви»[89].

Подобные сообщения были помещены в газетах «День» и «Вечернее время»[90]. По мнению корреспондента «Современного слова», «протест патриархов ставит наше церковное ведомство в весьма щекотливое положение. И, по-видимому, ведомству волей-неволей придется-таки пересмотреть дело об афонских монахах, ибо едва ли подобает пренебрегать доводами патриархов и вступать в конфликт с высшими иерархами восточно-патриаршей церкви»[91].

Однако официальный протест в российский МИД или в Святейший Синод не поступал. 24июля 1913 г. расследовавший дело об имяславцах директор канцелярии обер-прокурора Синода В. И. Яцкевич обратился в МИД с просьбой о написании опровержения по поводу газетных заметок о протесте патриархов. На полях этой бумаги князь Трубецкой в тот же день поставил резолюцию: «В МИД не поступало никаких сведений о каких-либо протестах восточных патриархов против принятых Св[ятейшим] Синодом мер относительно афонских монахов»[92]. Вскоре канцелярия Святейшего Синода официально опровергла сообщения газет о протестах Восточных патриархов.

В том же году Святейший Синод приказал по всем монастырям изымать и уничтожать книгу «На горах Кавказа». Ее автор схимонах Иларион отреагировал на это известие крайне болезненно, что отразилось в его частном письме от 29 мая 1914 г.: «Вот это дело! Вечным огнем, если не покаются, будут жегомы те, кто дерзнул на сие. Боже наш! Какое ослепление и бесстрашие! Ведь там прославлено имя Бога нашего Иисуса Христа… Там в книге все Евангелие и все Божественное Откровение, учение Отцов Церкви и подробное разъяснение об Иисусовой молитве… Ангели поют на небеси превеликое Имя Твое, Иисусе, а монахи, о ужас, сожгли яко вещь нестерпимую. Без содрогания нельзя сего вспомнить»[93].

После возвращения архиепископа Никона с Афона Святейший Синод несколько раз назначал и переносил дату слушания его доклада, который состоялся лишь 21 августа. Главным аргументом владыки Никона в защиту необходимости силового решения была угроза греков изгнать с Афона всех русских монахов, если немедленные меры против «еретиков» не будут приняты. Затем Синод заслушал доклады С. В. Троицкого и архиепископа Херсонского и Одесского Назария.

После завершения слушаний Синод принял определение от 27 августа за № 7644 «О пересмотре решения Святейшего Синода относительно имябожников». В нем предлагалось «усвоить последователям нового лжеучения наименование имябожников как наиболее соответствующее содержанию их учения»; направить послание Синода Вселенскому Патриарху Герману V «с просьбой произвести канонический суд над упорствующими, подчиненными его духовной власти, а раскаявшихся разрешить Российскому Святейшему Синоду принимать в церковное общение»; «по получении ответа от патриарха иметь суждение о дальнейших мерах, касающихся упорствующих имябожников»; «поручить миссионерам и священникам тех приходов, где проживают имябожники, принять меры к предупреждению распространения ими своего лжеучения и увещания их»; в случае желания кого-либо из имябожников принести чистосердечное раскаяние «предоставить таковому обратиться к игумену ближайшего монастыря или местному священнику», который должен произвести тщательное испытание его и «на исповеди, не разрешая его, предложить ему подписать отречение о ереси», о чем затем донести письменно епископу; епископ может предоставить право «разрешить такового от греха ереси и противления Церкви», допустить к причастию и поступлению в «тот монастырь, куда примут», при условии строгого надзора со стороны настоятеля и духовника; «препроводить к епархиальным преосвященным алфавитные списки высланных и добровольно приехавших в Россию имябожников для рассылки этих списков настоятелям монастырей с запрещением принимать в монастырь упомянутых в списках лиц без особого разрешения епархиальной власти»[94].

Для тех из монахов-имяславцев, которые пожелают «принести чистосердечное раскаяние», Синодом была принята специальная «Форма обещания для возвращающихся к учению православной Церкви имябожников», которую каждый из них должен был подписать. Составленная в оскорбительном для имяславцев тоне, «Форма» содержала, в числе прочего, осуждение книг схимонаха Илариона и иеросхимонаха Антония (Булатовича).

Деятельность экспедиции владыки Никона и, прежде всего, насильственное выдворение имяславцев с Афона вызвали многочисленные негативные отклики, в том числе в церковных кругах. По некоторым сведениям, патриарх Герман заявил, что уполномочивал архиепископа только увещевать имяславцев. Обер-прокурор Святейшего Синода В. К. Саблер в составленном им по данному поводу докладе доказывал, что афониты были вывезены не по настоянию Синода, а по распоряжению Министерства иностранных дел. Однако в своем определении от 27 августа 1913 г. Синод признал «принудительное выселение имябожников светской властью делом печальной, но неизбежной необходимости»[95].

По газетным сведениям, не все члены Синода одобрили действия архиепископа Никона на Афоне. При этом часть из них считала высылку иноков в Россию ошибкой, так как имяславцы могли начать пропаганду учения схимонаха Илариона на родине и, пользуясь ореолом мученичества, иметь успех у массы верующих[96]. Некоторые архиереи выступили с открытой критикой в адрес Синода: в частности, епископ Гермоген (Долганов) обвинил егов формально-бюрократическом отношении к проблеме[97], а экзарх Грузии архиепископ Алексий возложил вину за разгром имяславцев на обер-прокурора Саблера и высказался за его отставку[98].

Таким образом, сугубо богословские споры приняли острые формы и повлекли крайне резкую реакцию российского правительства и Святейшего Синода, далеко выйдя за пределы религиозной проблематики. Оправданность действий правительства и Синода вызвали острую полемику в российской прессе и, особенно, в Государственной Думе. Так, например, член Думы и Государственного совета протоиерей А. Л. Трегубов заявил, что архиепископ Никон в афонском деле вел себя нетактично: архиерей не должен был присутствовать при подобных разбирательствах и т. д.[99]

В целом, проведенная в отношении имяславцев акция произвела тяжелое впечатление на русское общество, получив широкую огласку в прессе. На афонские события откликнулось большинство российских изданий – как правых, так и левых, причем почти все они, за исключением официальных органов Синода, осудили насильственное выдворение имяславцев с Афона. В негативной оценке действий российской светской и церковной власти на Святой горе сошлись такие полярные по своей направленности издания, как «Гражданин», редактируемый князем В. П. Мещерским, и левооктябристская «Речь» П. Н. Милюкова. Единодушному осуждению подверглись действия архиепископа Никона, которые пресса называла «афонской экспансией»[100] и другими подобными выражениями.

