Княжеская десятина в раннефеодальном обществе и ее реликты

Б. Н. Флоря. Исследования по истории Церкви.



Первая забота, с которой столкнулись правители славянских стран, построившие храмы для проповедников новой религии, была необходимость обеспечить их материальное существование. Именно решению этого вопроса оказалась посвящена значительная часть наиболее ранних актов, определявших положение духовенства в обществе.

Уже в конце XIX в. польский исследователь В. Абрахам выдвинул положение, что первоначальной формой материального обеспечения Церкви в Древнепольском государстве было отчисление в ее пользу доли (обычно — десятой части) от государственных доходов[1]. В дальнейшем, несмотря на отдельные возражения (в частности, со стороны К. Бучека), эта точка зрения получила общее признание. Рядом новых аргументов ее подкрепил Г. Ловмяньский[2].

Наиболее важные доводы в пользу правильности построения В. Абрахама дают акты, относящиеся к Поморью, т. к. только для этой области имеются источники, характеризующие материальное положение Церкви в первые десятилетия после принятия поморянами христианства. Первой была булла Иннокентия II 1140 г. только что основанному епископству в Волине[3], подтверждавшая пожалования поморских князей. В булле не упоминаются земельные владения епископства. В ней названы лишь десятина от торга в местности Sithem и налог, установленный в пользу епископства со всей территории Поморья,— две меры хлеба и пять денариев с каждого пашущего. Эта повинность была фиксированным налогом, установленным в пользу кафедры княжеской властью, и уже поэтому ее нельзя отождествлять с католической десятиной, введенной в Поморье лишь во 2-й половине XII в.[4]

Основную часть буллы занимает перечень главных поморских градов. В Риме, где составлялась булла, перечень градов, заимствованный из представленных поморским духовенством документов, поняли, по-видимому, таким образом, что речь идет о градах, переданных князьями епископской кафедре. Однако уже давно установлено, что ни один из упомянутых в булле градов не являлся в дальнейшем владением епископа. Вероятно, эти поморские центры административных округов названы здесь как места сбора доходов, выделенных кафедре княжеской властью. Такое понимание может быть подтверждено одной особенностью перечня. При упоминании таких градов, как Волин и Камень, употреблена формула: «cum foro et taberna» (с торгом и корчмой), относительно Колобжеги — «cum tugurio salis et theloneo foro» (с соляной варницей и пошлиной от торга). Очевидно, в этих центрах помимо общей нормы сбора (возможно, упомянутого выше налога) в пользу кафедры должны были поступать доходы от торговых пошлин и корчем.

Таким образом, через двадцать лет после крещения поморян епископство не имело земельной собственности и его материальное обеспечение складывалось из доходов, выделенных княжеской властью, обладавшей достаточной силой, чтобы наложить на население налог в пользу Церкви, располагавшей и другими доходами (от торговли, от добычи соли) и опиравшейся на грады при организации их сбора.

С буллой Иннокентия II следует сопоставить грамоту первого поморского епископа Войтеха монастырю в Столпе, основанному поморским князем Ратибором. Единственным источником доходов монастыря стала десятина «со всей провинции Грозвин» (de tota provincia Grozwin)[5]. Здесь доля выделенных Церкви доходов определяется уже как десятина, по всей вероятности, от княжеских доходов. Во многом сходная картина вырисовывается при анализе известных по грамоте 1159 г. дарений Ратибора монастырю св. Марии и Готхарда в Гробе[6]. В состав дарений Ратибора входили и «villa» Гробе на месте расположения монастыря и одна-две «villa» на территории нескольких поморских округов, но главное место занимали в них доходы от торга и корчмы на территории целых округов, доля проезжих пошлин с повозок и кораблей, проходящих по Одре, доля доходов от добычи соли в Колобжеге. Эти доли доходов выделялись необязательно в форме десятины. Так, в грамоте монастырю в Гробе неоднократно говорится о пожаловании трети торговых пошлин. В более поздних дарениях церковным учреждениям на Поморье преобладают уже земельные владения, а пожалования княжеских доходов незначительны.

В отличие от Западного Поморья, сохранившегося после крещения поморян как особое княжество, Восточное Поморье в начале XII в. было включено в состав Древнепольского государства. Церковное управление этой землей было передано созданному в 20-х гг. XII в. Влоцлавскому епископству. О материальном обеспечении этой кафедры позволяет судить булла папы Евгения IV 1148 г., подтверждавшая более ранние дарения польских князей[7]. На всей территории диоцеза епископству была предоставлена десятая часть доходов от чеканки монеты и десятая часть доходов от судебных пошлин. На собственно польских землях епископству были переданы значительные земельные владения — грады Вольбор и Лагов со всеми относящимися к ним территориями. Иначе дело обстояло на Восточном Поморье. Здесь в тексте буллы фигурировал «град Гданьск в Поморье с десятиной от зерна и от всего того, что платят с кораблей» (castrum Gdanz in Pomerania cum decima tam annone, quam omnium eorum, que de navibus solvuntur).

