Шкаровский М. В. Связи афонского Свято-Пантелеимонова монастыря с русской эмиграцией в 1920–1930-х гг.

 

 

Весь период между мировыми войнами братия Свято-Пантелеимонова монастыря (Руссика) и других русских обителей Святой горы имела тесные и разнообразные связи с образовавшейся после революции 1917 г. и окончания Гражданской войны в России многочисленной российской эмиграцией, прежде всего церковной. Особенно активными контакты были с русскими зарубежными архиереями. Многие из них в 1920–1930-х гг. подолгу проживали в Руссике и других обителях Афона или приезжали на Святую гору в качестве паломников: Первоиерархи Русской Православной Церкви за границей митрополиты Антоний (Храповицкий) и Анастасий (Грибановский), архиепископы Гермоген (Максимов), Александр (Немоловский), епископы Иоанн (Булин), Николай (Карпов) и т.д.

С некоторыми другими архиереями поддерживалась постоянная переписка. Так, например, 15 мая 1920 г. Братство русских обителей (келлий) во имя Царицы Небесной отправило письмо возглавлявшему русскую Западно-Европейскую епархию митрополиту Евлогию (Георгиевскому). В том же году Владыка Евлогий получил воззвание русских святогорцев «Голос с Афона в Россию», а в апреле 1921 – феврале 1924 гг. другие обращения и письма Братства русских обителей (келлий) и насельника Руссика монаха Денасия (Юшкова)[1]. В этих письмах зачастую высказывались взгляды на различные церковные и политические события.

По своим политическим взглядам значительная часть русских святогорцев была монархистами. В частности, в «Отеческом послание с Афона из Пантелеимонова монастыря игумену Алексию (Кабалюку) и православному карпато-русскому народу» от 3 февраля 1922 г. выражалась надежда на восстановление великой Российской державы, и утверждалось, что «всего бы лучше и желательнее» было «твердое, неограниченное «императорское» правительство, по преемству»[2].

Сразу же после провозглашения себя 31 августа 1924 г. императором Всероссийским проживавшим в Германии великим князем Кириллом Владимировичем многие святогорцы стали поддерживать права этого претендента на престол. Так 7/20 декабря 1924 г. настоятель Руссика игумен Мисаил писал жене Кирилла Владимировича великой княгине Анастасии Николаевне в ответ на ее письмо монаху Денасию (Юшкову): «Мятущийся дух истинно-русских людей обретает великую отраду в благоприятных слухах о великих предначинаниях на спасение Отечества – предначинаниях, во главе славных и высоких исполнителей которых стоит великий славный вождь и печальник Земли Русской – благочестивый супруг Вашего императорского высочества… Молитвенно желаем и смиренно просим Всеблагого Господа, чтобы благословил Он верховного вождя Земли Русской». Игумен также поздравилАнастасию Николаевну с тезоименитством и Рождеством Христовым[3].

На Архиерейском соборе Русской Православной Церкви за границей в июне 1926 г. рассматривалось обращение афонских келиотов о разрешении царской молитвы за великого князя Владимира Кирилловича[4]. В Королевстве сербов, хорватов и словенцев (Югославии) во 2-й половине 1920-х гг. печаталось и распространялось «Слово пустынножителей афонских к своим соотечественникам, под гнетом жидомассонов и большевиков страдающим, а также в изгнании скитающимся» (1926 г.) с призывом восстановить в России правление Дома Романовых: «Уразумей, русский народ, что спасение твое есть царь. Только царь может спасти тебя и Русскую землю. Без царя ты превратился в раба, а Русская земля расхищается. Не увлекайся ложными красивыми приманками: братством, равенством и свободой – все это есть дьявольское измышление, ибо нет в окружающей нас природе полной свободы и равенства, а следовательно нет и братства… Русскому народу нужен царь, это свидетельствует настоящая мученическая жизнь русского народа и рассеяние русской эмиграции по всему миру… Одно тверди, одно говори, русский народ: “Монархию, монархию желаем; как прежде было, так и теперь да будет. Царя, царя желаем, и не из другого рода, а из Дома Романовых, законного преемника, которому Сам Бог полает счастье быть императором. Желаем Кирилла Владимировича, русского по крови, православного по вере… Кирилл Владимирович – благословенный наш батюшка-царь, ему преклоняем головы наши и ему, повелителю и верховному вождю, повергаем наши верноподданные чувства”»[5]. 1 сентября 1926 г. вновь последовало промонархическое обращение от насельников 15 малых русских обителей Афона к Архиерейскому собору Русской Православной Церкви за границей[6].

8 октября 1930 г. настоятель келлии св. Иоанна Златоуста иеросхимонах Симеон с братией написали проживавшему в Германии известному казачьему генерал-лейтенанту П. Н. Краснову: «Ныне наступает серьезный момент спасения России, и сатанинская власть на краю падения и погибели. Поэтому всякий русский человек, а тем более генерал, называющий себя монархистом, должен оставить всякие предвзятости и партийности и разумно стремиться к законному всеобщему объединению вокруг законного престолонаследника Кирилла Владимировича, которого Сам Бог выдвигает и подает ему счастье быть царем на Всероссийском престоле»[7].

Вскоре в выходившем в Белграде журнале «Царский вестник» был опубликован призыв общества монархистов к всеобщему объединению русского народа вокруг «Великого государя Кирилла Владимировича», вызвавший горячий отклик у части русских святогорцев. 13 января 1931 г. было написано «Послание иноков Святой горы Афонской» с выражением приветствия прозвучавшему призыву, поддержки новому императору и осуждением «непредрешенчества». Послание подписали иеросхимонах Симеон и еще девять русских келлиотов и пустынников[8]. Эти и другие подобные призывы оказали свое влияние, и Русская Православная Церковь за границей в начале 1930-х гг. признала великого князя Кирилла Владимировича наследником Российского престола.

Несмотря на пребывание в юрисдикции Константинопольского Патриарха, в 1920–1930-х гг. русские обители Святой горы сохраняли тесную связь с Русской Православной Церковью за границей и, как правило, поддерживали ее во внутрицерковных конфликтах. Так, во 2-й половине 1920-х гг. было выпущено «Воззвание к русским зарубежным христианам от иноков Святой горы Афонской», направленное против раскола Зарубежной Русской Церкви, и содержавшее призыв преодолеть его[9].

Важно отметить, что когда летом 1926 г. произошел серьезный конфликт управляющего Западно-Европейской епархией митрополита с Архиерейским Синодом Русской Православной Церкви за границей ее священноначалие обратилось за поддержкой к заместителю Патриаршего местоблюстителя митрополиту Сергию (Страгородскому), используя посредничество братии Руссика, которая имела неофициальные связи с гражданами СССР (и, получая от них сведения о церковных делах на Родине, передавала эту информацию священноначалию РПЦЗ). В письме от 16 августа из Сремских Карловац управляющий делами Архиерейского Синода Е. И. Махараблидзе попросил игумена Мисаила через его корреспондента в СССР переслать митрополиту Сергию в Нижний Новгород резолюцию Архиерейского собора о раскольнической деятельности митрополитов Евлогия (Георгиевского) и Платона (Рождественского) и попросить заместителя Местоблюстителя, «чтобы он подписал ее, приложив печать и поставив номер, и через него переслал бы Вам, а Вы – сюда»[10].

В письме содержалась подробная инструкция необходимой деятельности: «Все это надо сделать срочно. При этом надо объяснить, что это крайне необходимо, иначе вся заграничная Церковь расстроится и все пропадет… Объяснить надо, чтобы они там не беспокоились, что эту резолюцию не будут печатать здесь в газетах, а познакомим с нею доверительно только архиереев. Так что большевики не будут знать ничего. Да и в резолюции ничего такого нет. Раз он заместитель Патриаршего Местоблюстителя, то должен проявить попечение и о заграничной Церкви. Если не может подписать всю резолюцию, то пусть подпишет хоть первую часть, первую половину. Посылаю Вам для посылки м[итрополиту] Сергию записку о положении заграничной Церкви. Пусть он ознакомится с нею. Владыка наш подписал ее. Но если это опасно для тамошних, то Вы срежьте его подпись, но туда надо дать знать, что это – записка от нашего главы – м[итрополита] Антония, большого друга м[итрополита] Сергия. Ради Бога, постарайтесь поскорее. Если Вашему корреспонденту надо для сего даже поехать в Нижний Новгород к м[итрополиту] Сергию из Москвы, то пусть поедет и сообщит, сколько потратил, и мы сейчас же вышлем ему в долларах». К письму было приложена записка о положении Зарубежной Русской Церкви, составленная ее Первоиерархом митрополитом Антонием (Храповицким).[11]

Вскоре Е. И. Махараблидзе получил письмо от игумена Мисаила, в котором настоятель Руссика переслал полученное им из СССР послание митрополита Сергия от 10 июня 1926 г. 20 августа управляющий делами Архиерейского Синода, в свою очередь, написал о. Мисаилу: «Прилагаемое послание м[итрополита] Сергия очень хорошее. Прямо Дух Святый внушил ему сие. Спаси его Господи. Посылаю желательные нам проекты резолюции м[итрополита] Сергия, переписанные на тонкой бумаге. Может быть, одну из них кто-либо подпишет. Вы сообщите Вашему агенту, что о сем просит м[итрополита] Сергия м[итрополит] Антоний». К этому письму прилагались 5 проектов возможной резолюции заместителя Местоблюстителя по поводу конфликта в Зарубежной Русской Церкви[12].