Даже такая монархическая газета, как «Московские ведомости», высказала свое недоумение по поводу неосторожности российских властей. Еще в марте 1913 г. на ее страницах звучало предупреждение против необдуманного обвинения имяславцев, так как поспешность и резкие действия могут нанести непоправимый вред русским интересам: «Если бы иноки русских афонских обителей были чуть не поголовно объявлены еретиками, а вследствие этого неизбежно были изгнаны с Афона, то вся Св[ятая] гора была бы безвозвратно отнята у России и всецело отдана грекам»[101]. Публикации «Московских ведомостей», относящиеся ко времени после изгнания имяславцев, также были полны недоуменных риторических вопросов. Впрочем, к сентябрю 1913 г. один из журналистов газеты с удовлетворением заключал, что «внешний порядок водворен. Монастыри не опустели, не наполнились греками»[102].

В конце концов, Святейший Синод оказался в изоляции: общественное мнение почти полностью встало на сторону гонимых иноков. Владыка Илларион (Алфеев) справедливо отмечал, что таким образом удар по имяславцам обернулся ударом по высшей церковной иерархии и, в конечном итоге, мощным ударом по всей Российской Православной Церкви, по ее престижу, ее авторитету в глазах людей[103].

По монастырям России была разослана бумага с осуждением «имябожия» с предложением подписать ее. При этом свидетельства о реакции на афонские события в русских монастырях достаточно противоречивы и не позволяют полностью воссоздать картину. С одной стороны, 10 июня 1913 г. насельники Оптиной пустыни служили благодарственный молебен по поводу осуждения Синодом книги «На горах Кавказа», угрожавшей «заразить многих своей ересью»; после молебна вся братия монастыря подписалась под посланием Синода. Согласно сообщению в журнале «Русский инок», в июле 1913 г. постановление также активно поддержали в Валаамском монастыре, где сожгли книгу «На горах Кавказа». С другой стороны, существуют свидетельства о том, что значительная часть русского монашества поддерживала имяславцев, хотя эта поддержка после осуждения имяславия Синодом носила молчаливый характер. В августе 1913 г. газеты писали о сочувствии братии Жировицкого монастыря имяславским идеям и о том, что это вызывает беспокойство в Синоде. В Киево-Печерской лавре в 1912 г. было осуществлено третье издание книги «На горах Кавказа», а в 1913 г. вышла брошюра насельника лавры иеросхимонаха Алексия «Божественно ли Имя Иисус?», вскоре запрещенная Синодом. Известно также, что настоятель Глинской пустыни архимандрит Исаакий (в схиме Исайя) после изгнания имяславцев с Афона охотно принимал их в пустыни и построил им келлии в скиту святых и праведных богоотец Иоакима и Анны. Таким образом, отношение русского иночества к афонским спорам было неоднозначным. Некоторые монашествующие солидаризировались с имяславским учением об имени Божием, но не сочувствовали действиям имяславцев на Афоне. Многие согласились с осуждением имяславия Синодом, как исходя из своих убеждений, так из послушания высшей церковной власти. Наконец, значительное число иноков предпочитало оставаться в стороне от споров, продолжая призывать имя Иисусово, но воздерживаясь от теоретического обоснования значения этого имени[104].

Что же касается оценки самого имяславия как богословской системы, то здесь существовал очень широкий разброс мнений – от открытой поддержки имяславия М. Новоселовым и негласной священником Павлом Флоренским до резкого отрицания его иеромонахом Пантелеимоном (Успенским) и монахом Пахомием.

После осуждения имяславцев Синодом иеросхимонах Антоний (Булатович) покинул Санкт-Петербург и поселился в родовом имении в слободе в Луцыковке Харьковской губернии, где местная Духовная консистория установила за ним наблюдение. Несмотря на тяжелые бытовые условия и усилившуюся болезнь глаз, он не прекратид активную литературную деятельность. В 1913–1914 гг. о. Антоний продолжал участвовать в полемике вокруг почитания имени Божия, которая после публикации послания Синода от 18 мая 1913 г. разгорелась с новой силой. При этом о. Антоний (Булатович) и профессор С. В. Троицкий оставались наиболее активными ее участниками. Иеросхимонах Антоний в 1913–1914 гг. опубликовал несколько произведений в защиту имяславия, в том числе «Прошение в Правительствующий Синод», «Православная Церковь о почитании Имени Божиего и о молитве Иисусовой» и книгу «Моя мысль во Христе», представлявшую собой дальнейшее развитие основных богословских идей лидера имяславцев. В свою очередь Троицкий в этот период опубликовал многочисленные работы против имяславия: «Учение св. Григория Нисского об именах Божиих и имябожники», «Был ли имябожником о. Иоанн Кронштадтский?», «Борьба с Афонской смутой», «Защитники имябожников. Ответ С. Н. Булгакову», «Учение афонских имябожников и его разбор» и др.

При этом Святейший Синод не хотел заниматься судебным разбирательством с имяславцами и в постановлении от 27 августа 1913 г. решил просить патриарха Германа произвести канонический суд над упорствующими монахами, подчиненными его духовной власти, а раскаявшихся разрешить Российскому Синоду принимать в церковное общение[105].

Однако патриарх тоже не желал разбирать «афонское дело», 11 октября и 28 ноября Российскому Синоду пришлось вновь обращаться к Герману V с просьбой о скорейшем суде над 25 упорствующими имябожниками. В ответном послании патриарха от 11 декабря 1913 г., согласно информации в определении Святейшего Синода от 14–18 февраля 1914 г., говорилось, что «по рассмотрении и обсуждении настоящего дела, Великой Церковью решено и постановлено дальнейшую судьбу оказавшихся в России монахов-имябожников... как находящихся вне пределов власти патриаршего Вселенского престола, уже не подчиненных церковному правосудию Константинопольской патриархии, но в церковном и политическом отношении подлежащих правосудию Российской Церкви, откуда они происходят и куда удалились, передать на непосредственное попечение и решение церковной власти в России»[106]. Таким образом, Патриарх отклонил предложение Синода, предоставив ему самому определить судьбу афонитов.