И в этом случае составители буллы поняли предложенные им тексты таким образом, что «град Гданьск» является таким же владением Влоцлавских епископов, как Вольбор или Лагов. Однако, как показывает сравнение с более поздними соглашениями восточнопоморских князей с Влоцлавскими епископами[8], Гданьск является здесь административным центром всего Восточного Поморья[9], куда поступало то зерно, десятая часть которого должна была быть передана епископу. Таким образом, и на востоке Поморья в середине XII в. епископство обеспечивалось исключительно долей от поступавшего в государственную казну зерна и от пошлин с кораблей, прибывавших в порт Гданьск.

По материалам, относящимся и к Восточному и к Западному Поморью, в первые десятилетия после принятия христианства Церковь обеспечивалась почти исключительно за счет доли государственных доходов.

Польские акты XII в., касавшиеся собственно польских земель, отражают уже более поздний этап развития, когда княжеская десятина была лишь одной из форм материального обеспечения Церкви. Булла Иннокентия II 1136 г., подтверждавшая пожалования Гнезненскому архиепископству[10], содержит наиболее полные сведения о характере княжеской десятины. В булле дважды помещен перечень градов на территории Гнезненского диоцеза (в Великой Польше и Ленчицкой земле), откуда в пользу архиепископа должны были поступать полные десятины (plenarias decimaciones), включавшие помимо знакомых доходов от торга, корчем, суда, проезжих пошлин в Гнезне и на перевозах хлеб, мед, свиней, куньи и лисьи шкурки. Вероятно, этот перечень характеризует разные виды дани, поступавшей в пользу князя, десятая часть которой передавалась архиепископу. В сохранившемся фальсификате XIII в. княжеских пожалований аббатству бенедиктинцев в Могильне[11] исследователям удалось выделить первоначальное ядро, относящееся, по-видимому, ко времени основания аббатства — к 1065 г.[12] Так, наряду с доходами от речных перевозов аббатство получило право собирать «по всей Мазовии» (рег totam Mazoviam) (объект будущей миссионерской деятельности бенедиктинцев) девятую часть доходов от торга и денежных поступлений (nonum denarium), но также «девятую свинью, девятого жеребца, девятую рыбу» — очевидно, часть от соответствующих видов княжеской дани.

Сведения о княжеской десятине в других польских документах XII — 1-й половине XIII в. не вносят чего-либо принципиально нового в очерченный в двух предшествующих актах круг источников поступлений княжеской десятины, но важны как показатель того, что количество церковных учреждений, содержавшихся за счет поступлений из этого источника, было достаточно большим. Даже приходская церковь в Киях (Краковский диоцез) обладала в конце XII в. правом на «medietas noni fori» (половину девятой части доходов от торга) в Чехове — центре своего административного округа[13].

Обнаружив в древнерусских источниках во многом аналогичные явления, В. Абрахам полагал, что в данном случае, возможно, речь должна идти о влиянии древнерусских отношений на польские[14]. Однако подобные отношения были хорошо известны и в раннефеодальной Чехии. Правда, следует учитывать, что б?о?льшая часть сведений о древних пожалованиях дошла до нас в составе фальсификатов ХIII в., где старые записи о пожалованиях подвергались определенной переработке. Появление таких фальсификатов, изготовленных в ряде старейших обителей Чехии и Моравии, было связано с тем, что в раннее время князья не оформляли свои пожалования специальными актами и к XIII в., когда письменный документ приобрел широкое распространение, эти монастыри оказались перед необходимостью создать какие-то доказательства своих прав и фабриковать на основе своих записей о пожалованиях соответствующие тексты. При этом записи, конечно, обрабатывались, но, как показали исследования чехословацких ученых[15], изменения были двоякого рода: во-первых, в текст акта, приписанного определенному правителю, вносились земельные пожалования, полученные в разное время от правителей и частных лиц; во-вторых, в них включались характерные для пожалований конца XII–XIII в. формулы о предоставлении податного и судебного иммунитета. Что же касается тех частей актов, где содержатся данные о княжеской десятине, то они, по общему заключению исследователей, основаны на достоверных ранних записях. При этом сведения о пожаловании княжеской десятины встречаются в фальсификатах лишь тех чешских церковных учреждений, которые были основаны в X–XI вв. Кроме того, частично сведения фальсификатов находят свое подтверждение в подлинных актах XII в.