25 сентября Е. И. Махараблидзе отправил по этому поводу еще одно письмо игумену Мисаилу, в котором просил передать митрополиту Сергию через корреспондента Руссика в СССР прилагавшиеся «Скорбное послание» митрополита Антония к Константинопольскому Патриарху Константину VI от 17 февраля 1925 г., циркулярное распоряжение Патриарха Тихона, Священного Синода и Высшего церковного совета от 7/20 ноября 1920 г. № 362 и личную записку Первоиерарха РПЦЗ Владыке Сергию: «Ради Бога, не вмешивайте в наши церковные дела Константинопольского Патриарха, он – враг Русской Церкви, мы сами поладим на основании указа Патриарха Тихона 7–20 ноября 1920 г. № 362 и на Вашем послании 10 июня 1926 г., которое уже принято нашим Синодом к исполнению»[13]. Чтобы не подвести митрополита Сергия в случае перехвата записки агентами ОГПУ, Владыка Антоний не написал обращения по имени и не поставил своей подписи, но заместитель Местоблюстителя должен был узнать его подпись.

При этом некоторые насельники Руссика поддерживали отношения и с митрополитом Евлогием (Георгиевским). Так, когда в мае 1927 г. обитель посетил приехавший из Парижа русский писатель-эмигрант Б. К. Зайцев, сопровождавший его в поездке по Афону иеромонах Пинуфрий (Ерофеев) передал в подарок Владыке Евлогию икону, написанную на дереве мамврийского дуба. В свою очередь митрополит с большим нетерпением ждал возвращения Б. К. Зайцева в Париж, чтобы узнать о положении русского монашества на Афоне и возможности участия святогорцев в церковной работе в его Западно-Европейской епархии[14].

После отделения управляющего Северо-Американской митрополии митрополита Платона (Рождественского) от Русской Православной Церковью за границей настоятель Свято-Пантелеимоновского монастыря архимандрит Мисаил 4 декабря 1927 г., осудив этот шаг, написал настоятелю храма в Ванкувере игумену Герасиму: «Надо… поминать на богослужениях не м[итрополита] Платона, а епископа Аполлинария, как законно принявшего от Архиерейского Синода власть, коей законно лишен м[итрополит] Платон, прежде признававший оный Синод, а потом уклонившийся от него. Ведь так поступать нелепо!.. Не бойтесь никаких прещений м[итрополита] Платона. Твердо держитесь епископа Аполлинария и неуклонно исполняйте его указания и распоряжения»[15].

Когда же, после смерти митрополита Платона, новый глава Северо-Американской митрополии Владыка Феофил (Пашковский) в 1935 г. пошел на примирение с Архиерейским Синодом Русской Православной Церкови за границей, насельники Свято-Пантелеимоновского монастыря оказали активную поддержку в этом деле. В послании со Святой горы представлявшему в Соединенных Штатах РПЦЗ архиепископу Виталию (Максименко) говорилось, что афонское иночество желает «достигнуть тесного объединения американских епархий со всею Зарубежною Русскою Православною Церковью»[16].

Осенью того же года наместник Свято-Пантелеймоновского монастыря иеросхимонах Иоанникий запросил Архиерейский Синод РПЦЗ, можно ли сослужить с прибывшим вторично на Афон английским иеромонахом Димитрием (Бальфуром; 1903–1989 гг.). Этот священнослужитель родился в католической семье, в детстве жил в России, полюбил русскую культуру и в 1926 г. стал насельником придерживавшегося православного типикона бенедиктинского Крестовоздвиженского монастыря в бельгийском городке Амэ-сюр-Мёз, где принял священный сан. В начале 1930-х гг. он встречался на Афоне с преподобным старцем Силуаном (Антоновым) и его учеником о. Софронием (Сахаровым). Именно эти подвижники повлияли на переход отца Давида в православие. Об этом своем решении он написал 28 июля 1932 г. из Ковно (Каунаса) прп. о. Силуану[17]. Вскоре о. Давид был принят в Ковно в православие в сущем сане с новым монашеским именем Димитрий митрополитом Виленским и Литовским Елевферием (Богоявленским), состоявшим в юрисдикции Московского Патриархата. При назначении в 1933 г. архиепископа Вениамина (Федченкова) экзархом Северной Америки о. Димитрий сопровождал его в США в качестве секретаря и переводчика[18].

Ответ Первоиерарха РПЦЗ митрополита Антония (Храповицкого) в письме от 21 ноября 1935 г. был бескомпромиссным: «Так как митрополит Елевферий, а также и еп[ископ] Вениамин признали Московского м[итрополита] Сергия, а последний безбожную большевицкую власть… а сей господин… является одним из главных сотрудников а[рхиепископа] Вениамина в Америке и борется с соборною нашей иерархией там, то мы с ним общения не имеем. Советуем и Вам поступить так же. Если же этот самый господин Бальфур захочет служить во что бы то ни стало, то его надо принять в общение третьим чином, т. е. через покаяние, как принимают католиков»[19].

Был ли выполнен этот совет – неизвестно. В 1935–1936 гг. о. Димитрий (Бальфур) 6 месяцев жил в отшельничестве на Афоне, затем по требованию греческих властей его покинул. В дальнейшем он служил во Франции, Великобритании и Греции, перейдя в юрисдикцию Элладской Церкви. В частности в декабре 1937 г. получил место священника в афинском госпитале Благовещения[20]. В начале 1939 г. иеромонах вновь приехал на Афон и уже беспрепятственно поселился в Свято-Пантелеймоновском монастыре. В одном из писем того времени пребывавший тогда в Руссике архимандрит Кассиан (Безобразов) сообщал: «С о. Дим[итрием] Бальф[уром] мы подружились. Мы вместе ходим по Афону, по самым суровым скитам. Видели удивительные места и удивительных людей. Все – греки. Сейчас о. Дим[итрий] уже в Афинах»[21].

Иеромонах Димитрий действительно поселился в Афинах, где стал духовником монастыря Пентели, окончил с отличием Афинский университет, был возведен в сан архимандрита и к 1941 г. назначен настоятелем церкви при королевской больнице «Евангелизмос». Весной 1941 г., в период вторжения германской армии в Грецию, он эвакуировался в Египет. В результате пережитого им кризиса веры снял с себя сан, служил в разведке английской армии и на дипломатической службе Великобритании, но в 1962 г. под влиянием о. Софрония (Сахарова) вернулся в православие как богослов-мирянин, окончил аспирантуру богословского факультета Оксфордского университета и подготовил к изданию некоторые святоотеческие тексты, в частности писания прп. Григория Синаита и свт. Симеона, архиепископа Солунского[22].

Весной 1937 г. бывший насельник Руссика известный старец-исихаст иеросхимонах Феодосий Карульский (Харитонов) при посредничестве валаамского монаха Иувиана (Красноперова) обратился к архиепископу Западно-Европейскому в юрисдикции Русской Православной Церкви за границей Серафиму (Лукьянову) с просьбой принять русских афонитов под его архипастырское попечение и водительство. Однако Владыка Серафим фактически уклонился от исполнения этой просьбы. В письме о. Иувиану от 4 июня 1937 г. архиепископ писал: «Я с любовью готов был бы взять афонских отцов под свое покровительство, но не могу этого сделать без согласия митрополита Анастасия [Грибановского]. Раньше они находились под руководством м[итрополита] Антония [Храповицкого], а теперь должны перейти к его преемнику. Пусть о. Феодосий напишет о своем послании митрополиту Анастасию… Если он согласится, то я могу взять афонских отцов под свое руководство. О. Феодосия я знаю с юных лет. Я был семинаристом 2-го класса, а он – помощником инспектора в Саратове. Мы земляки, оба саратовские крестьяне. Он и тогда был, как ангел Божий. О нем мне каждый год рассказывает бывающий на Афоне настоятель русской церкви [в Белграде] прот[оиерей] Беловидов, с которым о. Феодосий беседует. Сочинение о. Феодосия против ереси Булгакова я получил с Афона, и оно хранится у меня»[23].