Для части греческого духовенства имяславская смута явилась поводом к обвинению всех русских в ереси, а изгнание монахов рассматривалось как благоприятное для эллинизма на Афоне событие, ввиду уменьшения численности русских на Святой горе. После того как игумен Мисаил 11 июля известил Кинот об успокоении Свято-Пантелеймоновского монастыря, он 24 июля получил ответ с предупреждением, что ни в коем случае не должен принимать «возвращающихся из вывезенных бунтавщиков»[107]. На своем заседании от 31 июля Кинот решил, «чтобы все высланные имябожники и возвратившиеся на Афон монахи сия не были принимаемы в святогорские обители ни под каким условием», копию этого постановления разослали во все русские обители Афона[108].

На другом заседании от 28 октября 1913 г. Кинот постановил выразить протест против якобы опубликованного в «Церковных ведомостях» в определении Святейшего Синода выражения, что «если изгнание русских ератиков (монахов) из Афона было бы предоставлено грекам, то оно могло бы совершиться с жестокостями и расхищением монастырского имущества» (в действительности это выражение было сформулировано в более мягкой форме). В протесте отмечалось: «Следовательно, пиша таковое в официальном своем органе, Святейший Синод весьма обижает Кинот и вообще монахов – греков, которые весьма братски относятся к благоразумным, мирным, спокойным и повинующимся своим монастырям русским монахам»[109].

На этом заседании Кинот также выразил Патриарху Герману протест «относительно предложения, как противозаконного со стороны Русского Синода в том, чтобы послать на Святую гору назначенное лицо [архиепископа Никона], дабы осмотреть находящийся здесь русский монастырь, скиты и келлии, как будто бы не существовали здесь церковные власти, которым, согласно священным канонам, подчиняются все клирики, не разделяясь ни на племена, ни на народности. И чтобы просить назначить секретаря Патриархии г. Христа Папаяни, чтобы он опроверг внушенную ему идею, что будто бы Патриархия не может сама повлиять и с благодарностью примет содействие в этом Русской церковной власти»[110].

21 декабря 1913 г. и патриарх Герман V сообщил Российскому Синоду свое решение о недопущении на Афон даже тех русских монахов, которые принесут раскаяние в «ереси имябожия» («так как не невероятно, чтобы эти лица, даже и, проявив раскаяние, причинили беспокойство и доставили соблазн, опять являясь на Святую гору»)[111]. Синод сделал вывод, что такое решение «ставит под вопрос искренность и внутреннюю убедительность, и чистоту на­мерений и планов фанариотов»[112].

Видимо, не желая портить отношения с Кинотом, игумен Мисаил 4 февраля 1914 г., после появления соответствующей статьи в газете «Колокол», обратился к Российскому посольству в Константинополе с просьбой о недопущении возвращения имябожников на Афон и получил успокаивающий ответ от посла М. Гирса[113].

С середины 1913 г. в России постепенно росла общественная поддержка имяславцев, начало меняться и отношение к ним со стороны государственной власти. Призывы к пересмотру дела имяславцев, исходившие от многочисленных сочувствующих им представителей церковной и светской интеллигенции, привели к определенному перелому их дела в первой половине 1914 г. Важную роль в решении вопроса о судьбе имяславцев сыграл император Николай II. 13 февраля 1914 г. он вместе с императрицей Александрой Федоровной благосклонно принял в Царском Селе депутацию афонских монахов-имяславцев: иеросхимонаха Николая, схимонахов Исаакия, Мартиниана и монахиню Манассию. После окончания аудиенции монахи по­делились с экзекутором канцелярии обер-прокурора М. Шергиным своими впе­чатлениями, которые он изложил в докладной записке, от 14 февраля 1914 г.: «Монашествующие вернулись из дворца в самом радостном настроении, глубоко растроганные оказанным им Высочайшим вниманием. По их словам, после получасового ожидания во Дворце, они были удостоены милостивой беседы с государем императором и государыней императрицей Александрой Феодоровной в продолжение приблизительно 40 мин[ут], причем в комнате, где велась беседа, из свиты никто не присутствовал»[114].

Проявление монаршей милости к имяславцам не осталось незамеченным в Святейшем Синоде, который начал искать новые пути для судебного решения их вопроса. 14 февраля в Синоде началось обсуждение вопроса о 25 монахах-афонцах, подавших прошение о пересмотре их дела[115]. Определением Синода от 14–18 февраля 1914 г. Московской синодальной конторе под председательством митрополита Макария (Невского) было поручено произвести над ними суд.

Суд, назначенный на 28 апреля, должен был рассматреть дела тех имяславцев, кто не признал послание от 18 мая 1913 г., и оправдать других. Не согласившись с тем, что церковные власти не стали рассматривать дог­матический спор по существу, часть обвиняемых отказалась явиться на суд. 11 апреля 12 имяславцев во главе с иеросхимонахом Антонием (Булатовичем) направили в Синод заявление, в котором известили об отложении от духовного общения с ним и своем разрыве с официальной Российской Церковью[116]. К этому заявлению присоединились более 300 афонитов[117].

30 апреля обер-прокурор В. Саблер официально представил Синоду записку, полученную им от императора 15 апреля: «В этот Праздник Праздни­ков, когда сердца верующих стремятся любовью к Богу и ближним, душа моя скорбит об Афонских иноках, у которых отнята радость приобщения Св. Тайн и утешение пребывания в храме. Забудем распрю – не нам судить о величайшей святыне Имени Божием и тем навлекать гнев Господень па родину; суд следует отменить и всех иноков... разместить по монастырям, возвратить им монашеский сан и разрешить им священнослужение»[118].

В докладе епископа Верейского Модеста, исследовавшего в то время взгляды имяславцев, говорилось: «При простоте их книжного образования и недостаточном знакомстве с принятыми в церковной науке способами и формами выражения богословской мысли, они не всегда могут в своих словесных и письменных заявлениях точно выразить по предметам своих верований свои действительные мысли в соответствии с теми, кои почерпнуты ими из Святых и Святоотеческих писаний... а об имени Божием, в частности, изъясняют, что, именуя имя Божие и имя Иисусово Богом и Самим Богом, они чужды как почитания имени Божия за сущность Его, так и почитания имени Божия отдельно от Самого Бога, как какое-то особое Божество, так и обожения самих букв и звуков и случайных мыслей о Боге»[119].