Те основные формы десятины, которые представлены в польских источниках, содержатся и в чешских материалах, и подчас сходным образом оформленны — в виде перечня градов, откуда должны поступать соответствующие доходы. Так, в фальсификате грамоты Болеслава II Бржевновскому старейшему мужскому монастырю в Чехии помещен один перечень градов, с которых доход от торговых пошлин каждую десятую неделю должен передаваться монастырю, и другой, куда входят грады, передававшие монастырю десятину от торга и десятый денарий от суда[16]. С судебной деятельностью государства связаны еще два вида десятины — передача Церкви десятого преступника[17] и десятой части пошлины, взимавшейся при продаже в рабство[18],— свидетельства архаического характера пожалований, относящихся к тому времени, когда Церковь еще не вела борьбу против продажи христиан в рабство.

В чешских документах присутствует также упоминание о десятине от дани, носившей в Чехии название «tributum pacis» — дань за мир. Сведения об этой десятине сохранились в документах, относящихся к вышеградскому капитулу, основанному во 2-й половине XI в. чешским королем Вратиславом как дворцовая обитель чешских правителей. Вратислав пожаловал капитулу «десятую марку от дани по всей Чехии» (decimam marcam de tributo per totam Boemiam)[19]. В грамоте Собеслава I 1130 г. перечислено 16 чешских градов, уплативших такую десятину в соответствии с этим установлением. Собеслав II увеличил этот перечень еще на три названия[20]. По свидетельству князя Собеслава, во времена его отца эта десятина в пользу капитула достигала размера 1800 денариев[21]. Это показывает, сколь значительные суммы сосредоточивались в XI–XII вв. у представителей княжеской власти и могли передаваться в распоряжение Церкви.

Употребляемые в чешских актах такие определения, как «tributque pacis decimum denarium» (десятый денарий от дани мира), заставляют думать, что «tribut» лишь частично состоял из денежных поступлений, десятина из которых передавалась Церкви. Так, в фальсификате грамоты Бржетислава I 1048 г. монастырю в Райграде фигурирует и десятина зерном[22]. В фальсификате грамоты Бржетислава I болеславской коллегиате вместе с десятым денарием от дани в округах градов Жатец, Старая и Новая Болеслава фигурирует «десятый горшок» меда[23]. В фальсификате грамоты Собеслава I вышеградскому капитулу говорилось о предоставлении жившим при капитуле нищим одежды из шерсти овец «от каждого града... по всей Чехии» (de uno quoque castro... tocius Boemie). В той же грамоте упоминалось о передаче капитулу с округа Древича «десятого денария, десятого быка, десятого снопа», а также десятины соли[24]. Таким образом, помимо денег Церкви и здесь передавались десятины от различных продуктов, входивших в состав княжеской дани.

Судя по сведениям из чешских документов, Церковь в то время обеспечивалась и иным образом. Различным чиновникам княжеского аппарата поступали распоряжения выдавать монастырю (или церкви), чаще всего к определенным праздникам, то или иное количество продуктов и денег. Так, ключник должен был давать мед, конюший — жеребенка[25]. Но главными лицами, от которых зависело снабжение обителей, были «виллики» — люди, собиравшие и распределявшие княжеские доходы в округах (в одном из документов упоминаются виллики округов Праги и Плзьня)[26]. Виллики давали монастырям порой значительные суммы денег (так, виллик Праги должен был передать бржевновским монахам на храмовый праздник 300 денариев[27]), а также различные продукты — хлеб (или муку), сыр, мед, овес, овец, быков, свиней, баранов[28]. Особенно интересны распоряжения вилликам «всей Чехии» в связи с устройством при вышеградском капитуле больницы для нищих. Виллики должны были снабжать нищих необходимой одеждой и обувью[29].

Чешские документы позволяют выявить и еще один доход в системе материального обеспечения Церкви: князья неоднократно наделяли обители десятиной с княжеских дворов или с отдельных групп подвластного им населения. Так, Болеслав II пожаловал Бржевновскому монастырю, как он определил, «от моего двора в Радотине десятину от всех продуктов» (de curia mea Radotin decimam de omni provento)[30]. В грамоте 1266 г. упоминается право церкви св. Лаврентия в Плзьне получать десятину зерном, скотом и птицей со всех княжеских дворов на территории Пльзненского округа[31]. На горе Осек (около Збраслава) вышеградскому капитулу была дана десятина от пастухов свиней, ловцов оленей, пивоваров[32], т. е. десятина дохода, поступавшего князю от этих групп «служилого» населения. В том же документе имеется указание, что виллик должен взимать для препозита капитула десятину овец с «messoribus» (жнецов) в Нетолицах и Дудлебах[33].

