Буссов К. Московская хроника
Глава XVIII. О посольстве его величества короля польского к польским воинам в лагерь Димитрия

К оглавлению


 

Рождественским постом 1609 г. Сигизмунд III, король польский и пр., отправил посольство в лагерь Димитрия под Москву, но не к нему, а к его главному полководцу князю Роману Рожинскому и к польскому рыцарству. Легатами и послами были: господин Стадницкий, господин Зборовский, господин Людвиг Вейгер и пан Мартцын, ротмистр. Королевское обращение к войску было таково: пусть они вспомнят, что в прежние годы своим бунтом в Польше они совершили Crimen laesae Majestatis[1027]. Все это будет прощено им и забыто и все, что было отнято у них в Польше, будет возвращено им, если они схватят и привезут под Смоленск к его величеству того самозванца, которому они присягнули и служат и который называет себя Димитрием, но на самом деле не Димитрий, и т.д. Однако это сохранялось в тайне весь рождественский пост.

Димитрий удивлялся, что послы не являются к нему и не просят аудиенции. Ему и в голову не приходило, что посольство направлено на погибель ему. Но так как время шло, а послы не просили никакой аудиенции, то Димитрий затревожился и на четвертый день нашего Рождества позвал к себе своего полководца Романа Рожинского и спросил его, в чем там дело с королевскими послами, что они столько недель живут в лагере и не просят разрешения прийти к нему и получить аудиенцию.

Рожинский, который уже побеседовал со старшими военачальниками и дворянами, решил, как и они, выполнить желание короля, но сейчас был сильно пьян, разразился грубыми ругательствами и угрозами и с криком: «Эй, ты, московитский сукин сын», — замахнулся на него булавой. «Зачем тебе знать, какое у послов до меня дело! Черт тебя знает, кто ты такой. Мы, поляки, так долго проливали за тебя кровь, а еще ни разу не получали вознаграждения и того, что нам положено еще».

Димитрий вырвался от него, пришел к своей супруге, упал к ее ногам, пожелал ей со слезами и рыданиями доброй ночи и сказал: «Польский король вошел в опасный для меня сговор с моим полководцем, который так меня сейчас разделал, что я буду недостоин появляться тебе на глаза, если стерплю это. Или ему смерть, или мне погибель, у него и у поляков ничего хорошего на уме нет. Да сохрани Господь меня на том пути, в который я собираюсь отправиться, сохрани Господь от лукавого и тебя, остающуюся здесь».

Переодевшись в крестьянское платье, он и его шут, Петр Козлов, сели в навозные сани и уехали 29 декабря 1609 г. из лагеря в Калугу, и никто не знал, куда девался или куда запропастился царь, убили ли его, или он убежал. Большинство считало, что он убит и тайком выброшен. Димитрий же поехал не прямо в Калугу, а сначала мимо Калуги в ближайший монастырь, послал несколько монахов к калужанам, велел сообщить им, что поганый польский король не раз требовал от него, чтобы он уступил ему Северские земли, которые в прежние времена принадлежали Польше, но он ему отказывал ради того, чтобы поганая вера не укоренилась в этих землях, а теперь король подговаривает его военачальника Романа Рожин-ского и поляков, которые так долго ему служили, чтобы они схватили его и привели к королю под Смоленск, а он, Димитрий, узнав об этом, скрылся и спрашивает теперь народ, что они собираются делать и решить в его деле. Если они останутся ему верны, то он приедет к ним, с помощью Николая (Угодника) и всех присягнувших ему городов отомстит не только Шуйскому, но и своим клятвопреступным полякам так, чтобы они это хорошенько почувствовали. Он готов умереть вместе с народом за христианскую московитскую веру и все остальные поганые веры искоренит, польскому же королю ни села, ни деревеньки, ни деревца, ни тем более города или княжества не уступит.

Это очень понравилось русским в Калуге, они сами пришли к нему в монастырь, поднесли ему хлеб и соль и повели его с собой в калужский острог, в палаты воеводы Скотницкого, подарили ему одежду, лошадей и сани, позаботились о его кухне и погребе. А произошло это 17 января нового 1610 г.

Что в 1610 г. произошло и случилось с Димитрием, с Шуйским, а затем также и с его величеством, королем польским

После этого Димитрий написал князю Григорию Шаховскому, который с несколькими тысячами казаков выступил против польского короля и стоял лагерем у Царева-Займища недалеко от Вязьмы, чтобы он повернул назад и быстро шел опять в Калугу. Тот пришел на пятый день после Дня поклонения волхвов в Калугу, и там был основан новый царский двор. Димитрий написал во все города, остававшиеся на его стороне, чтобы всех поляков, которые были в их местах или придут туда, убивали, а все их имущество доставляли ему в Калугу. Если купцы или воины владели имуществом на селе или в городе, то все это следовало у них забрать и никого из них в живых не оставлять.

Боже милостивый, сколько благородных поляков при этом непредвиденном обороте дела плачевно лишилось жизни, было притащено к реке и брошено на съедение рыбам! Сотни купцов, которые направлялись в Путивль и Смоленск и везли в лагерь бархат, шелк, ружья, вооружение, вино и пряности, были захвачены казаками и приведены в Калугу. Димитрий отнял у них все и не оставил им ничего, чем они могли бы поддержать свою жизнь, так что тот, кто раньше был богат и имел тысячи, теперь был вынужден побираться в Калуге, а у многих отняли и жизнь. Одному Богу и тем немцам, которые в то время жили в Калуге, Перемышле и Козельске, до конца известно, сколько страха, бедствий и ужаса им не раз приходилось испытывать вместе с поляками.