«Суд над имябожниками» начался 24 апреля 1914 г. Имеющиеся о нем свидетельства довольно противоречивы. С одной стороны, в донесениях Московской синодальной конторы от 24, 28 апреля и 8 мая говорится о том, что на судебном заседании и на исповеди через духовника контора разъясняла мо­нахам ложность «новых лжеумствованпй об именах Божипх, возвещаемых схимонахом Иларионом, Антонием (Булатовичом) и их единомышленниками, которые справедливо называются имябожниками», после чего принимала их в общение и снимала наложенные прежде Синодом наказания[120]. С другой стороны, по сообщениям прессы, основанным па свидетельствах имяславцев, суд над ними скорее напоминал торжественное признание правоты подсудимых, чем собственно судебное заседание[121].

7 мая Московская синодальная контора приняла определение, в котором говорилось, что у иноков-имяславцев «нет оснований к отступлению, ради учения об именах Божиих, от православной Церкви»[122]. В изложении о. Антония (Булатовича) суд не нашел ереси в исповедании имяславцев, а бывшие подсудимые получили позволение священнодействовать. Согласно еще одной версии, Святейший Синод решил дело имябожников прекратить, объявив, что оно откладывается на неопределенное время. «По слухам, такой неожиданный оборот дело приняло после доклада В. Саблера в Ливадии», где находился император Николай II[123].

Положительное решение Московской синодальной конторы по делу имяславцев оказало прямое влияние на судьбу лишь нескольких десятков мона­хов – главным образом тех, кто находился в эпицентре борьбы и потому мог следить за происходившим. Абсолютное же большинство изгнанных с Афона иноков, разбросанных по епархиям Российской империи, продолжало оставаться в неведении относительно своей судьбы. Многие епархиальные ар­хиереи, настоятели монастырей и приходские священники и после решения Синодальной конторы руководствовались прежними директивами Синода и не допускали имяславцев к причастию[124].

10–24 мая решение Московской синодальной конторы было частично признано Святейшим Синодом, который позволил имяславцам занимать посты в Православной Церкви без формального покаяния, но определил, что само учение все еще нужно считать ересью. Митрополит Макарий, получив в августе 1914 г. официальную телеграмму обер-прокурора Синода Саблера, в которой ему предлагалось допустить к священнослужению тех из оправданных иноков, которых он найдет достойными, немедленно снял канонические прещения с примерно 20 лиц и сообщил об этом телеграммой обер-прокурору, а потом разрешил служить и другим.

По-иному представлял вопрос об имяславцах известный российский философ А. Ф. Лосев. Он считал решение Святейшего Синода двусмысленным и отмечал: «Строго говоря, даже и сегодня вопрос об имени Божьем продолжает оставаться для церковных властей непроясненным и запутанным». В 1915 г. московский митрополит Макарий (Невский) и независимо от него киевский митрополит Флавиан (Городецкий) предписали снова принимать в монастыри имяславцев без покаяния, так как их учение приемлемо для православия. Святейший Синод не препятствовал подобному решению[125].

Вскоре после решения Московской синодальной конторы Антоний (Булатович), Давид (Мухранов) и их сторонники подали митрополиту Макарию (Невскому) заявление с просьбой ходатайствовать перед императором и Синодом о выделении им соответствующей доли капиталов Свято-Пантелеймоновского монастыря и Свято-Андреевского скита, хранившихся в Государственном банке России, и предоставлении в пользование Андреевского подворья в Санкт-Петербурге. Это заявление было опубликовано в газете «Новое время» (№ 13719), кроме того, существовала возможность обсуждения вопроса в Государственной думе[126].

Узнав об этом, русские насельники Афона 17 мая приняли специальный акт, в котором осуждали действия о. Антония (Булатовича) и его сподвижников и заявляли о нежелании в будущем иметь общение с «бывшими нашими заблудшими собратиями». Акт подписали настоятели и старшая братия всех русских обителей Святой горы, от Свято-Пантелеймоновского монастыря – игумен Мисаил, наместник иеромонах Иакинф, казначей иеросхимонах Аверкий, духовник иеромонах Флавиан, благочинный иеромонах Елеазар, ризничий иеромонах Горгоний и письмоводитель иеромонах Терентий. 13 июня 1914 г. игумены Свято-Пантелеймоновского монастыря и Свято-Андреевского скита переслали этот акт первенствующему члену Синода митрополиту Санкт-Петербургскому и Ладожскому Владимиру (Богоявленскому)[127].

После начала в июле 1914 г. Первой мировой войны некоторые ранее запрещенные в служении имяславцы подали прошение о назначении полковыми священниками в действующую армию. Благодаря действиям митрополита Макария несколько имяславцев в священном сане были отправлены на фронт в качестве полковых священников. Иным оказалось положение простых монахов: после объявления войны их начали призывать на фронт в качестве простых солдат. Иноки считали для себя неприемлемым брать в руки оружие, однако отказаться от военной службы не могли[128].

В течение 1915–1916 гг. Святейший Синод продолжал сохранять в целом негативное отношение к имяславцам, но в то же время признал правомочными действия митрополита Макария, восстановившего их в монашеском звании и разрешившего многим из них священнослужение. Об этом свидетельствует определение Синода от 10 марта 1916 г., ставшее ответом на ходатайство группы афонских иноков во главе с архимандритом Давидом (Мухрановым) об официальной публикации в «Церковных ведомостях» данного имяславцам в 1914 г. разрешения причащаться Святых Христовых Таин[129].

В марте 1915 г. журнал «Ревнитель» опубликовал письмо схимонаха Илариона редактору этого издания Л. З. Кунцевичу, полное апокалиптических предчувствий крушения существующего порядка: «Должен сказать и то, что я сильно обижен действиями в отношении меня духовной власти. Почему же она, когда она разбирала мою книгу и осудила ее, не отнеслась ко мне ни единым словом или вопросом о всех тех местах в моей книге, кои были причиною возникшего недоумения?.. Мнится нам, что эта ужасная «пря» с Богом по преимуществу высших членов России иерархов есть верное предзнаменование близости времен, в кои имеет прийти последний враг истины, всепагубный антихрист»[130].