С возмущением отреагировали монахи Руссика на жестокие гонения на православие в Польше в конце 1930-х гг., которые затронули и русских эмигрантов в этой стране. Так, например, в 1939 г., имея в виду недавние польские события и насильственное окатоличивание там, монах Василий (Кривошеин) писал своей матери: «Ты пишешь, что ходишь в католический храм. Не могу сказать, чтобы мне это очень нравилось… И все же я предпочитаю, чтобы ты ходила в церковь латинского обряда, чем в так называемую церковь восточного обряда (униатскую). Последнее мне кажется для православного человека совершенно недопустимым и даже постыдным, так как пресловутый восточный обряд является в конечном счете лишь боевой машиной, коварной и нечестной, направленной против православной Церкви… Несмотря на это, я несравненно лучше отношусь к римо-католикам, чем к атеистам и так называемым вольнодумцам»[24].

После случившейся 22 января / 4 февраля 1940 г. кончины настоятеля Руссика игумена Мисаила (Сапегина) Первоиерарх Русской Православной Церкви за границей митрополит Анастасий (Грибановский) совершил панихиду в главном храме русской эмиграции в Югославии – Свято-Троицкой церкви в Белграде. Заканчивая свое слово об отце Мисаиле, Владыка призвал всех молящихся в храме возвести молитву об упокоении «великого старца» и том, чтобы Господь дал Свято-Пантелеймоновскому монастырю подобного руководителя[25].

После смерти игумена Мисаила, в начале 1940 г., при диктатуре И. Метаксаса, греческое правительство и Священный Кинот категорически потребовало от русских монахов на Афоне признания «Нового канонизма» (устава). Избранный настоятелем Свято-Пантелеймоновского монастыря иеромонах Иустин (Соломатин) обратился 20 февраля за советом к Первоиерарху Русской Православной Церкви за границей митрополиту Анастасию (Грибановскому)[26]. В другом письме от 20 февраля бывшему российскому посланнику в Сербии В. Н. Штрандтману о. Иустин выразил благодарность за соболезнования по случаю кончины игумена Мисаила и сообщил, что сейчас, в связи с поставлением нового игумена, Кинот требует подписать устав 1925 г.: «Теперь этот вопрос поставлен категорически, но большинство братии боится идти на этот шаг, так как опасается, что после этого монастырь перейдет в чужие руки». Новый настоятель просил в ближайшее время посоветовать, как братии лучше поступить[27].

Антипросоп Руссика монах Василий (Кривошеин) также написал о возникшей проблеме настоятелю русской Святой-Троицкой церкви в Белграде протопресвитеру Петру Беловидову. В своем ответе от 9 марта о. Петр сообщил, что познакомился с письмом митрополита Анастасия, который выразил согласие с заключением о. Василия и попросил прислать ему документы о деле[28].

Рекомендация Первоиерарха Русской Православной Церкви за границей, выраженная в ответном письме от 20 апреля, привела к тому, что монастырь согласился исполнять предписания Нового канонизма в качестве существующего государственного законоположения, но представители обители не подписались под уставом. 21 мая 1940 г. архимандрит Иустин с братией в письме выразили благодарность митрополиту Анастасию за его отзыв[29].

Значительную часть обращений русских святогорцев к представителям русской эмиграции составляли просьбы об оказании материальной помощи в связи с тяжелой продовольственной ситуацией. Так, уже 12 июня 1921 г. Собор старцев Свято-Ильинского скита решил отправить председателю Высшего русского церковного управления за границей митрополиту Антонию (Храповицкому) письмо, «в котором изложить крайнюю свою нужду относительно продуктам и прочим предметам»[30].

В 1923–1925 гг. бывшие посланники России в Греции и Сербии Е. П. Демидов и В. Н. Штрандтман, как и ряд других представителей русской эмиграции, оказали существенную помощь Свято-Пантелеймоновскому монастырю в возвращении обители занятого греческими властями под военный санаторий Преображенского корпуса, а также проведении сбора пожертвований в Королевстве сербов, хорватов и словенцев[31].

28 апреля мая 1925 г. В. Н. Штрандтман от имени возглавляемой им делегации, ведающей делами русской эмиграции в Королевстве сербов, хорватов и словенцев, поздравил братию Руссика с Пасхой и в том же письме сообщил: «Ни на минуту не забываю Ваши дела». 2 мая того же года Штрандтман попросил игумена Мисаила прислать конкретные сведения о численности и материальном положении братии, и такие сведения вскоре были высланы[32].

В своем, опубликованном 13 декабря 1929 г., очерке «Вновь об Афоне» известный русский писатель-эмигрант Б. К. Зайцев старался привлечь внимание как к последствиям опустошительного для Руссика пожара 1927 г., так и к особенно бедственному продовольственному положению одной из русских келлий: «Мне недавно сообщили о большой нужде келлии св. Иоанна Златоуста недалеко от Кареи… Эта келлия едва жива. Благодаря некоторым обстоятельствам, утварь из ее храма была вывезена в соседнюю страну [в Сербию] и положила основание новому монастырю. Теперь у келлии ничего нет. Кусочек земли с огородом – все ее достояние. Монахи буквально голодают (исключительно старики). На пятнадцать дней выдается кусок хлеба и большая ложка масла, но сейчас и на масле экономят. Облачения в лохмотьях. Служить не в чем, одеваться не во что. Издохла даже старая «мулашка», единственное животное келлии – на ней ездили получать с пристани редкие дары извне. И даже на престольный праздник не может келлия отворить своих врат для приема гостей, как обычно делается на Афоне: принять, угостить нечем»[33]. Писатель призвал посылать пожертвования для келлии св. Иоанна Златоуста в редакцию парижской эмигрантской газеты «Возрождение», где был опубликован очерк «Вновь об Афоне».

Правда, до окончания Второй мировой войны, когда эмигранты из России сами боролись за выживание и испытывали материальную нужду, оказываемая ими святогорцам помощь была большей частью моральной. Так, например, находившийся в юрисдикции РПЦЗ епископ Лондонский Николай (Карпов) 18 июня 1930 г. переслал коллективное прошение о материальной поддержке русских иноков Афона Комитету помощи православному духовенству, образованному при Английском христианском протестном движении против религиозных гонений в СССР. В сопроводительном письме епископ писал, что, посетив Афон летом 1925 г., лично видел нужду 1200 русских монахов, в подавляющем большинстве преклонного возраста, которые вынуждены работать на сенокосе, собирать маслины и орехи на земле богатых греческих монастырей. Он наблюдал у келлиотов церкви без утвари, подсвечников, паникадил и пустые ризницы; иноки хранили только библиотеки, но теперь ради пропитания вынуждены продавать и их. Владыка Николай отмечал, что бедная русская эмиграция сама не может помочь святогорцам[34].

2 октября 1932 г. «Воззвание о помощи русским келлиям и пустынникам Афона» написало Братство русских обителей (келлий) во имя Царицы Небесной. В 1932 г. был создан Комитет помощи русским афонским инокам, в создании и деятельности которого активное участие принимал управлявший русскими приходами в Болгарии епископ Богучарский Серафим (Соболев). В своих проповедях Владыка неустанно призывал прихожан делать пожертвования на святое дело спасения голодавших монахов, поддержать православных братьев на Святой горе и не дать погибнуть афонской святыне. Подобная, пусть и скромная, поддержка русских эмигрантов также помогала спасти Свято-Пантелеймоновский монастырь и другие афонские обители от запустения[35].

После сильного землетрясения 1932 г. все русские монастыри и скиты нуждались в неотложном восстановлении пострадавших строений, и в последующие годы в эмигрантских периодических изданиях регулярно печатались объявления с просьбой о помощи в восстановлении монашеских обителей.Только в «Православном русском календаре за 1934 г.», изданном русским монашеским братством прп. Иова Почаевского во Владимировой (Ладомировой), было опубликовано 7 обращений Братства русских обителей во имя Царицы Небесной о помощи келейникам на Афоне, в том числевоззвание, в котором говорилось: «Иноки... с самого начала великой мировой войны испытывают крайнюю нужду в насущном хлебе»[36].