Сначала Димитрий очень благоволил немцам, но когда Понтус со своими ратниками, главным образом немцами, нанес ему так много вреда, он стал злейшим врагом немцев, и более всего потому, что из-за происков польского короля он был вынужден тайно покинуть свой лагерь и свое войско и бежать. Сначала он отнял у немцев все их поместья, потом он забрал у них дома и дворы со всем, что у них там было, и все это отдал русским по той единственной причине, что их недоброжелатели — русские — ложно донесли ему на них, будто бы они больше хотели быть у поляков, чем у русских, и тайно ведут переговоры с польским королем, воины которого из королевского лагеря под Смоленском часто наезжали в те места, где был Димитрий. Поэтому немцы должны были ежечасно ожидать смерти. Он запретил нам даже наше богослужение, и мы, бедные люди, пребывали в это время в немалой скорби и тревоге, особенно наш проповедник и духовный пастырь, господин Мартин Бер, на жизнь и имущество которого там, в Козельске, зарились 25 попов, но Господь Бог чудесным образом защитил его от них и сохранил.

На другой день после того, как Димитрий второй убежал из лагеря, поляки и московитские князья и бояре вместе с патриархом Федором Никитичем, который был у них в лагере, созвали собор и совет о том, что теперь делать, когда Димитрий сбежал. Они все поклялись быть и дружбе друг с другом, а также не переходить ни к польскому королю, ни к Шуйскому, а если явится кто-либо, кто будет выдавать себя за Димитрия, не верить ему и не признавать его, а тем более не принимать обратно его самого. Они стали поносить и царицу Марину Юрьевну, да так, что писать об этом не приличествует, и это побудило ее тайно скрыться из лагеря в Дмитров к господину Сапеге.

3 января 1610 г. Димитрий второй послал одного боярина, по имени Иван Плещеев, из Калуги в лагерь разведать, какого о нем мнения рядовые поляки, и что они говорят, думают ли они, что лучше было бы, если бы он остался и был с ними, или нет. Если тот заметит, что они с охотой примут его обратно, то пусть скажет им, что царь Димитрий повелел сообщить им следующее: он потому отсутствует, что хочет набрать денег, и с этими деньгами как можно скорее приедет к вам и заплатит вам за несколько кварталов, если вы живым или мертвым доставите в Калугу его воеводу Романа Рожинского, этого клятвопреступного изменника. Поляки очень легко согласились бы на это, если бы вышеупомянутая клятва, которую они дали после бегства Димитрия, не послужила им помехой и не удержала бы их. Ничего не добившись этими происками, Плещеев взялся за Ивана Мартыновича Заруцкого, который был полковником над 20000 казаков, попробовал, не удастся ли ему подбить его и его казаков на то, чтобы они покинули лагерь и поляков и перешли в Калугу к Димитрию, но и в этом не преуспел. Полковник Заруцкий отправился с большинством казаков из лагеря под Смоленск к польскому королю. Многие казаки, которым до смерти надоела эта диковинная война, ушли снова в Дикое поле, а в Калугу к господину Димитрию направились только 500 казаков, за которыми погнались поляки из лагеря, и в пути многих из них затоптали конями или убили.

Вскоре после этого Димитрий послал в лагерь к полякам еще и калужского воеводу пана Казимира, настоящего Вертумна. Этот с поляками был истым поляком, а с русскими — истым русским. Когда он заметил, что ничего не может добиться у поляков, он так долго ластился к господину Рожинскому, что ему, наконец, разрешили снова уехать в Калугу, чтобы забрать оттуда и тайно переправить в лагерь все его оставшееся там добро, но обязали его, после того как это будет сделано, тоже тайком удрать и вернуться в лагерь к полякам. Этому Казимиру Рожинский дал записку для господина Скотницкого, который долго воеводил там, но потом впал у Димитрия в немилость и был смещен, ибо отказался идти против польского короля. В записке этой было написано, чтобы Скотницкий сплотил вокруг себя всех поляков, которые были на заставах в Калужском крае, и они схватили бы Димитрия и привезли его в лагерь.

Записку придворный льстец Казимир отдал самому Димитрию, сказав, чтобы он почитал, что пишет его вероломный полководец Рожинский воеводе Скотницкому. Как только Димитрий, читая записку, узнал, что он столь коварно должен быть схвачен Скотницким, он разъярился и тотчас же, не расследовав дела и не учинив допроса, приказал палачу и его подручным взять ночью Скотницкого, отвести его к реке Оке, протекающей у Калуги, и спустить его под лед.

Когда же бедняга спросил, почему с ним так поступают, что он такого сделал, в чем его преступление, почему с ним, не выслушав его и не допросив, так обращаются в этой темени, подручные палача ответили, что царь Димитрий приказал им не спорить с ним, а стащить его в реку. Они накинули ему на шею веревку и поспешили с ним к реке, словно они тащили дохлую собаку. Последние его слова были: «Если такова награда за то, что я в течение двух лет так преданно служил и выдержал такую тяжкую осаду, то да сжалится надо мной Господь!» У его жены и детей было отнято все, что они имели, и отдано пану Казимиру за совершенное им предательство. При этом Димитрий в ярости поклялся, что если Бог поможет ему сесть на свой престол, он не оставит в живых ни одного иноземца, даже младенца в утробе матери.