Все это время, с момента выхода в 1907 г. книги «На горах Кавказа», престарелый о. Иларион оставался в стороне от полемики, он жил то в своей келье в урочище Темные Буки Кубанской области, то в Сентинском Спасо-Преображенском женском монастыре на Кавказе. Духовные и светские власти вели за ним пристальное наблюдение. В частности, архиепископ Ставропольский и Екатеринодарский Агафодор (Преображенский) и его викарий епископ Александровский Михаил (Космодемьянский) регулярно получали донесения о действиях о. Илариона и живших при нем людей: трех послушников и двух послушниц. Схимонаха также посещали епархиальные миссионеры, регулярно отбиравшие у него книги и выяснявшие детали «лжеучения»[131].

Отец Иларион так отвечал на обвинения в ереси: «Считаю ли я, что имя Божие есть четвертое Божество? Отвечаю: отнюдь нет. Никогда это богохульное учение не только теперь, но и во всю мою жизнь не находило места в моем внутреннем мире, даже и на одно мгновение… Обожаю ли я звуки и буквы имени Божия и что я разумею под именем Божиим? Выражаясь “Имя Божие Сам Бог”, я разумел не звуки и буквы, а идею Божию, свойства и действа Божии, качества природы Божией… Это понятие для молитвенника весьма важно, именно: призывая имя Божие, чтобы он не думал, что призывает кого другого или бьет словами напрасно по воздуху, но именно призывает Его Самого… А звуками мы только произносим, называем или призываем имя Божие… буквами же начертываем его, то есть изображаем, пишем; но это есть только внешняя сторона имени Божия, а внутренняя – свойства или действа, которые мы облекли в эту форму произношения или письма. Но и перед этой формой истинные последователи Христа Иисуса всегда благоговели и почитали ее наравне со святым крестом и святыми иконами… [Имя Божие] само по себе всегда свято, славно и спасительно; до нас же производит действие, смотря по нашему отношению к нему». 1 июля 1915 г. в Святейший Синод поступило письмо о. Илариона с вопросом, был ли он отлучен от Церкви. Схимонах умер от водянки в урочище Темные Буки 1 июня 1916 г., так и не получив ответа[132].

Схииеромонах Антоний (Булатович) 27 августа 1914 г., вскоре после начала Первой мировой войны, попросил послать его в качестве военного священника в действующую армию, и эта просьбу одобрил Святейший Синод. После возвращения из армии, в январе 1919 г. о. Антоний разорвал общение с Патриархом Московским и всея России Тихоном и вернулся в родовое имение в Луцыковке Харьковской губернии. Там он был убит грабителями 6 декабря 1919 г. во время наступления красных войск[133].

Споры об имени Божием продолжались и в дальнейшем и не закончились до сих пор. В 1917 г. афонские иноки-изгнанники написали прошение Всероссийскому съезду духовенства и мирян о прекращении церковного на них гонения и о восстановлении их иноческих прав. Однако этот съезд не пришел к какому-то окончательному выводу[134]. 2 сентября 1917 г. имяславцы потребовали вновь расследовать афонское дело, в том числе действия Синода и архиепископа Никона, обратившись к открывшемуся в августе Всероссийскому Поместному собору. На Соборе присутствовали как активные сторонники, так и противники учения, подготовка материалов по делу имяславцев проходила в специально созданном подотделе Отдела о внутренней и внешней миссии (в архиве сохрапились протоколы трех его заседаний)[135]. Однако Поместный собор не успел вынести какого-либо решения до вынужденного прекращения своей работы в сентябре 1918 г. Новоизбранный Святейший Патриарх Тихон (Белавин) совершил с имяславцами совместное богослужение, но прежнее осуждение не отменил.

После окончания работы Собора миссионер В. И. Зеленцов (впоследствии епископ Прилукский Василий) доложил Патриарху о завершении работы подотдела по афонской смуте и о необходимости принятия строгих мер против «имябожников». 21 октября 1918 г. патриарх Тихон и Священный Синод Российской Церкви издали постановление, разъясняющее значение суда под председательством митрополита Макария (Невского): «1) постановление Московской синодальной конторы от 7 мая 1914 г., почитаемое иеросхимонахом Антонием оправдательным для самого учения имябожников, в действительности является лишь постановлением о принятии в общение некоторых, поименованных в сем постановлении афонских иноков, причастных к имябожническому учению, привлеченных к суду Московской синодальной конторы и изъявивших подчинение Св[ятой] Церкви, по надлежащем испытании верования их, с прекращением о них судебного дела и разрешения священнослужения тем из них, кои находились в священном сане, 2) что таковое именно постановление Московской синодальной конторы по указанному делу было утверждено Св[ятейшим] Синодом по определению от 10–24 мая 1914 г. за № 4136, с поручением при этом Синодальной конторе и Преосвященному Модесту приводить увещеваемых иноков к сознанию, что учение имябожников, прописанное в сочинениях иеросхимонаха Антония (Булатовича) и его последователей, осуждено Святейшим Патриархом и Синодом Константинопольской Церкви и Св[ятейшим] Синодом Церкви Российской, и что, оказывая снисхождение к немощам заблуждающихся, Святейший Синод не изменяет прежнего суждения о самом заблуждении». При этом патриарх Тихон и Священный Синод постановили считать разрешение в священнослужении, выданное о. Антонию (Булатовичу) и другим имяславцам на время войны, прекратившим свое действие, а новое прошение о. Антония о разрешении священнослужения – не заслуживающим удовлетворения, доколе он будет «оказывать непослушание церковной власти и распространять свои осуждаемые церковной иерархией умствования к соблазну Церкви»[136].