Святогорцы в значительной степени рассчитывали на помощь русской эмиграции. Небольшие группы монахов отправлялись в православные страны, особенно на Балканы, где проживали беженцы из России, рассказывали о тяже­ лой ситуации в монастырях, собирали пожертвования, прини мали заказы на изготовление икон и церковной утвари и т. п. В частности, в «Православной Руси» в ноябре 1937 г. было напечатано следующее обращение обители Святого Благовещения: «Воз любленные во Христе братья и сестры, все православные христи ане! Святая гора Афонская с древних времен пользовалась милосердием всех христолюбивых людей, а в особенности русские обители, не располагая никакими земными угодьями иникакими средствами к существованию, а тем паче с 1917 г., после перемен в нашем Отечестве. Двадцать лет уже прерваны связи России с Афоном, и за все это время наша обитель Благовещения Пресвятой Богородицы переносит и терпит многие лишения... Потому молим Вас принять к сердцу нашу смиренную просьбуи уделить от Ваших благ в пользу братии нашей, которые оскудели и на церковные нужды: масло, свечи и т. п., которых не хватает в нашей обители. Молим Вас о пожертвованиях с приложением имен Ваших и Ваших ближних за здравие и упокой для поминания во время Божественных богослужений. Всякое пожертвование будет принято с благодарностью. Да неоскудеет рука дающего! Отец Иоанникий с братством»[37].

Материальная помощь со стороны российской диаспоры продолжала оказываться и в дальнейшем. Так, например, во время поездки в 1944 г. в Болгарию иеродиакона Давида (Цубера) для закупки продовольствия братии Свято-Пантелеймоновского монастыря русские церковные эмигранты в этой стране пожертвовали монастырю около 7 тыс. левов: 4403 – архиепископ Серафим (Соболев), 2 тыс. – игумен Иннокентий и 500 рублей – иеромонах Сергий[38].

Наряду с оказанием материальной помощи эмигранты из России старались помочь в защите русским святогорцам от различных ущемлений со стороны греческих властей. В частности, в августе 1931 г. настоятель келлии св. Иоанна Златоуста на Афоне иеросхимонах Варсонофий с братией обратился к Первоиерарху Русской Православной Церкви за границей митрополиту Антонию (Храповицкому) с просьбой возбудить перед обществом вопрос о защите на Афоне русского, сербского, болгарского и румынского монашества от греческого насилия. В это же время и Свято-Пантелеймоновский монастырь получил послание Вселенского Патриарха с угрозой строго покарать братию за то, что она не вводит у себя «Новый канонизм» (устав), якобы притесняет иноков-греков в обители и упорствует в нежелании принять греческое подданство. Владыка Антоний обратился к Сербскому Патриарху Варнаве с просьбой выступить в защиту русских иноков, что вскоре и было сделано.

Одновременно митрополит Антоний написал представителю Нансеновской организации для беженцев в Греции Котельникову, а тот в свою очередь в греческое Министерство иностранных дел, но там отрицали какие-либо притеснения русских иноков. В связи с сохранением тяжелой ситуации 7 октября 1931 г. Архиерейский Синод Русской Православной Церкви за границей постановил просить митрополита Антония продолжать помощь инокам. В следующем году, как уже отмечалось, был создан Комитет помощи русским афонским инокам[39].

Архиепископ Виталий (Максименко) в докладе Епархиальному съезду русской Северо-Американской епархии от 19 марта 1935 г. так охарактеризовал сложившуюся на Святой горе ситуацию: «Еще тяжелее [чем в Бессарабии] положение на Афоне, попавшем под греческую власть. Там в русские монастыри никого не пускают и ждут, пока перемрут старые русские монахи, чтобы завладеть русскими монастырями и их ценностями»[40].

В это же время всемирно известный богослов, бывший профессор Петроградской духовной академии, а затем профессор Софийского университета Н. Н. Глубоковский писал: «Греки злобно навалились на беззащитных единоверцев Святой горы, особенно на русских монахов. Если так продолжится и дальше, то от славных русских, болгарских и сербских обителей Афона скоро останутся лишь камни... Но и они всегда будут вопить о страшной неправде»[41].

В 1937 г. профессор А. В. Горемыкин и князь Н. П. Мещерский выступали в Париже с докладами о сложном положении русских обителей Афона[42]. Интерес к этой проблеме проявлял и известный деятель Русского христианского студенческого движения во Франции и Чехословакии протоиерей Сергий Четвериков. Он некоторые свои богословские труды посвятил афонской тематике, в частности книгу 1938 г. об основателе Свято-Ильинского скитасхиархимандрите свт. Паисии (Величковском)[43].

Большое внимание к положению русских обителей Афона в 1930-х – начале 1940-х гг. проявлял аляскинский миссионер архимандрит Герасим (Шмальц), бывавший на Святой горе до начала Первой мировой войны. Он активно старался заинтересовать Русское зарубежье судьбой своих соотечественников-святогорцев. Так, в письме отца Герасима известному русскому писателю-эмигранту Б. К. Зайцеву с о. Аяхталик на Аляске в Париж от 27 октября 1940 г.[44] говорилось: «Письма с Афона получаю часто, и почти каждое из них извещает меня о смерти кого-нибудь из иноков. Вымирает там русское монашество, эти единственные хранители чистоты святого православия. Вот что творят единоверные нам греки, из-за которых наша Русь пролила реки крови и которая до самой революции так щедро помогала всем восточным народам… Вот Вы так прекрасно, так трогательно описали о Св[ятой] горе, о подвижниках ее, и в каждой строчке Вашего писания видно любовь, сострадание к тем, кто избрал для себя иную жизнь вдали от мира! Прекрасная Ваша книга о русском Афоне, о св[ятом] острове Валаам. Спаси Вас за это Господь!.. Конечно, в Америке проживают святители монахолюбцы: архиепископ Тихон [Троицкий], архиеп[ископ] Виталий [Максименко], еп[ископ] Иоасаф [Скородумов], еп[ископ] Иероним [Чернов]. Они помогают афонцам, как только могут, материально. По-моему, всем бы архиереям нужно подать прошение греческим властям об открытии Св[ятой] горы для всех славян. Но печально то, что наши владыки не живут в мире и любви в такое страшное время»[45].

В свою очередь епископ Шанхайский свт. Иоанн (Максимович), выступая на Втором Всезарубежном соборе Русской Православной Церкви в августе 1938 г., описал ситуацию на Святой горе следующим образом: «Афон испытывает тройное бедствие: прекращение притока богомольцев и средств из России, реквизиция части недвижимых имуществ монастыря греческим правительством и полное воспрещение прибытия туда новых монахов славянской народности, особенно русских, которых не пускают даже в качестве паломников. Афон находится в опасности полного истощения»[46]. Всезарубежный собор уделил этой проблеме определенное внимание, но оказать существенное влияние на изменение ситуации не смог.

 

Особо следует отметить, что братия Свято-Пантелеимоновского монастыря и других русских обителей Афона активно помогала новым приходам и монастырям, создаваемым эмигрантами из России – во Франции, Чехословакии, Бельгии и других странах, но прежде всего в Югославии.В частности, в 1930–1931 гг. при ее содействии на русском участке Нового кладбища в Белграде была построена и украшена Иверская часовня, воздвигнутая после того, как советские власти в 1929 г. уничтожили одноименную часовню XVII в. у Воскресенских ворот перед Красной площадью в Москве. Деньги на строительство часовни пожертвовали югославский король Александр I, русские и сербские церковные общины, а также большое количество зачастую очень бедных русских эмигрантов из многих стран мира.

Для украшения часовни они хотели иметь и новый точный список пребывавшей на Афоне чудотворной Иверской иконы Божией Матери. При этом оказалось очень не просто получить у монахов греческого Иверского монастыря разре шение написать его, так как для этого нужно было сдвигать с места подлинный образ. Что бы добиться этого разрешения, 78-летний настоятель Руссика архимандрит Мисаил (Сапегин) сам отправился вдалекий путь по горным тропам на муле в Иверский монастырь. Такому просителю иверские старцы не решились отказать, и икона была написана[47].

5 июля 1931 г. из русской Свято-Троицкой церкви в Белграде к построенной часовне с пением акафистов двинулся крестный ход с преднесением написанного на Афоне списка Иверской иконы Божией Матери, возглавляемый епископом Лондонским Николаем (Карповым). Он был встреченПервоиерархом Русской Православной Церкви за границей митрополитом Антонием (Храповицким), который вместе сСербским Патриархом Варнавой (Росичем) в тот же день освятил храм-часовню[48].

Афонский список Иверского образа Божией Матери и ныне находится внутри часовни. Кроме этой иконы (в память Москвы), украшенной серебряным окладом, в храме, в небольшом иконостасе, были помещены также привезенная из Иерусалима икона Успения Божией Матери (в память Киева) и дар афонского Свято-Пантелеймоновского монастыря – список образа Нерукотворного Спаса, бывшего в домике Петра Великого (в память Петрограда). На наружной стене в особых нишах были помещены 2 больших образа: свт. Николая – в память императора Николая II и свт. Алексия, митрополита Московского, – в память цесаревича Алексея, также доставленные с Афона[49].