13 января упомянутого года приехал в Калугу самый преданный каморник царицы Юрген Кребсберг, родом из Померании, переодетый в крестьянское платье. Царица послала его из Дмитрова с устным поручением к своему супругу Димитрию. Его приняли с радостью, богато одарили и отправили спешно обратно также с устным ответом, в котором было сказано, чтобы царица приложила все усилия и старания, чтобы тайно как можно скорее выбраться оттуда в Калугу к Димитрию, а не дала бы полякам увезти себя оттуда к королю под Смоленск, о каковом намерении поляков Димитрию доставлены достоверные сведения, и т.п.

В это же время Скопин и Понтус, наконец, собрались идти на Дмитров, под которым в постоянном страхе стоял господин Сапега, почему он и посоветовал царице, если она не желает ехать в Польшу к своему отцу и матери и не хочет попасть во власть Скопина и Понтуса, тайно выйти и отправиться в Калугу к своему супругу. Царица ответила: «Чем мне, русской царице, с таким позором возвращаться к моим родным в Польшу, лучше уж погибнуть в России. Я разделю с моим супругом все, что Бог нам предопределил». И она тотчас же приказала сделать себе из красного бархата мужской костюм польского покроя, надела его, вооружилась ружьем и саблей, а также надела сапоги и шпоры и выбрала хорошего быстрого коня. Сапега дал ей в провожатые московитских немцев, которые были у него в Дмитрове, и 50 казаков; с ними она не хуже любого воина проехала 45 немецких миль и ночью после Сретенья прибыла в Калугу.

В Калуге перед воротами она сказала страже, что она доверенный каморник Димитрия со спешным и очень важным к нему донесением, о котором никто, кроме него самого, не должен знать. Царь сразу сообразил, в чем дело, приказал казакам хорошенько охранять ворота, а каморника впустить. Тот сейчас же поехал к кремлю, к царскому крыльцу, спрыгнул там с коня, предстал пред очи своего государя и тем доставил ему большую радость. А так как привезенная царицей из Польши женская свита уехала с царицыным отцом назад в Польшу, то она взяла себе новую свиту из немецких девушек, родители которых жили в этих местах. Гофмейстериной над ними назначила тоже немку и все время очень благожелательно и благосклонно относилась к немцам, что она и доказала на деле (как вскоре будет рассказано), когда спасла нас от крайней опасности и смерти и сохранила нам жизнь.

Вскоре после этого, едва царица уехала, Скопин захватил острог под крепостью Дмитров. Сапега со служившими у него поляками оставил крепость Дмитров, прошел мимо большого лагеря Димитрия под Москвою к монастырю св. Иосифа, поставил там несколько сот казаков, а сам направился в Смоленск к королю.

Остальное его войско разбило зимний лагерь на реке Угре в очень плодородной и обильной скотом местности, которую все это время еще ни разу не посещали войска, но в эту зиму и весну ей сильно досталось. Упомянутый переход господина Сапеги послужил причиной тому, что поляки и казаки тоже не захотели оставаться в большом лагере.

Несколько московитских вельмож, как, например, Иван Тарасович и Михаил Глебович Салтыков, явились со многими другими князьями и боярами под Смоленск к королю и — как хитрые, лукавые умы — посоветовали королю, раз в России сейчас больше нет прирожденного наследного государя, который мог бы быть царем в такой монархии, отправиться и попытать счастья, поскольку к тому же благодаря Димитрию второму к Москве перекинут превосходный мост, да и вся страна до Москвы тоже обессилена и усмирена и т.п. Такого благоприятного случая ему, пока стоит город, не видать, если он пропустит его сейчас. Они же сами постараются среди своих соотечественников в Москве и поспособствуют тому, чтобы Шуйский был свергнут, а его величество или его сына избрали и приняли.

Оставленные Димитрием поляки также отправили своих послов под Смоленск к королю, вызвались прийти к его величеству и пойти против московитов, если им выплатят все, что им остался должен Димитрий второй. В этом его величество отказал им и ответил, что если они хотят служить его величеству, то жалование они, наравне с другими его воинами, будут получать со времени поступления на службу.

Но поляки были недовольны таким решением, одни стали ругать полководца Рожинского за то, что он изгнал их государя Димитрия ради короля, и себя за то, что они нечестно поступили с Димитрием, нарушив принесенную ему присягу, в силу которой они так долго служили ему. Очень немногие пренебрегли не полученным у Димитрия жалованием и поехали к королю. Большинство отправилось на Угру к войску Сапеги и стало там ждать, какие окончательные сведения относительно жалования привезет Сапега, возвратившись от короля. Тем временем они на всем протяжении грабили этот сытый край, делали на него набеги, разоряя и опустошая все.

Скопин и Понтус со своими иноземцами дошли до Москвы, не встретив больше сопротивления. Вся эта сторона от Лифляндии и Шведского государства до Москвы в один год была настолько очищена от войска Димитрия, что не видать было больше ни одного поляка или казака из 100 000 человек, которые почти два года стояли под Москвой и под Троицей и вовсю хозяйничали там, ибо всех их принудил отступить небольшой отрядец немцев и солдат других народностей под начальством Понтуса.