Позиция значительной части имяславцев после возвращения в Россию, несомненно, была канонически неприемлемой, в частности их неподчинение церковной власти и многочисленные отложения от духовного общения с ней. На Кавказе нередкими были конфликты между имяславцами и православным духовенством. Впрочем, там предпринимались и попытки примирения. Так протопресвитер Михаил Польский позднее вспоминал: «В 1918 г., во время гражданской войны и власти белых на Кубани, у кубанских миссионеров состоялось несколько совещаний с имяславцами в целях примирения их с православной Церковью в догматическом споре об имени Божием. Был выработан целый ряд догматических положений, которые и были подписаны обеими сторонами. Имяславец монах Мефодий был законно рукоположен в иеромонаха для бывших имяславцев и отправлен к ним в горы. Но вскоре между ними опять произошел спор. Отец Мефодий остался верен выработанным православнымположениям и покинул горы, но в дороге на одной из станций был расстрелян большевиками»[137]. Непримиримая позиция сознательного сопротивления церковной иерархии после революции 1917 г. завела часть имяславцев в экклезиологический тупик, лишив их спасительной ограды Церкви и в конечном итоге превратив в секту.

В 1920-х гг. произошла активизация философской мысли в рамках пмяславского движения, связанная прежде всего с именами священника Павла Флоренского и А.Ф. Лосева. Именно они явились главными творцами самобытной русской «философии имени»[138].

Большинство проживавших в России имяславцев, в том числе архимандрит Давид (Мухранов), в конце 1920-х гг. присоединились к так называемому иосифлянскому движению, оппозиционному советской власти и Заместителю патриаршего Местоблюстителя митрополиту Сергию (Страгородскому). В дальнейшем участники этого движения подвергались особенно ожесточенным репрессиям ОГПУ–НКВД, и почти все погибли. Так, в 1930 г. было сфабриковано дело «Всесоюзного центра церковно-монархической организации «Истинное православие»», в котором особая роль отводилась «контрреволюционной монархической организации имяславцев»[139]. В 1930 г. был разгромлен и крупнейший имяславский центр в горах Кавказа – поселок Псху в одноименной долине в Абхазии[140]. В 1937–1938 гг. расстреляли представителей «ученого имяславия»: о. Павла Флоренского и мч. М. А. Ново­селова. Из активных деятелей «московского кружка» пмяславцев продолжил свою деятельность только Лосев.

Подводя итоги афонской смуты и ни в коем случае не оправдывая некоторые взгляды имяславцев и предрассудительный образ их действий, следует сделать вывод, что чрезмерно жестокое подавление имяславского движения нанесло тяжелый удар русским обителям Святой горы, заметно сократив численность их насельников. Часть изгнанных монахов и послушников не вернулись в Россию, а продолжили свой подвиг в сербских, болгарских и македонских монастырях. Кроме того, хотя имяславская смута не имела прямого отношения к политической ситуации на Балканах, но, совпав по времени с наибольшим накалом националистических страстей, способствовала усилению враждебного отношения к русским монахам Святой горы[141]. Участвовавшие в ликвидации смуты российские дипломаты организовали проверку паспортов монахов и выявивили нарушения правил, касавшиеся проживания российских подданных за границей. Об этом, как еще об одном основании строгих мер, было публично объявлено, что породило среди греков слухи о «преступниках в рясах»[142].

Акцию по изгнанию имяславцев следует рассматривать в контексте общей балканской политики России. После решений Лондонской конференции 1913 г. для русской стороны протекторат шести православных государств над Афоном во многом представлялся делом решенным. Озабоченные стихийным имяславским движением, российские власти, вероятно, желали продемонстрировать Европе, что имеют право и возможность регулировать положение на Святой горе. Насильственные действия были спровоцированы и упорными слухами, будто бы греки, которых имяславское движение не коснулось, под предлогом искоренения «ереси» сами расправятся с русскими обителями, что, по всей видимости, не имело под собой реальных оснований.

Согласно справедливому заключению Л. А. Гердт, «в истории имяславской смуты на Афоне еще раз в полной мере проявилась недальновидность русского духовного и дипломатического ведомств: в сложнейший критический момент для истории Св[ятой] горы, когда ее международный статус еще не был определен, русское правительство своими руками депортировало русских монахов, ослабляя тем самым позиции России на Св[ятой] горе»[143].

Свято-Пантелеймоновский монастырь понес особенно тяжелые потери, потеряв более трети насельников. Эти потери больше никогда не удалось восполнить. В целом же подавление имяславского движения положило начало процессу сокращения русской братии Афона, который во второй половине XX в. чуть было не завершился его полным исчезновением.

 


© Шкаровский М. В., 2022

 

[1] Иларион (Алфеев), архиеп. Имяславие // Православная энциклопедия. Т. 22. М., 2009. С. 461.

[2] Там же.

[3] Российский государственный исторический архив (далее – РГИА), ф. 797, оп. 83, д. 59, л. 12–13.

[4] Миндлин А. Б. Подавление религиозного движения русских монахов на греческом Афоне (по материалам российской прессы и Государственной думы) // Церковно-исторический вестник. 2004. № 11. С. 142.

[5] РГИА, ф. 797, оп. 83, д. 59, л. 6.

[6] Речь. 1913. 12 августа.

[7] Определение Святейшего Синода от 27 августа 1913 года за № 7644 // Церковные ведомости. 1913. № 35; РГИА, ф. 797, оп. 83, 2 отд. 3 ст., д. 83, л. 76 об. – 77.

[8] Государственная дума. Стенографические отчеты. 1913–1914. Созыв 4-й. Сессия 2-я. Ч. 3. СПб., 1914. Стб. 1546–1548.

[9] Иларион (Алфеев), еп. Священная тайна Церкви. Введение в историю и проблематику имяславских споров. СПб., 2007. С. 548–549.

[10] Никон (Рождественский), архиеп. Плоды великого искушения около Святейшего Имени Божия (Из доклада Святейшему Синоду о поездке на Афон) // Прибавления к Церковным ведомостям. 1913. № 34. С. 1506.

[11] Архив Русского Свято-Пантелеймонова монастыря на Афоне (далее – АРПМА), оп. 10, д. 158, № 5310, л. 21 об.; д. 5309, л. 14.

[12] Никон (Рождественский), архиеп. Мои дневники. Сергиев Посад, 1913. С. 150.

[13] Там же.

[14] Иларион (Алфеев), еп. Священная тайна Церкви. Т. 1. С. 549–552; Иларион (Алфеев), архиеп. Имяславие. С. 461.

[15] Никон (Рождественский), архиеп. Мои дневники. С. 144–148.

[16] АРПМА, оп. 10, д. 156, № 146, л. 193–194, 323–333.

[17] Там же, д. 155, № 145, л. 42, 193.