Часовня имела алтарь и периодически служила вторым приходским храмом Белграда. В ее усыпальнице в 1936 г. похоронили скончавшегося 10 августа митрополита Антония (Храповицкого). 9 апреля 1933 г. напротив Иверской часовни в присутствии югославского короля Александра I был открыт величественный памятник павшим русским воинам. В склепе под монументом были погребены перевезенные из разных мест останки 623 российских солдат и офицеров, погибших в годы Первой мировой войны на территории Сербии[50].

Во Франции насельник Свято-Пантелеймоновского монастыря схиархимандрит Алексием (Киреевский) основал скит Всех святых в земле Российской просиявших вблизи г. Мурмелон Ле Гран в провинции Шампань. 25 ноября 1925 г. о. Алексий по приглашению главы русской Западно-Европейской епархии митрополита Евлогия (Георгиевского) и благословению игумена Мисаила выехал в Париж и в дальнейшем купил на пожертвованные деньги участок рядом с русским воинским кладбищем под Мурмелоном. В 1932 г. о. Алексий устроил скит, чтобы «создать ре­лигиозный центр для молитв об убиенных воинах, а также для вечного упокоения усопших в эмиграции», и стал его настоятелем. Старцы Свято-Пантелеймоновского монастыря считали необходимым иметь своего представителя в одном из центров русской эмиграции, и поэтому, несмотря на просьбы о. Алексия разрешить ему вернуться в обитель, настаивали на его пребывании во Франции, где он и скончался в 1945 г.[51]

Весной 1931 г. настоятель Свято-Пантелеймоновского монастыря архимандрит Мисаил с охотой благословил русское т ипографское и миссионерское монашеское иноческое братство прп. Иова Почаевского в селе Ладомирова (Владимирова) на востоке Чехословакии (в так называемой Пряшевской Руси).Это братство представляло собой самый успешный образец возрождения русского монашества в условиях эмиграции. Оно было основанознаменитым почаевским типографом и издателем журнала «Русский инок» архимандритом Виталием (Максименко) и прославилось своей книгоиздательской деятельностью, ставв 1930-х гг. крупнейшим издательским центром всего русского церковного зарубежья. В период Второй мировой войны типография братства активно снабжала богослужебной и другой религиозной литературой верующих на оккупированных территориях СССР, в значительной степени способствуя возрождению там церковной жизни. Братия монастыря прп. Иова Почаевского также проводила большую миссионерскую работу среди католиков, униатов (словаков и русин) и русских эмигрантов в Чехословакии, в чем получала существенную помощь от русских обителей Святой горы.

10 апреля 1931 г. игумены трех главныхрусских обителей Афона подписали специальную грамоту в поддержку миссионерской деятельности руководителя братства прп. Иова Почаевского архимандрита Виталия, за которой «давно с вниманием и радостью» следили. В грамоте говорилось: «Мы, иноки святой Афонской горы – древнего оплота православия, уже давно ревнуя о просвещении Карпатской Руси светом истинной православной веры, посылаем Вам и Вашим сотрудникам – миссионерам благословение святой горы Афонской и особое “Послание” для широкого распространения среди народа на Карпатах… Кроме сего извещаем Вас, что имя Ваше со всею о Христе братиею Вашею отныне будет поминаться на проскомидии Божественной литургии ежедневно в обителях наших». Миссионерской обители прп. Иова Почаевского также были пожертвованы: от Свято-Пантелеймоновского монастыря – икона св. великомученика Пантелеимона, освященная на честной главе святого; от Свято-Андреевского скита – список чудотворной Иверской иконы Божией Матери, от Свято-Ильинского скита – икона св. пророка Илии[52].

С 1931 г. в монастырской церкви св. архангела Михаила в Ладомировой также хранились и другие великие святыни, дарованные афонскими монахами, прежде всего части правой руки и честной главы свт. Иоанна, Предтечи и Крестителя Господня, привлекавшие большое количество паломников. Всего с Афона в обитель прп. Иова Почаевского прибыли 2 ковчега со святыми мощами, так как в 1931 г. Свято-Пантелеймоновский монастырь пожертвовал новой обители часть мощей св. вмч. Пантелеимона. Когда в 1935 г. благочинный Ладомировского монастыря игумен Иов (Леонтьев) совершил с миссионерскими целями поездку по русским общинам Западной и Центральной Европы, он вез с собой именно частицу святых мощей св. вмч. Пантелеимона, присланную из Руссика[53].

В Пасхальные дни 1931 г. Свято-Пантелеймоновский монастырь посетил подвизавшийся здесь прежде насельник Ладомировского братства иеромонах Серафим (Иванов). Он отметил, что из 2 тыс. человек прежней братии в Руссике осталась примерно 1/10 часть, причем 20 иноков были выходцами с Карпатской Руси. Отец Серафим в одной из своих статей написал, какую значительную помощь и поддержку оказали ему насельники монастыря: «Узнав, что я миссионер с Карпат, почтикаждый из монахов ревновал внести свою лепту на дело православной миссии. Один вручал мне заветный крестик с частицами св. мощей; другой брал с божницы дорогую по красоте живописи икону и передавал на благословение; третий, узнав о бедности уб ранства нашего храма, снимал из-за постели коврик и дарил мне, с просьбой постилать пред святым престолом; четвертый совал мне в руки книжку, четки, деревянную ложку своей работы и т. п. Весьма утешил нашу обитель пантелеимоновский иеромонахо. Пинуфрий. Он принес мне собрание камней и священных реликвий из разных мест Палестины и Синая, которые в благолепном ковчеге, снабженные соответствующими надписями и фото графиями, служат ныне украшением нашего миссийного храма[54]; незнакомый монах подарил с десяток ценных духовных книг и т. д.

И гумен Мисаил «с охотой согласился благословить… мис сионерскую обитель во Владимировой на Карпатах благодатным образом великомученика и целителя Пантелеимона» и дал о. Серафиму на прощание знаменательное напутствие: «Вот ты по милости Влады чицы нашей получил в Ее святом Уделе много духовных сокровищ. Да почиет же с сими святынями на вашей миссионерской обители благодать святого Афона; да будет она отныне как бы малым карпаторусским Афоном »[55]. Активно старался поддержать новые очаги православия, возникавшие благодаря деятельностиэмигрантов из России в Европе, проходивший послушание в канцелярии Руссика иеромонах Пинуфрий (Ерофеев) . Так живая афонская традиция выходила в мир русских изгнанников.

Во многом благодаря возведенному в 1931 г., вскоре после возвращения из афонской поездки, в сан игумена и ставшему в дальнейшем настоятелем братства прп. Иова Почаевского о. Серафиму, русская обитель в Чехословакии вплоть до начала Второй мировой войны имела прочные духовные связи со Свято-Пантелеймоновским монастырем и в частности распространяла среди верующих его печатные издания. В 1934–1936 гг. духовником монашеского братства прп. Иова Почаевского служил прибывший из Руссика схиигумен Кассиан (Корепанов), позднее вернувшийся в родную обитель[56].

В 1932 г. братия Свято-Пантелеймоновского монастыря помогла в строительстве храма святого и праведного Иова Многострадального в память царя-мученика Николая II «и всех русских людей, богоборческой властью в смуте убиенных». 24 января 1932 г. к русским святогорцам обратился за помощью комитет по сооружению храма, который находился под покровительством великой княгини Ксении Александровны и почетным председательством Сербского Патриарха Варнавы (председателем был протоиерей Василий Виноградов). Через о. Андрея в Салониках в Руссик переслали воззвание, «Вестник» комитета, подписной лист, а также бланк перечня русских людей, убитых и умученных богоборческой властью, для вписания новых имен и внесения их в синодик с целью дальнейшего поминовения за богослужением[57]. К 15 марту в адрес комитета переслали собранные по подписному листу средства, а 19 октября 1933 г. в Свято-Ильинском скиту составили перечень имен русских святогорцев, убитых или умерших в ссылке и заключении в Советской России (31 человек)[58].

В 1934 г. в благословение общины главного храма русской эмиграции в Югославии – Свято-Троицкой церкви в Белграде игумен Мисаил передал ей часть мощей святых угодников Божиих, которые поместили в особом киоте на святом престоле и в положенные дни выносили для освящения молящихся в храме (ковчег с этими мощами и сейчас находится в Свято-Троицкой церкви)[59]. Подобную помощь русские святогорцы оказывали и другим эмигрантским общинам и монастырям, созданным эмигрантами из России.