Как Понтус Делагарди и его войско были приняты в Москве Шуйским, и как Скопин был восхваляем за свою службу

Понтусу и всем пришедшим с ним войскам московский царь Шуйский был очень рад, часто посылал им отменное угощение из своих царских кухонь и погребов, почтил всех офицеров по случаю прибытия золотой и серебряной посудой из своей казны, заплатил сполна всему войску все, что им причиталось, золотом, серебром и соболями. Но когда Понтус и кум Вейт набили мошну, они обнаглели и стали учинять в городе одно безобразие за другим, поэтому они сильно надоели московитам, и те дождаться не могли, чтобы Бог поскорее послал хорошую погоду и сошел бы снег, вскрылись реки, установился хороший путь и можно было бы этих храбрых вояк послать в поле на врага и избавиться от них в городе.

Бедному отважному герою Скопину за то, что он был в Шведском государстве и на благо своего царя и отечества привел иноземное войско, да еще вместе с ним целый год не один раз не жалел своей жизни и крепко держался против врага, было воздано такое Deo gratias[1028], что Шуйский приказал поднести ему яд и отравить его. Причиной этого было не что иное, как то, что немцы и другие народности, а также и множество самих московитов уважали его за мудрость и храбрость больше, чем Шуйского. О его смерти скорбела вся Москва.

В Пасху господин Сапега вернулся от короля к своему и Рожинского войску на Угре с таким окончательным ответом: король не желает ничего платить за службу, которую они несли у Димитрия, а то, что они выслужат у его величества, будет полностью выплачиваться им по кварталам. После получения этого ответа все рыцарство из войска Сапеги и Рожинского отправило посольство в Калугу к своему государю Димитрию сказать ему, что они не виновны в кознях, которые строил против него Рожинский, ибо ни разу в жизни у них и в мыслях не было изменять ему, почему они и не поехали к королю, как другие, а остались в лагере. Рожинскому же Бог воздал по заслугам, он теперь уже умер, его сообщников тоже уже нет с ними в лагере, они отделились и отправились к королю.

Если Димитрий заплатит им за три квартала, то остальное они подождут, будут служить ему дальше и второй раз попытают с ним счастья под Москвой. Так как Димитрию это предложение понравилось, он приказал послать полякам благоприятный ответ, — он, мол, уже распорядился относительно денег и ждет их с часу на час и, как только деньги будут доставлены, он как можно скорее направится к ним. Для сбора этих денег он наложил на страну особый и очень большой налог и получил много тысяч рублей. Он собрался со своими вновь набранными русскими, казаками, татарами и поляками на Угру, столковался с ними, выплатил им за три квартала, снова привел их к присяге и дал распоряжение все дела повести так, чтобы сразу после Троицына дня можно было бы снова пограбить под Москвой. Примерно в это же время Шуйский послал из Москвы свое иноземное войско вместе с русскими очистить дороги на Смоленск, а также наведаться к королю там, под Смоленском, и при этом дал Понтусу столько денег, чтобы тот мог, когда придет срок, заплатить людям. Понтус со своими людьми, так же как и главное войско московитов, остался в Можайске, а Григорий Валуев с небольшим отрядом был послан разведать, встретят ли они в поле сопротивление со стороны королевского войска.

Когда Валуев дошел до Царева-Займища и получил там подробные сведения о том, что господин Станислав Жолкевский находится неподалеку оттуда с превосходно вооруженными силами, он наскоро разбил лагерь прямо в поле, укрепился как только мог лучше и послал спешное донесение об этом в Можайск. Узнав об этом, Жолкевский спешно отправился туда и осадил там Валуева. Получив известие, что Жолкевский так близко, те, что были в Можайске, поспешили выступить, чтобы освободить Валуева от осады. Это было 23 июня.

Жолкевский, получив сведения, что главное войско тоже приближается, устроил ложный лагерь под валуевскими шанцами, велел повтыкать вокруг своего лагеря множество хмелевых жердин и приказал, чтобы только несколько сотен легких конников показывались валуевским людям. Когда на рассвете оба лагеря усердно наблюдали друг за другом, а те, которые стояли на часах, стали переговариваться друг с другом, поляки решились предложить валуевцам, чтобы те сдались королю добром. Тем временем Жолкевский дошел до московитов и до Понтуса, и в день Иоанна Крестителя, 24 июня, они сошлись в шести милях от Можайска и вступили в битву на поле под Клушином. Как только бой начался, от Понтуса отпали два полка французских конников, перешли к Жолкевскому и вместе с поляками стали стрелять в людей Понтуса и в московитов, отчего московиты впали в такое уныние, что повернули врагам спины и убежали в Москву, а немецкий пеший отряд бросили на произвол судьбы. Все же те храбро оборонялись некоторое время от поляков и убили нескольких знатных поляков, надеясь, что московиты вернутся и их выручат. Но так как о возвращении московитов что-то не слышно было, а держаться против поляков им постепенно становилось невмоготу, они вступили в переговоры с поляками и обязались сдаться, если поляки клятвенно обещают, что им будет сохранена жизнь, если же этого не произойдет, то они будут держаться и защищаться до последнего человека, от чего и полякам несладко придется.

Поляки немного отошли, посоветовались и согласились на том, чтобы обещать немцам принять их на милость. Они послали к ним пана Зборовского, который поклялся, что им не причинят никакого вреда. Но так как среди немецких солдат были такие, которым было хорошо известно, как поляки сдержали свою клятву в Лиф-ляндии под Дюнамюнде, когда солдаты отдали свои мушкеты, а потом были перебиты поляками, как собаки, то они напомнили полякам об этом вероломстве и возразили, что положиться на клятву одного-единственного человека они не могут. Тогда к ним явились самые знатные вельможи и все поклялись, что с немцами поступят честно, а кроме того дозволят всем оставить у себя верхнее и нижнее оружие, так что не нужно бояться никакого обмана. После этого немцы сдались, и все, что им было обещано, было честно выполнено. Тот, кто хотел служить королю, приносил клятву, кто же не хотел оставаться, а хотел уехать из страны, тому тоже это разрешалось.