[18] Там же, д. 158, № 5311, л. 5.

[19] Определение Святейшего Синода от 27 августа 1913 года за № 7644; Правда о событиях, происшедших в первое полугодие 1913 г. в Пантелеймоновом монастыре. М., 1913. С. 11–12; РГИА, ф. 797, оп. 83, 2 отд. 3 ст., д. 83, л. 76–79.

[20] Русский афонский отечник XIX–XX веков. Святая гора Афон, 2012. С. 312.

[21] Иларион (Алфеев), еп. Священная тайна Церкви. Т. 1. С. 549–552.

[22] Никон (Рождественский), архиеп. Мои дневники. С. 153.

[23] Никон (Рождественский), архиеп. Плоды великого искушения… С. 1508.

[24] Там же. С. 1504–1521; Никон (Рождественский), архиеп. Мои дневники. С. 153–154.

[25] АРПМА, оп. 10, д. 158, № 5311, л. 6.

[26] Определение Святейшего Синода от 27 августа 1913 года за № 7644; РГИА, ф. 797, оп. 83, 2 отд. 3 ст., д. 83, л. 76–79.

[27] См.: Утро России. 1913. 18 июня.

[28] Определение Святейшего Синода от 27 августа 1913 года за № 7644; РГИА, ф. 797, оп. 83, 2 отд. 3 ст., д. 83, л. 76–79.

[29] АРПМА, оп. 10, д. 158, № 5311, л. 8.

[30] Иларион (Алфеев), еп. Священная тайна Церкви. Т. 1. С. 558–568.

[31] Никон (Рождественский), архиеп. «Козни врагов наших сокруши…». Дневники. М., 2008. С. 606–608.

[32] Забытые страницы русского имяславия: Сборник документов и публикаций по афонским событиям 1910–1913 гг. и движения имяславия в 1910–1918 гг. / Сост. А. М. Хитров, О. Л. Соломина. М., 2001. С. 65, 160.

[33] АРПМА, оп. 10, д. 155, № 145, л. 43; РГИА, ф. 797, оп. 83, д. 59, л. 79.

[34] Иларион (Алфеев), еп. Священная тайна Церкви. Т. 1. С. 558–568.

[35] АРПМА, оп. 10, д. 156, № 146, л. 239.

[36] Правда о событиях... С. 12–13.

[37] АРПМА, оп. 10, д. 158, № 5311, л. 9.

[38] Там же, д. 155, № 145, л. 98.

[39] Там же, д. 158, № 5311, л. 9 об. – 10; Правда о событиях... С. 12–13.

[40] Определение Святейшего Синода от 27 августа 1913 года за № 7644; РГИА, ф. 797, оп. 83, 2 отд., 3 ст., д. 83, л. 76–79.

[41] АРПМА, оп. 10, д. 158, № 5311, л. 10.

[42] Утро России. 1913. 4 июля.

[43] Никон (Рождественский), архиеп. Мои дневники. С. 162.

[44] Антоний (Булатович), иеросхим. Афонское дело // Выходцев Е. История афонской смуты. Вып. 1. Пг., 1917. С. VIII–X.

[45] Иларион (Алфеев), еп. Священная тайна Церкви. Т. 1. С. 569–600.

[46] Иларион (Алфеев), архиеп. Имяславие. С. 462.

[47] Какой ужас!: (Из «Дыма отечества») // Санкт-Петербургские ведомости. 1913. 7 марта.

[48] АРПМА, оп. 10, д. 158, № 148, л. 21 об.

[49] Там же, л. 21 об. – 22.

[50] Там же, д. 156. № 146, л. 216.

[51] РГИА, ф. 797, оп. 83, д. 59, л. 19.

[52] Утро России. 1913. 14, 24 июля; Речь. 1913. 14 июля; Голос Москвы. 1913. 21 августа.

[53] Русский афонский отечник XIX–XX веков. С. 557–558.

[54] Троицкий П. История русских обителей Афона в XIX–XX веках. М., 2009. С. 163–164; Забытые страницы русского имяславия... С. 299–300.

[55] Иларион (Алфеев), ахиеп. Имяславие. С. 462.

[56] Русский афонский отечник XIX–XX веков. С. 312.

[57] АРПМА, оп. 10, д. 158, № 5311, л. 10 об.

[58] Никон (Рождественский), архиеп. Мои дневники. С. 163–166.

[59] АРПМА, оп. 10, д. 155, № 145, л. 132–138.

[60] Там же, д. 158, № 148, л. 127.

[61] Там же, л. 21 об., 119 об.

[62] Там же, д. 155, № 145, л. 322.

[63] Там же, л. 324.

[64] Там же, л. 324–324 об.

[65] Там же, л. 323.

[66] Там же, л. 327–328.

[67] Там же, л. 1–2.

[68] Там же, л. 53–73.

[69] Иларион (Алфеев), еп. Священная тайна Церкви. Т. 1. С. 548–549.

[70] АРПМА, оп. 10, д. 155, № 145, л. 68, 129.

[71] Там же, д. 158, № 5311, л. 12.

[72] РГИА, ф. 797, оп. 83, д. 59, л. 22.

[73] Государственная дума. Стенографические отчеты. 1913–1914. Стб. 1564–1565.

[74] Голос Москвы. 1913. 21 августа; Казанский телеграф. 1914. 21 марта.

[75] Утро России. 1913. 18 июля; Иларион (Алфеев), архиеп. Имяславие. С. 462.

[76] Иларион (Алфеев), еп. Священная тайна Церкви. Т. 1. С. 569–600.

[77] Утро России. 1913. 18 июля.

[78] РГИА, ф. 1278, оп. 5, д. 961, л. 32.

[79] Миндлин А. Б. Указ. соч. С. 146.

[80] Иларион (Алфеев), еп. Священная тайна Церкви. Т. 1; Иларион (Алфеев), архиеп. Имяславие. С. 463.

[81] Макарова Е. А. Имяславцы на Ставрополье в XX в. и их роль в сохранении и исповедании веры в период массовых репрессий // Проблемы и перспективы исследования церковной истории Северного Кавказа. Материалы Свято-Игнатьевских чтений, г. Ставрополь, 11–12 мая 2011 г. Вып. 2. Ставрополь, 2012. С. 182–183.