 

Особенно тесную связь братия русские русских обителей Афона имела с российской эмиграцией в Греции. После революционных событий 1917 г. и поражения Белой армии в Гражданской войне в эту страну прибыло значительное количество беженцев из России. По официальным данным, в начале 1921 г. их было 31,5 тыс., в том числе 1,5 тыс. прибыли в Афины и 2 тыс. в Салоники (их называли «левкороссос», т. е. «белые русские»), большинство же составляли донские и кубанские казаки, проживавшие в лагерях на острове Лемнос. Кроме того, в 1920-х гг. в Грецию репатриировались около 100 тыс. российских греков, так называемых понтийцев или «россопонтов».[60] Правда, во 2-й половине 1921 г. почти все казаки вместе с военным духовенством были вывезены с Лемноса в Болгарию и Королевство сербов, хорватов и словенцев. В 1924 г. во всей Греции проживало лишь 3 тыс. русских эмигрантов, в 1928 г. – 2 тыс., а в 1935 г. – 2200 человек[61]. Большую роль в поддержке беженцев сыграла королева эллинов Ольга Константиновна (вдова греческого короля Георга I и русская великая княгиня, 1851–1926 гг.), короткое время фактически управлявшая страной.

Уже осенью 1918 г. в Афинах был образован Союз помощи русским в Греции, который обратился за содействием к своим соотечественникам, пребывавшим на Святой горе. Все русские обители Афона откликнулись на этот призыв. Наибольшую помощь оказал Свято-Пантелеймоновский монастырь, в январе 1919 г. Братство русских келлий пожертвовало 280 драхм, братия Свято-Ильинского скита – 30 драхм и т. д.[62]

В 1-й половине марта 1919 г. корреспондент российского консульства в Салониках А. А. Павловский, согласно постановлению совместного заседания представителей русских святогорцев от 4 марта, запросил мнение главных русских обителей Афона о возможности создания на Святой Горе местного комитета (отделения) Союза помощи русским в Греции. 16 марта настоятель Свято-Пантелеймоновского монастыря архимандрит Мисаил ответил, что его братия сама затрудняется заняться организацией комитета, но если другие обители захотят, она не будет против. В конце концов, о желании открыть на Афоне отделение Союза помощи русским в Греции сообщили лишь насельники Свято-Ильинского скита, и оно не было создано[63].

В середине февраля 1920 г. через салоникского генерального консула русским обителям Афона поступило письменное предложение российского посланника в Афинах принять тысячу раненых русских солдат и офицеров, но на эту просьбу из-за тяжелой материальной ситуации в обителях последовал отказ. Так, духовный собор старцев Свято-Ильинского скита в ответном письме от 24 февраля сообщил, «что для названных раненых у нас найдутся помещения на 30 чел[овек] и, с великим трудом, кое-какие кровати, хотя совершенно голые, ибо у нас нет ни тюфяков, ни простыней, ни подушек, ни одеял. У нас также нет для них ни белья, ни медикаментов. О продовольствии и говорить нечего, ибо мы крайне нуждаемся не только в самых необходимых продуктах, но и в насущном куске хлеба. Поэтому всем понятно, что упомянутые раненые не могут у нас находиться»[64]. В результате раненые русские солдаты на Афон не прибыли.

Русский Свято-Троицкий храм в Афинах после революции еще некоторое время действовал при Российской дипломатической миссии, которую с 1912 г. возглавлял последний императорский посланник в Греции Е. П. Демидов (1868–1943 гг.), князь Сан-Донато. Он и его жена, С. И. Демидова, урожденная графиня Воронцова-Дашкова (1870–1953 гг.), известная благотворительница и уполномоченная Российского общества Красного Креста, оказывали всестороннюю помощь как общине Свято-Троицкого храма, так русским святогорцам[65]. В частности, Е. П. Демидов в конце 1918 г. занимался вопросами открытия после окончания войны Константинопольских подворий русских обителей Афона, затем возвращения Свято-Пантелеймоновскому монастырю изъятого под военный санаторий Преображенского корпуса, предотвращения реквизиции греческими властями метохов Руссика и т. д.

Настоятелем Свято-Троицкой церкви с 1914 по 9 декабря 1920 г. служил выпускник Московской духовной академии архимандрит Сергий (Дабич; 1877–1927 гг.). В августе 1919 г. он предпринял поездку на Святую гору, чтобы собрать сведения о положении ее русских обителей, но был выслан протатом[66]. В июне 1921 г. был образован «Союз русских православных христиан в Греции», получивший статус юридического лица. При этом Свято-Троицкая церковь еще несколько лет оставалась в ведении Российской миссии, а ее настоятель числился в списке дипломатов и поддерживал связь[67].

С образованием в 1924 г. СССР и его официального признания 1 июня того же года Грецией русская община в Афинах была официально отделена от посольства и вошла в состав Афинской архиепископии со статусом парекклисиона (прихода без полных юридических прав); вместо «Союза русских православных христиан в Греции» был образован приходской совет (в ведение которого перешел Свято-Троицкий храм)[68].

В Салониках, на северной окраине города, в квартале Харилау со времени Первой мировой войны находился лагерь, где в 1920–1960-х гг. жили русские беженцы. Первоначально они посещали небольшую домовую церковь вмч. Димитрия Солунского при русской больнице, традиционно связанной с русскими обителями Афона. Многие святогорцы лечились в этой больнице, так, например, 27 февраля 1921 г. в ней после продолжительной болезни от туберкулеза скончался известный насельник Руссика иеросхимонах Андрей (Жеков)[69]. В первые послереволюционные годы в церкви вмч. Димитрия Солунского служили иеромонахи афонского Свято-Пантелеймоновского монастыря, в 1924–1925 гг. – священник Илия Голоколосов[70], а в 1926–1930 гг. – протоиерей Иоанн Турский.

В 1921 г. на территории лагеря беженцев в Харилау была устроена маленькая «походная церковь», утварь и иконостас которой передали из упраздненных военных храмов распущенного Русского экспедиционного корпуса на Балканах[71]. Однако эмигранты мечтали о своем достаточно большом приходском храме и в конце 1920-х гг. образовали организационный комитет по его созданию, получивший благословение Салоникского митрополита и помощь русских святогорцев. В 1929 г. возглавляемый генералом В. Д. Путинцевым комитет приобрел один из бараков лагеря Харилау и перестроил его под церковь. В 1930 г. храм освятил во имя свт. Николая Чудотворца греческий Салоникский митрополит. Иконы для храма в основном подарили эмигранты, утварь и иконостас взяли из походной церкви Русского экспедиционного корпуса на Балканах, много образов, а также часть утвари и облачения пожертвовали русские афонские обители. С их помощью была собрана и приходская библиотека (позднее ее передали в Русскую богадельню в Афинах).

В начале 1930-х гг. домовая Димитровская церковь вместе с русской больницей отошла городу, однако большую часть ее убранства удалось передать в храм свт. Николая Чудотворца. В связи с этим он стал носить двойное посвящение – свт. Николая и вмч. Димитрия Солунского. Одной из основных особенностей прихода была тесная связь с русским монашеством на Афоне, по мере сил заботившимся о своих соотечественниках на чужбине. В храме часто служили русские святогорцы.

С 1930 г. до 1944 г. настоятелем храма в Харилоу служил протоиерей Иоанн Турский. Он считал себя клириком Русской Православной Церкви за границей, хотя официально приход числился в составе местной епархии Элладской Церкви. Эта юдисдикционная двойственность сохранялась до 1960-х гг.[72]

В 1920-х гг. городские власти Салоник отвели часть кладбища в районе Каламария (вблизи бывшего метоха Свято-Пантелеймоновского монастыря) для захоронения жителей русского лагеря, всего на этом участке было погребено около 300 человек. Еще один русский мемориал был создан с помощью русских святогорцев на самом большом в Греции военном союзническом кладбище времен Первой мировой войны – Зейтинлик (на окраине Салоник), где покоятся 20,5 тыс. солдат Антанты, павших в 1915–1918 гг. на Салоникском (Македонском) фронте, среди них около 400 русских[73]. Местоположение кладбища было выбрано не случайно: в этом районе Салоник во время Первой войны находился большой госпиталь войск Антанты и главный штаб сербских частей. Участок, где начались захоронения павших солдат, после окончания войны был подарен греческим правительством странам Антанты[74].

Уже в октябре 1917 г. по просьбе российского генерального консула в Салониках Свято-Пантелеймоновский монастырь выслал заготовленные колья для установки крестов на могилах русских солдат. В 1918 г. начались работы по благоустройству русского участка, закончившиеся в 1936 г.; в частности там были высажены кипарисы, подаренные русскими святогорцами. Так 4 октября 1918 г. консульский корреспондент на Афоне А. А. Павловский написал игумену Мисаилу, что консул П. А. Лобачев просил выслать на французском пароходе 80 кипарисов для украшения русского военного кладбища, и 8 октября настоятель Руссика сообщил о своем согласии[75].