Одержав эту победу, прогнав московитов с поля и разграбив их лагерь со всеми боевыми припасами и со всем, что у них там было, в том числе забрав и деньги, которые Шуйский дал с собой Понту-су для оплаты воинских людей, Жолкевский вернулся с радостью и великим торжеством в Царево-Займище и привел с собой много пленных бояр. Этих бояр он поставил перед укреплениями Валуева для того, чтобы тот услышал от них, что вся московитская сила разбита и бежала в Москву, а Жолкевскому достался в добычу весь лагерь со всем, что там было; они рассказали ему также, что сдались и присягнули королю и немцы, каковых он, Валуев, видит теперь воочию, ибо они пришли дружески увещевать его одуматься и не сопротивляться дольше Жолкевскому и имеющимся у него воинским силам его королевского величества, а избрать то, что послужит к сохранению жизни и имущества как его самого, так и подначальных ему людей. Если он послушает их совета, то ни ему, ни всем им не будет причинено никакого вреда. После этого Валуев объявил, что раз Бог даровал такую победу королевским войскам, а он достаточно ясно видит это сейчас, то он не станет дольше противиться его королевскому величеству и его силе и сдается добром со всеми имеющимися у него людьми. Когда это произошло, господин Жолкевский со всеми поляками, немцами, французами и русскими одним общим войском пошел назад к Москве в лагерь, где стоял Димитрий второй, с той же стороны осадил город и частенько славно забавлялся, когда московиты делали вылазки.

В это время пришли из Погорелова, тоже в России, мосье Лавиль и ротмистр Эбергард фон Горн со своими полками, немецкими и французскими. Королевские ратники взяли Иосифов монастырь, где находились еще воины Димитрия, которых там оставил Сапега, когда он все свое войско отправил на Угру, а сам уехал к королю под Смоленск. Все они были перебиты упомянутыми немцами и французами, ни один не был оставлен в живых.

Димитрий из-за этого так разъярился, что чуть не приказал всех бывших у него немцев тотчас же бросить в реку, и очень гневно сказал: «Теперь я вижу, что немцы совсем не преданы мне, они перешли к этому нехристю, польскому королю, а у меня, единственного под солнцем христианского царя, они побивают людей. Вот буду я на троне, тогда все немцы в России поплатятся за это». Этот сатанинский обет пришелся весьма по душе князьям и боярам, и поэтому они бесстыдно порочили немцев, живших в местах, захваченных Димитрием, возводя всяческую ложь на них, особенно же на тех, кто жил в Козельске.

Ложные доносы на немцев делали советники Димитрия, а именно: князья Григорий Шаховской, Трубецкой, Рындин, Петр Алексеевич, Михаил Константинович Юшков, Третьяков, Никифорович и еще некоторые другие. Все они получили и заняли те превосходные поместья, которые в свое время Димитрий дал немцам за верную службу. Поэтому они опасались, что если немцы останутся в милости, то эти поместья могут быть у них отняты и снова отданы немцам. По этой причине они день и ночь обдумывали, как бы изгнать нас навсегда, лишить нас жизни и удержать наши поместья (и это — невзирая на то, что мы три полных года верою служили Димитрию, проливали за него свою кровь, потеряли здоровье и многих родных). Поскольку эти безбожные люди неоднократно слышали, что Димитрий поклялся, будучи в гневном расположении духа, не оставить в живых ни одного немца из-за того вреда, какой причинили ему королевские немцы (о чем говорилось выше), они предстали пред ним и сказали, что козельские немцы писали польскому королю и предлагали сдать ему город, и король тоже прислал им ответное письмо. Кроме того, эти лица говорили еще, что, когда люди Димитрия терпят какую-либо неудачу в поле или же на укреплениях, немцы будто этому радуются, день и ночь поют и пляшут в крепости и веселятся, в то время как его московиты грустят и плачут.

По этой причине Димитрий еще больше разъярился на немцев, тотчас же послал в Козельск нарочного с приказом живущих там немцев, 52 человека, мужчин и юношей, вести, не глядя, день или ночь, на расправу в Калугу, чтобы всех их без всякого дознания сбросить в реку Оку, а вместе с ними также и тех немцев, которые жили в Калуге, что и случилось бы, если бы этому не помешал пастор и духовный отец козельских немцев, господин Мартин Бер из Нейштадта (которого вместе с ними погнали из Козельска, чтобы и ему досталось со всеми вместе).

Этот пастор дорогой допросил всех, от капитана до последнего рядового, строго призвал каждого in specie[1029], если они писали польскому королю под Смоленск, или получали оттуда какие-либо письма, или знали о каком-либо ином предательстве по отношению к царю Димитрию, сказать как на присяге об этом и ничего не утаить, чтобы можно было так подготовиться к дознанию, чтобы оно прошло без опасности и без вреда и никто ни на кого не указал бы.

После того, как они все вкупе поклялись под открытым небом, что не знают за собой вины перед своим царем, пастор в свою очередь сказал: «Я тоже клянусь, что мне не известно ни о какой измене царю, — и добавил: — Господь всемогущий слышит и видит все это, он знает, что все мы невинны. Так пойдем же без страха вперед. Господь хорошо знает своих детей, и никто не вырвет их из его десницы. В руках его сердце царя, и он так направит его, что не допустит причинить нам какое-либо зло. Лукавый ум всех наших недоброжелателей он превратит в глупость, и все их злоумышления не приведут ни к чему (если на то будет воля Господня), как бы хитро они ни поступали. Господь идет иными путями, и все в деснице его».