[82] АРПМА, оп. 10, д. 180, № 163, л. 163 об.

[83] Там же, д. 155, № 145, л. 40 об., 766.

[84] Там же, л. 261; д. 158, № 148, л. 121.

[85] РГИА, ф. 797, оп. 83, 2 отд. 3 ст., д. 83, л. 22–23.

[86] Определение Святейшего Синода от 27 августа 1913 года за № 7644; РГИА, ф. 797, оп. 83, 2 отд. 3 ст., д. 83, л. 79 об.

[87] РГИА, ф. 797, оп. 83, 2 отд. 3 ст., д. 83, л. 45б.

[88] Раннее утро. 1913. 21 июля.

[89] Утро России. 1913. 21 июля.

[90] РГИА, ф. 797, оп. 83, 2 отд. 3 ст., д. 83, л. 45в-е.

[91] Современное слово. 1913. 23 июля.

[92] РГИА, ф. 797, оп. 83, 2 отд. 3 ст., д. 83, л. 47.

[93] Забытые страницы русского имяславия... С. 238–239.

[94] Определение Святейшего Синода от 27 августа 1913 года за № 7644; РГИА, ф. 797, оп. 83, 2 отд. 3 ст., д. 83, л. 79 об.

[95] АРПМА, оп. 10, д. 158, № 5309, л. 20 об. – 21 об.; Определение Святейшего Синода от 27 августа 1913 года за № 7644; РГИА, ф. 797, оп. 83, 2 отд. 3 ст., д. 83, л. 76–79.

[96] События на Афоне // Русское слово. 1913. 2 августа.

[97] Дело афонских монахов// Русское слово. 1913. 23 августа.

[98] Слухи об отставке В. К. Саблера // Утро России. 1913. 10, 13 ноября.

[99] См.: Миндлин А. Б. Указ. соч. С. 147–148.

[100] Русская молва. 1913. 27 июля, 9 августа.

[101] По поводу письма о. иеросхимонаха Антония // Московские ведомости. 1913. 9 марта.

[102] Итоги афонских событий // Московские ведомости. 1913. 1 сентября.

[103] См.: Иларион (Алфеев), еп. Священная тайна Церкви. Т. 1.

[104] Троицкий П. Указ. соч. С. 163–164; Забытые страницы русского имяславия… С. 299–300; Иларион (Алфеев), еп. Священная тайна Церкви. Т. 1. С. 605–626.

[105] Определение Святейшего Синода от 27 августа 1913 года за № 7644; РГИА, ф. 797, оп. 83, 2 отд. 3 ст., д. 83, л. 80 об.

[106] РГИА, ф. 797, оп. 83, 2 отд. 3 ст., д. 83, л. 138–141.

[107] АРПМА, оп. 10, д. 156, № 146, л. 696.

[108] Там же, д. 158, № 5309, л. 20–20 об.

[109] Там же, № 148, л. 53–54 об.

[110] Там же, д. 153, № 4652, л. 2 об. – 3.

[111] Там же, д. 158, № 5309, л. 22–24.

[112] Иларион (Алфеев), еп. Священная тайна Церкви. Т. 1. С. 403–404; Троицкий П. Указ. соч. С. 163–164; Забытые страницы русского имяславия... С. 299–300.

[113] АРПМА, оп. 10, д. 155, № 145, л. 342.

[114] РГИА, ф. 797, оп. 83, д. 59, л. 133.

[115] Там же, л. 152–154 об.

[116] В Святейший Правительствующий Синод иноков афонских заявление // Вечернее время. 1914. 16 мая.

[117] Миндлин А. Б. Указ. соч. С. 146–147.

[118] РГИА, ф. 797, оп. 83, д. 59, л. 167, 169.

[119] Забытые страницы русского имяславия... С. 223–224.

[120] Там же. С. 212–216; ГА РФ, ф. 3431, оп. 1, д. 359, л. 91–93.

[121] Иларион (Алфеев), архиеп. Имяславие. С. 465.

[122] Забытые страницы русского имяславия... С. 222–223.

[123] Утро России. 1914. 23 апреля.

[124] Иларион (Алфеев), архиеп. Имяславие. С. 465.

[125] Лосев А. Ф.Имяславие // Вопросы философии. № 9. 1993. С. 57.

[126] АРПМА, оп. 10, д. 155, № 145, л. 229, 266–267.

[127] Там же, л. 259–260, 262–263.

[128] Иларион (Алфеев), архиеп. Имяславие. С. 466.

[129] Забытые страницы русского имяславия... С. 270–288.

[130] Иларион (Алфеев), архиеп. Иларион (Домрачёв), схимонах // Православная энциклопедия. Т. 22. М., 2009. С. 171.

[131] Макарова Е. А. Указ. соч. С. 182–183.

[132] Иларион (Алфеев), архиеп. Иларион (Домрачёв), схимонах. С. 171–172.

[133] Половинкин С. М. Антоний (Булатович), иеросхимонах // Православная энциклопедия. Т. 2. М., 2001. С. 619–620.

[134] Троицкий П. Указ. соч. С. 163–164; Забытые страницы русского имяславия... С. 299–300.

[135] ГА РФ, ф. 3431, оп. 1, д. 358, л. 1–8 об.

[136] Иларион (Алфеев), архиеп. Имяславие. С. 467.

[137] Новые мученики российские / Сост. протопресв. М. Польский. Т. 2. Джорданвилль, 1957. С. 248.

[138] Иларион (Алфеев), архиеп. Имяславие. С. 467.

[139] Движение истинно-православных в Центральном черноземье России / Публ. M. В. Шкаровского // Минувшее. Вып. 19. М.; СПб., 1996. С. 313.

[140] «Свете тихий»: Жизнеописание и труды епископа Серпуховского Арсения (Жадановского). Т. 1. М., 1996. С. 486.

[141] Архив Свято-Троицкой духовной семинарии Русской Православной Церкви за границей в Джорданвилле (штат Нью-Йорк), ф. В. А. Маевского, д. «Афон».

[142] Талалай М. Г. Русский Афон. Путеводитель в исторических очерках. М., 2009. С. 22.

[143] Гердт Л. А. Русский Афон 1878–1914 гг. Очерки церковно-политической истории. М., 2010. С. 144.

Форумы