В 1930-х гг. эмигранты из России начали собирать средства для постройки на русской части кладбища своего храма-памятника. Союз русских эмигрантов Македонии-Фракии выпустил воззвание, в Афинах был даже учрежден Комитет по сбору пожертвований на увековечивание памяти русских воинов, павших на Македонском фронте, под председательством супруги последнего российского посла в Афинах княгини С. И. Демидовой Сан-Донато. Свою лепту внесли и русские святогорцы. Однако бедственное материальное положение русских эмигрантов и начавшаяся Вторая мировая война помешали осуществить этот замысел[76].

 

Многообразными были личные связи насельников Свято-Пантелеймоновского монастыря с различными представителями русской эмиграции. Когда 5 июня 1933 г. по решению Собора старцев обители для сбора пожертвований в Югославию был послан схимонах Кассиан (Корепанов), он получил разнообразную поддержку местной русской диаспоры. Приехав в Белград, о. Кассиан поселился у настоятеля русской Свято-Троицкой церкви в Белграде протоиерея Петра Беловидова. В югославской столице он встречался с бывавшими в Руссике архиепископом Анастасием (Грибановским) и епископом Митрофаном (Абрамовым), которые подробно расспрашивали об Афоне и обещали оказать материальную помощь. В ноябре 1933 г. о. Кассиан переехал в город Битоль, где остановился у преподавателя местной семинарии прп. о. Иоанна (Максимовича), будущего архиепископа Сан-Францисского[77]. Вскоре схимонаха пригласили духовником в русскую обитель прп. Иова Почаевского в Ладомировой (Чехословакии).

Среди насельников Свято-Пантелеймоновского монастыря особенно активную переписку с русскими эмигрантами вели прп. Силуан Афонский и монах Василий (Кривошеин). Так, например, в мая 1933 г. прп. Силуан получил письмо из Парижа от послушника Георгия, который просил помолиться за архиепископа Вениамина (Федченкова), недавно уехавшего в качестве экзарха Московского Патриархата в США, и переслал фотографию Владыки Вениамина на память. 24 июля 1936 г. прп. Силуану написал письмо учившийся на богословском факультете Белградского университета Роман Стрижков (будущий архимандрит Силуан), который сообщил о своем новом, предстоящим осенью, приезде в Руссик и просил помочь с приобретением нескольких богословских книг в монастырском магазине[78].

Отец Василий (Кривошеин), помимо своих проживавших, в основном во Франции, родственников, в 1936–1938 гг. активно переписывался и обменивался богословской литературой с прихожанином русского храма св. князя Александра Невского в Париже князем Н. П. Мещерским, который в 1937 г. несколько месяцев пребывал на Афоне. Вернувшись во Францию, Никита Петрович выступал с докладами о своей поездке (например, в декабре 1937 г. в братстве св. Фотия) и убедил многих эмигрантов из России оказать материальную помощь русским обителям Святой горы. Под его влиянием брат Никиты Петровича Николай Петрович и многие друзья собирались поехать в Руссик на Пасху 1938 г.[79] В годы Второй мировой войны Н. П. Мещерский стал переводчиком в немецкой армии и погиб в бою с партизанами под Смоленском (при этом его брат Николай Петрович принимал участие в движении Сопротивления в период оккупации Франции)[80].

Еще одним активным корреспондентом монаха Василия в 1937–1938 гг. был диакон Владимир Иванович Родионов. Он родился в семье белого генерала и писателя И. А. Родионова, был художником, в 1934 г. поступил в Свято-Сергиевский богословский институт, но в 1935 г. стал послушником на Трехсвятительском подворье Московского Патриархата в Париже, и 6 марта 1937 г. митрополит Виленский и Литовский Елевферий (Богоявленский) рукоположил его во диакона. С осени 1936 г. Владимир Иванович состоял в переписке с прп. Силуаном Афонским и иеросхидиаконом Софронием (Сахаровым), которые советовали ему «скорее углубиться в молитвенную жизнь». В письме о. Василию от 21 декабря 1937 г. В. И. Родионов просил помочь поступить послушником в Руссик, а в следующем письме от 27 января 1938 г. поблагодарил за хлопоты и сообщил, что по ходатайству великого князя Дмитрия Павловича архиепископ Афинский Хризостом выделил ему стипендию для учебы на богословском факультете Афинского университета, а также помог с получением разрешения на посещение летом Афона. Впрочем, весной 1938 г. отец Владимир написал, что ему предложен постриг в мантию и митрополит Елевферий (Богоявленский) вызывает его в Литву для рукоположения во иеромонаха в праздник Святой Троицы[81].

Многие представители русской эмиграции в 1920–1930-х гг. все же стали насельниками Свято-Пантелеймоновского монастыря и других обителей Афона. Так, в середине 1920-х гг. на Святую гору приехали и остались там примерно на 20 лет 3 молодых русских эмигранта, учившихся в Парижском Свято-Сергиевском богословском институте: будущий архиепископ Василий (Кривошеин), будущий схиархимандрит Софроний (Сахаров), о которых подробно рассказывается в другой главе, и иеросхидиакон Иувеналий (Егоров; 1892–1943), бывший офицер-танкист. И. И. Егоров поступил в Руссик 19 июня 1927 г., 19 декабря того же года принял монашеский постриг в рясофор, 24 марта 1928 г. – в мантию, а 9 марта 1938 г. – в схиму. Послушание он проходил в казначействе и скончался на Афоне 27 января 1943 г.[82] Архимандрит Кассиан (Безобразов) в письме 1939 г. протоиерею Сергию Булгакову охарактеризовал отца Иувеналия как «строгого аскета»[83].

После высылки финляндским правительством с Валаама в 1927 г. большой группы монахов-старостильников некоторые из них поселились на Афоне. Так, например, на Святую гору приехал бывший смотритель Предтеченского скита Спасо-Преображенского Валаамского монастыря иеромонах Хрисанф (Малыхин; 1875 г.р.)[84]. Во 2-й половине 1920-х гг. монашеский постриг в Руссике приняли будущие архиепископы Серафим (Иванов) и Иоанн (Шаховской).

В 1931 г. послушником в Свято-Пантелеймоновский монастырь поступил бывший Пермский губернатор, духовный писатель А. В. Болотов, принявший монашеский постриг в мантию и схиму с именем Амвросий и скончавшийся на Афоне 13 февраля 1938 г. В 1936 г. на Святую гору прибыл и остался там до своей кончины в 1972 г. высланный из Советского Союза архимандрит Евгений (Жуков). В 1938–1946 гг. насельником Руссика был архимандрит (будущий епископ) Кассиан (Безобразов), а насельником Свято-Андреевского скита примерно в этот же период – будущий архимандрит Силуан (Стрижков).

Часть русских эмигрантов поселилась на Каруле, в южной части Афонского полуострова, в том числе полковник царской армии, старший брат российского посланника в Сербии В. Н. Штрандтмана иеросхимонах Никон (Штрандтман), бывший телохранитель Николая II схимонах Никодим, русский князь иеросхимонах Парфений и др. Пополнение святогорской братии за счет представителей российской эмиграции, несомненно, было бы значительно больше, если бы не жесткие ограничительные меры со стороны греческих властей, введенные в конце 1920-х гг. Однако оно и так стало значительным явлением в истории русского Афона.

 


© Шкаровский М. В., 2017

 

[1] ГА РФ, ф. 5919, оп. 1, д. 2; д. 52; д. 133.

[2] Архив Русского Пантелеимонова монастыря на Афоне (далее – АРПМА), оп. 10, д. 196, № 4410, л. 20 об.

[3] Там же, д. 190, № 167, л. 35.

[4] ГА РФ, ф. 6343, оп. 1, д. 6, л. 297.

[5] Там же, ф. 9145, оп. 1, д. 959, л. 107.

[6] Архив Свято-Троицкой духовной семинарии Русской Православной Церкви за границей в Джорданвилле, фонд В. А. Маевского, Афон.

[7] Там же, фонд П. Н. Краснова, письма 1923–1944 гг.

[8] АРПМА, оп. 10, д. 190, № 167, л. 50.

[9] Там же, л. 32 об.–33 об.

[10] Там же, д. 207, № 175, л. 10.

[11] Там же, л. 1–1 об., 11.

[12] Там же, л. 12 об.–13.

[13] Там же, л. 14 об.–15.

[14] Зайцев Б. К. На Афон. М., 2013. С. 74, 158.

[15] Голос подвижников Афона // Церковные ведомости. 1928. № 15/16. С. 4.

[16] Афон за церковное объединение // Православная Русь. 1935. № 8/9. С. 1.