Хотя этими словами пастору очень хотелось вдохнуть в немцев неустрашимое мужество, большинство все же продолжало пребывать в грусти и печали, придумывали самые диковинные способы избежать смерти — ведь жизнь естественна и приятна, а смерть ужасна и отвратительна, — пока они, наконец, не приехали к реке Оке, которая протекает у Калуги, где Димитрий держал двор.

Тут пастор приказал задать здесь на лугу корму лошадям и ожидать, пока он их не позовет, сам же собрался идти на ту сторону реки, чтобы узнать у своих духовных дочерей в царицыной женской половине, что могло быть причиной столь великой немилости. Он взял с собой туда ротмистра Давида Гильбертса, прапорщика Томаса Морица и двух дворян из Лифляндии, Иоганна фон Рейнина и Рейнгольда Энгельгардта. Они переправились через реку и незаметно прокрались на женскую половину, что привело в великий ужас гофмейстерину и девиц, которые стали спрашивать пастора, чего ради он путешествует с придворными, почему он не сидит дома со своими и т. п., и начали плакать из-за царского гнева против немцев, жаловаться, что ничьи просьбы у царя не помогают, и сказали, что все приведенные должны сегодня умереть.

Пастор ответил: «Да поможет нам тогда Господь. Он знает, что мы невинны. Если нам суждено умереть, мы утешимся тем, что поистине пострадаем не как преступники, а как христиане, которых много раз преследовали клеветой и убивали, но они тем не менее остались слугами Господа Бога, который в свое время все дела рассудит и за все отомстит». «Русские, — сказал он, — меня тоже схватили, хотя я служу не царю, а Богу и моей маленькой общине, ни в чем не погрешил против царя, а все время с моей маленькой общиной ревностно за него молился, чтобы Господь ему помог. Вот он теперь и вознаграждает нас так, как мир всегда вознаграждал христиан. Среди нас нет ни одного, кто в чем-нибудь погрешил бы против царя, в этом каждый поклялся мне по дороге под страхом потери царствия небесного. Поэтому мы спокойно пошли дальше, вручив пути свои Богу всеблагому, дабы Он поступил с нами, как угодно будет Ему. Если бы среди нас были такие, у кого совесть нечиста, то они нашли бы совсем другие пути и дороги».

После этого пастор попросил гофмейстерину и немецких девиц, чтобы они пали смиренно в ноги милостивой царице и жалостными мольбами и слезами побудили бы ее обратиться к царю с ходатайством за немцев, но не о том, чтобы он пощадил изменников и тех, кто действовал против него, а о том, чтобы он не дал без допроса уничтожить вместе с виновными и невиновных. Пусть они скажут еще, что среди приведенных много невинных отроков, а также их духовный отец, немецкий пастор, и что многие их кровные родственники, оставшиеся еще в живых в этой трехлетней войне, тогда как все остальные погибли на поле брани за его величество, будут самыми несчастными людьми во всей России, если уж и эти теперь будут утоплены. Пусть милостивая царица уж постарается склонить его величество усерднейшими просьбами к тому, чтобы он отделил виновных и наказал их в гневе своем так, чтобы это послужило уроком другим, а невинных во имя Божие помиловал. Об этом бедные, тяжко скорбящие немцы нижайше и верноподданнейше и даже еще смиренней позволяют себе во имя Божие умолять и царя и царицу.

С этим поручением все женщины отправились к царице в слезах и печали, так что ни старые, ни молодые не могли говорить, отчего сама царица едва не заплакала, тотчас же поняла их намерение, приказала им встать и спросила: «Что, немцы пришли из Козельска?» А когда они, рыдая, ответили: «Да, русские пригнали всех мужчин и юношей, даже нашего духовного отца», — и тут прежа-лостно изложили все, что им было поручено, царица сказала: «Дети мои, перестаньте плакать. Правда, государь мой сильно разгневан на них, а также и на тех, которые живут здесь в Калуге, и поклялся не допустить ни одного из них пред свои очи, а также приказал, как только они приедут, отвести всех к Оке и утопить, но я все же попытаюсь, ради ваших воплей и стенаний, не смогу ли я на этот раз выпросить им прощение».

Поэтому она послала одного из своих каморников к кровожадному князю Григорию Шаховскому (ему было приказано привести в исполнение приговор царского гнева над немцами, когда они приедут) и приказала сказать ему, чтобы он под страхом потери жизни и имущества воздержался от выполнения полученного приказания впредь до дальнейшего распоряжения от нее. Второго каморника она послала к царю, приказав просить его величество снизойти к ее просьбе и прийти к ней на одно слово, но царь отказал в этом и сказал: «Я отлично знаю, что она будет просить за своих поганых немцев, я не пойду. Они сегодня же умрут, не будь я Димитрий, а если она будет слишком досаждать мне из-за них, я прикажу и ее тоже бросить в воду вместе с немцами».

Этот гневный и немилостивый ответ очень смутил благочестивую царицу, а женщин и девушек еще больше. Царица сказала: «Бог знает, какое зло содеяли эти люди». Одна девушка побежала с воплями и плачем к пастору и сообщила ему, что царица на свою просьбу получила немилостивый ответ и ни на какое помилование надеяться не приходится, ибо царь сказал, что они все умрут, не будь он Димитрий.

Пастор ответил: «Ну, что же. Да свершится воля Господня во веки веков», — после чего послал одного из дворян, по имени Рейнгольд Энгельгардт, туда, за Оку, и велел всем остальным переправиться на этот берег и захватить с собой церковную утварь, чтобы сначала всем вместе причаститься, а потом во имя Божие взять на себя крест и последовать за Господом Иисусом Христом. Пока они не прибыли, пастор молился и пел молитвы и псалмы, которые он сам сочинил в этой беде и которые можно найти в конце этой книги.

Между тем царица вместе со своими женщинами собралась и сама пошла к своему супругу. Вместе с женщинами и девушками она бросилась на колени перед ним и стала с плачем и слезами смиреннейше просить, чтобы он не миловал мерзавцев, воров и изменников, но и в гневе необдуманно не пролил бы невинной крови, дабы не пришлось ему потом раскаиваться так же, как он раскаивался в казни воеводы Скотницкого, когда обнаружилась его невиновность.

Пусть он подумает только: из Козельска пришло 52 души, да еще все те, кто живет в Калуге. Среди них есть пастор, невинные юноши, есть и женатые люди, жены и дети которых останутся в бедственном положении и тотчас же начнут кричать и вопить, жалуясь на него. Не должно ему по злобе без причины увеличивать число вдов и сирот и взваливать на себя их слезы, вздохи, сетования и укоры. Если ему известны предатели, пусть он выделит виновных и накажет их по заслугам.

Хотя сначала царь держал себя неприступно и строго, в конце концов он все же был растроган и смягчен столь взволнованными словами царицы, встал, подошел к ней, сам взял ее за руки и поднял, велел подняться и женщинам, спросил своего каморника, как далеко отстоит Козельск от Калуги, и когда тот ответил, что двенадцать миль, он сказал: «Если это так далеко, а они уже с вечера здесь, а я ведь только вчера послал туда приказ привести их сюда, значит мои князья и бояре из ненависти наговорили на немцев больше, чем может быть в действительности, я удивлен их быстрым прибытием». Обратившись к царице, он сказал: «Ну, так и быть. Это твои люди, они помилованы, бери их и делай с ними что хочешь».

И вот, когда немцы в глубокой печали собрались у меня дома и каждый готовился к исповеди, отпущению грехов и причастию, пришел старший каморник царицы с радостной вестью и сказал, чтобы мы больше не грустили, а радовались, ибо царский гнев утих, царица добилась для нас помилования, а поэтому нам следует от всего сердца благодарить Господа Бога и царицу, а также молиться за нее и за царя и за их всяческое благополучие. Ведь царица для немцев не только царица, а и добрая мать, и всем нам, немцам, следует все наши помыслы направить на то, чтобы нас считали верными, покорными и хорошими детьми и т. п.

Пастор ответил за всех нас: «Да сохранит Господь нашу праведную и добрую царицу и любезного ее супруга, нашего всемилостивейшего царя и государя, на долголетнее, благоденственное житие! Мы смиреннейше и от всего сердца благодарим нашу добрую дос-тохвальную царицу за большие труды и за приложенные благие старания. Мы будем неотступно взывать к Господу праведному и просить, чтобы во всемогуществе своем он даровал нашему всемилостивейшему царю и нашей всемилостивейшей царице постоянное благополучие и преодоление всех их врагов, чтобы он отечески оградил и сохранил их от всякой напасти. Мы обещаем также быть готовыми в любое время без колебаний предоставить себя и свою жизнь для любой службы, требующей преданности, впредь, как и раньше, днем и ночью, по мере надобности. С Божьей помощью мы везде будем так себя держать, что у его величества не явится никакого повода для справедливой немилости».

Когда каморник ушел, пастор сказал: «Дорогие друзья! Это уже третий раз, что мы так постыдно оклеветаны и оговорены перед царем. Нас могут опять оговорить и оклеветать в такое время, когда у нас не будет возможности обратиться к царице, и тогда с нами будет покончено, а кто мертв, тот и останется мертвым. Женщины же и дети немного выиграют от того, что мы умрем невинными. Давайте подадим прошение царице и усерднейше и смиреннейше поблагодарим ее за неизменное усердное заступничество (благодаря которому она добилась, что царский гнев не поразил нас и мы, ни в чем не повинные, не были брошены в воду) и будем умолять царицу (поскольку ни о какой измене царю нам не известно), чтобы она просьбами убедила его величество призвать тех, которые нас оговорили, вместе с нами на суд в присутствии всех. Если письмами или как-либо иначе будет установлена и доказана какая-либо наша неверность или измена, то тогда пусть мы все, невиновные и виновные, понесем наказание за это и умрем».

Так как этот совет всем нам очень понравился, то такое прошение тотчас же было изготовлено и переправлено к царице, она его прочла про себя и тотчас же передала царю. Когда царь тоже прочел прошение, он улыбнулся и сказал: «Это правда, я никогда не замечал, чтобы мои немцы были мне неверны, вот уже три года, как они несли у меня трудную и тяжкую службу. Завтра утром под открытым небом перед всем народом я по их просьбе буду судить их», — что действительно и произошло.