[17] АРПМА, оп. 10, д. 216, № 178, л. 36.

[18] См.: Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания: Письма с Афона (к Д. Бальфуру). М., 2002.

[19] ГА РФ, ф. 6343, оп. 1, д. 286, л. 31–32.

[20] АРПМА, оп. 10, д. 216, № 178, л. 51.

[21] Афонские письма архимандрита Кассиана (Безобразова) / Публ. прот. А. Емельянова // Вестник Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета. Серия 2: История. История Русской Православной Церкви. 2013. Вып. 3(52). С. 90.

[22] Василий (Кривошеин), архиеп. Переписка с Афоном: Письма и документы. М.; Брюссель, 2012. С. 375–376.

[23] Всеволод (Филипьев), мон. Святорусское откровение миру: Избранные статьи. Джорданвилл; М., 2005. С. 272, 274.

[24] Энеева Н. Т. Русская Православная Церковь в эмиграции, ее отношения с католичеством и решение проблемы всехристианского единства русским богословием 1920–1930-х гг. // Россия и Ватикан. Вып. 3: Русская эмиграция в Европе и католическая Церковь между двумя мировыми войнами. М., 2014. С. 101–102.

[25] АРПМА, оп. 10, д. 226, № 183, л. 55.

[26] Синодальный архив Русской Православной Церкви за границей в Нью-Йорке (далее – СА), д. 2/40.

[27] АРПМА, оп. 10, д. 209, № 4653, л. 8.

[28] Там же, д. 226, № 183, л. 2–2 об.

[29] СА, д. 2/40.

[30] Всеволод (Филипьев), мон. Указ. соч. С. 260, 269.

[31] АРПМА, оп. 10, д. 197, № 170, л. 1–2; д. 198, № 171, л. 28–30об.

[32] Там же, д. 204, № 4687, л. 1–1 об.

[33] Зайцев Б. К. Афины и Афон: Очерки, письма, афонский дневник. М., 2012. С. 172–173.

[34] АРПМА, оп. 10, д. 190, № 167, л. 62.

[35] ГА РФ, ф. 6343, оп. 1, д. 125; Русские в Болгарии. София, 1999. С. 172.

[36] Николай (Трайковский), игум. Русские монахи в Македонии. Скопье, 2012. С. 41.

[37] Там же. С. 40–41.

[38] АРПМА, оп. 10, д. 225, № 182, л. 63 об.–64.

[39] ГА РФ, ф. 6343, оп. 1, д. 116; д. 117; д. 125.

[40] Виталий (Максименко), архиеп. Мотивы моей жизни. Джорданвилл, 1955. С. 31.

[41] Маевский В. А. Афон и его судьба. М., 2009. С. 193–194.

[42] АРПМА, оп. 10, д. 216, № 178, л. 51, 58.

[43] Четвериков С.Молдавский старец схиархимандрит Паисий Величковский. Его жизнь, труды и влияние на православное монашество. Вып. 1–2. Петсери, 1938.

[44] Письма о. Герасима Б. К. Зайцеву были подготовлены А. К. Клементьевым для публикации в журнале «Русский паломник» в 1997 г., однако увидели свет лишь частично – в переводе на английский язык. См.: Out of the Abundance of the Heart. The letters of archimandrite Gerasim of New Valaam, Alaska to the Wellknown Russian Spiritual Writer Boris Zaitsev // The Orthodox Word. 1999. № 306–207. P. 135–181, № 208. P. 211–240.

[45] Клементьев А. К. Предисловие // Зайцев Б. К. Афины и Афон: Очерки, письма, афонский дневник. М., 2012. С. 48–49.

[46] Иоанн (Максимович), еп. Положение православной Церкви после войны // Деяния Второго Всезарубежного собора Русской Православной Церкви, с участием клира и мирян, состоявшегося 1(14) – 11(24) августа 1938 г. в Сремских Карловцах в Югославии. Белград, 1939. С. 396.

[47] Верин С. Архимандрит Мисаил, игумен русского Пантелеймонова монастыря на Афоне // Православный русский календарь на 1931 год. Владимирова, 1930. С. 66–69.

[48] АРПМА, оп. 10, д. 216, № 178, л. 17.

[49] Маевский В.Иверская Богоматерь на Афоне, в Москве и Белграде. Белград, 1932. С. 30–59.

[50] Русские храмы и обители в Европе / Авт.-сост. В. В. Антонов, А. В. Кобак. СПб., 2005. С. 202–203.

[51] АРПМА, № 3679; Русские храмы и обители в Европе. С. 286–287; Русский афонский отечник XIX–XX веков. Святая Гора Афон, 2010. С. 460–461; Евлогий (Георгиевский), митр. Путь моей жизни. М., 1994. С. 519–522.

[52] АРПМА, оп. 10, д. 217, № 4654, л. 1–2.

[53] Колупаев В. Е. Православная книга Русского зарубежья первой половины XX века: Из истории типографии братства Иова Почаевского, Волынь-Карпаты, 1903–1944. М., 2010. С. 118.

[54]С[ерафим (Иванов)], и[гум].На св. Афоне пасхальными днями 1931 года // Православный русский календарь на 1932 год. Владимирова, 1931. С. 55.

[55] Там же. С. 46–47, 55.

[56] Письма Блаженнейшего митрополита Антония (Храповицкого). Джорданвилл, 1988. С. 274; Русский афонский отечник XIX–XX веков. С. 721–723.

[57] АРПМА, оп. 10, д. 218, № 4384, л. 1–6.

[58] Там же, д. 219, № 4056, л. 1–3.

[59] Там же, д. 226, № 183, л. 55; Русские храмы и обители в Европе. С. 201.

[60] Талалай М. Г. Русские церковные общины в Греции в межвоенный период // Русская эмиграция в Европе в 1920–1930-е гг. Вып. 2. СПб., 2005. С. 124–125.

[61] Йованович М. Русская эмиграция на Балканах 1920–1940. М., 2005. С. 118, 121–122; Косик В. И. Русское церковное зарубежье: XX век в биографиях духовенства от Америки до Японии. Материалы к словарю-справочнику. М., 2008. С. 400.

[62] АРПМА, оп. 10, д. 180, № 163, л. 192.

[63] Там же, л. 207–207 об.; Феннелл Н., Троицкий П., Талалай М. Ильинский скит на Афоне. М., 2011. С. 244–245.

[64] Феннелл Н., Троицкий П., Талалай М. Указ. соч. С. 67, 255.

[65] См.: Талалай М. Г. Генеалогия Демидовых князей Сан-Донато (по зарубежным источникам) // Альманах международного Демидовского фонда. Вып. 3 / Сост. Н. Г. Демидова.М., 2003. С. 117–119.

[66] АРПМА, оп. 10, д. 170, № 154, л. 44; Нивьер А. Православные священнослужители, богословы и церковные деятели русской эмиграции в Западной и Центральной Европе. 1920–1995: Биографический справочник. М., 2007. С. 432–433; Третьякевич Л. Д’Эрбиньи и русская эмиграция // Вестник русского христианского движения. 2004. № 167.

[67] ГА РФ, ф. 5680, оп. 1, д. 119, л. 116–117; ф. 6343, оп. 1, д. 231, л. 17.

[68] Там же, ф. 5680, оп. 1, д. 119, л. 6; ф. 9145, оп. 1, д. 189, л. 10.

[69] Русский афонский отечник XIX–XX веков. С. 389.

[70] ГА РФ, ф. 5919, оп. 1, д. 47.

[71] Талалай М. Г. Русские церковные общины в Греции в межвоенный период. С. 128–129.

[72] Там же. С. 129–130.

[73] Полный список см.: Талалай М. Г. Русские захоронения на военном кладбище Зейтинлик в Салониках. СПб., 1999.

[74] OpacicP. Le Front de Salonique. Zeitelnik. Belgrade, 1979; Попович Н. Односи Србиjи и Русиjе у првом светском рату 1914–1918. Београд, 1977.

[75] АРПМА, оп. 10, д. 180, № 5377, л. 25, 111.

[76] Русские храмы и обители в Европе. С. 118–119.

[77] АРПМА, оп. 10, д. 216, № 178, л. 40–42.

[78] Там же, л. 15–16.

[79] Там же, л. 53–57.

[80] Свидетельство автору родственников Н. П. Мещерского в 2009 г.

[81] АРПМА, оп. 10, д. 216, № 178, л. 50–52.

[82] Монахологий Русского Свято-Пантелеимонова монастыря на Афоне. Святая Гора Афон, 2011. С. 315.

[83] Афонские письма архимандрита Кассиана (Безобразова) С. 90, 116–117.

[84] Всеволод (Филипьев), мон. Указ. соч. С. 238.

Форумы