Когда он на следующее утро собрался ехать в церковь на молитву и заметил немцев, которых он тотчас же узнал, он назвал некоторых по имени и сказал: «Вы, немцы из Козельска и из Калуги, очень долго служили мне, и я вас хорошо наградил, пожаловал вам владения князей и бояр и так обеспечил, что никто из вас не знал никакой нужды, а стали все богатыми людьми, что вы и сами должны признать и вашим соседям известно. Ныне я отнял у вас эти владения и поделил их между моими князьями и боярами, потому что вы изменили мне, предали меня, крепость мою Козельск, в которой вы живете, предложили поганому польскому королю и хотели перейти к нему. Поэтому я вытребовал вас сюда и намеревался утопить вас».

Мы сделали царю надлежащий поклон и сказали: «Дай Бог тебе, нашему царю, доброго здравия. Мы невиновны, мы проливали за тебя свою кровь, служили тебе верою и не знаем ни о каком предательстве. Мы никогда и в мыслях не имели того, что на нас наговорили твоему величеству. Мы не просим милости, если мы виновны, то вот мы стоим здесь и просим Бога ради суда. Кто из нас виновен, тому воздай по заслугам, но вели нашим обвинителям сказать свое слово раньше нас, чтобы мы могли слышать, что они донесли твоему величеству, и могли бы на это дать ответ». Царь со своими вельможами спустился с крыльца и сказал немцам: «Здесь некоторые из них у вас перед глазами», — и, указав пальцем на князей и бояр, прибавил еще: «Мне сообщили это ваш козельский воевода и некоторые попы, бояре, горожане и крестьяне». Мы ответили: «Твоему величеству подвластны как князья, бояре, воеводы, попы, горожане и крестьяне, так и мы, иноземцы, заставь их загладить ошибку или поставь их на наше место».

Царь между тем вскочил на своего коня, повернулся к своим вельможам и сказал: «Я вижу невиновность моих иноземцев, и сдается мне, что вы возводите на них напраслину. Слышите, что они говорят? Если у вас есть письма или вы что-нибудь о них знаете, то покажите их сейчас» и т. п. А так как у них ничего не было и они не могли ничего предъявить, то они обругали нас пришлыми и сказали: « ... латыши. Мы здешние жители, они жрут с нами, а не мы с ними».

Тогда царь ласково сказал нам: «Я вижу, что с вами поступили несправедливо и что мои вельможи вам враждебны и ненавидят вас. То, что я у вас отнял, будет возвращено вам сполна». Русским он тогда же сказал: «Вы, князья и бояре, верните им их поместья, ради которых вы этих честных людей подвергли такой опасности, что если бы Бог не судил иначе, то вы уже радовались бы их гибели. Вы же, немцы, будьте и впредь мне так же верны, как были до сих пор, я пожалую вас еще и другими поместьями, а кроме того, вам не нужно больше жить в Козельске среди ваших врагов; живите здесь, у меня в Калуге, чтобы вы были у меня на глазах, и мои князья и бояре оставили бы вас в покое». Так это зло послужило к добру и великой чести для праведных, а для важных персон к посрамлению.

Уходя, по дороге, господин пастор сказал своим козельским прихожанам: «Любезные друзья мои, не презрим возможностью избавиться от несчастий. Мы достаточно ясно слышали от царя о том, что вокруг нас живут наши враги, для которых наши дома и дворы и все, что в них есть, — как бельмо в глазу. Я откажусь от ненадежного поместья и первый перевезу сюда жену и детей, а потом, при случае, вывезу и другое. Кто со мной согласен, пусть будет к утру готов. Не будем искушать Бога, мы достаточно натерпелись. Кто любит опасность, тот от нее и погибнет. Бог, конечно, не оставит ненаказанными этих злодеев, откуда бы ни взялся бич».

Некоторые поехали тогда с пастором, перевезли оттуда своих жен и детей и стали жить спокойно в городе Калуге у царя. Те же, которые не вняли добросердечному увещанию и предостережению словом Божиим, а, помышляя более о корысти, полагали, что в Калуге слишком велики будут расходы на пропитание, тогда как в поместьях оно ничего не стоит, предпочли остаться там, в Козельске, среди богохульников и христопродавцев, вскоре подпали под бич Божий вместе с безбожными варварскими народами.

Из королевского лагеря пришли 4000 «вольных людей», служивших под Смоленском королю польскому, с намерением порыскать по местности и пограбить. В первый день сентября они быстро и внезапно, совершенно неожиданно появились под Козельском, в котором в то время совсем не было войска. Когда они это заметили, они так лихо налетели, что за два часа захватили и город и крепость, убив при этом 7000 человек и старых, и молодых и обратив в пепел город и кремль. Князья и бояре вместе с воеводою и немцами (теми, которые пренебрегли достойным доверия искренним предостережением своего пастыря и остались там, в Козельске) были уведены в плен вместе с женами и детьми, многие из них были очень тяжело ранены, и им пришлось бросить все свое добро на произвол судьбы.

Что случилось с женщинами и девушками, когда они попали в панибратовы руки, увы, легко себе представить. Всего этого с ними не произошло бы, если бы они последовали совету своего пастора и перешли жить вместе с ним и другими немцами в Калугу. Таким образом, по удивительному предначертанию Божию, преследователи и враги немцев столь быстро погибли, и те, которые перед тем намеревались лишить жизни невиновных, сами погибли и вместе с близкими были посрамлены и уничтожены, за что да будет вечная хвала всеблагому Господу Богу.




[1027] Преступление оскорбления величества (лат.).
[1028] Благодарение Богу (лат.).
[1029] Особо (лат.).
Ссылки по теме
Форумы