Особый интерес представляет один из пассажей в грамоте Бржетислава I болеславской коллегиате. Предоставив коллегиате десятый денарий от дани в округах градов Жатец, Старая и Новая Болеслава, правитель, не ограничившись этим, дал ей десятый сноп со всей запашки, которая «принадлежит к названным градам» (ad ргеdictas urbis pertinentia) и обрабатывается «господскими» плугами, и десятину от всех больших и малых животных, которые кормятся на этой земле. Здесь заметно различие между основными территориями градов, где живут общинники, обязанные князю прежде всего уплатой дани, и собственно княжескими землями, обрабатываемыми его инвентарем и, очевидно, его челядью. В последнем случае десятина состояла лишь из произведенной на этих землях продукции — зерна и скота[34].

Объективное значение сведений, содержащихся в этих польских и чешских актах, выходит за рамки вопроса о собственно материальном обеспечении Церкви. Поскольку Церкви передавалась доля государственных доходов, то в этих документах содержатся наиболее ранние свидетельства о системе эксплуатации и институтах управления в раннефеодальном государстве на стадии более ранней, чем та, которая отразилась (как позитивно, так и негативно) в иммунитетных грамотах XII — первых десятилетий XIII в.

Эти данные характеризуют Древнепольское и Древнечешское государства как политические объединения со сложной структурой административного управления, достаточно эффективной для того, чтобы осуществлять судебную власть (если князь распоряжался доходами от суда, очевидно, что и само право суда принадлежало ему и его людям), обеспечивать мир на торговых путях и торгах (взимая за это соответствующие торговые пошлины) и присваивать значительную часть доходов населения. Дань, налагавшаяся на население, была достаточно разнообразной, включала не только деньги, но и основные виды продуктов, производившихся в сельском хозяйстве (а в ряде случаев и ремесленные изделия). Все это говорит о существовании в раннефеодальном государстве развитой системы централизованной эксплуатации. Из приведенных документов видна роль градов как опорных пунктов власти и мест сбора поступавших этой власти доходов.

Особого рассмотрения заслуживает вопрос о том, почему именно доля княжеских доходов стала первоначально главной формой материального обеспечения Церкви. Инициатива в установлении такой системы отношений вряд ли могла исходить от Церкви. Среди духовных лиц в то время преобладали иноземцы, знакомые с формами материального обеспечения Церкви в давно христианизированных странах и для Церкви гораздо более выгодные, уже хотя бы потому, что обеспечивали ей определенную имущественную самостоятельность. Инициатива, очевидно, исходила от светской власти.

Г. Ловмяньский полагал, что, выделяя на содержание Церкви часть своих доходов, правители рассчитывали тем самым избежать конфликтов между Церковью и народом и таким образом способствовать распространению христианства[35]. Не отрицая, что такие соображения могли иметь место, им все же не стоит придавать решающее значение — ведь мы не знаем, не сопровождалось ли выделение десятины повышением общего объема доходов, поступавших в пользу монархии.

В обществе, где господствовала такая система отношений, выделение доли полученных государством продуктов, сырья или изделий было универсальной формой вознаграждения всех лиц, так или иначе участвовавших в осуществлении власти. Разнообразие видов обложения позволяло удовлетворять многочисленные потребности власть имущих. С принятием христианства круг таких людей увеличился еще на одну группу лиц, также осуществлявших важную государственную функцию,— защиту интересов государства перед Богом. И они должны были быть обеспечены тем же образом, что и княжеские дружинники. Почему же эта доля княжеских доходов выделялась в форме десятины?

Убедительный ответ на вопрос о происхождении института княжеской десятины дал Я. Н. Щапов[36]. Он привел ряд серьезных доводов в пользу того, что речь идет об институте местного, славянского, происхождения, восходящем к практике обеспечения языческих святилищ в дохристианскую эпоху. Он отметил, в частности, сведения источников XI–XII вв. о десятине, которую приносили в языческие храмы полабские славяне. Черты, восходящие к языческой эпохе, могут быть обнаружены также и при изучении других сторон отношений между светской властью, светским обществом и христианским духовенством.

В XII в. роль десятины в материальном обеспечении Церкви заметно уменьшилась. У церковных учреждений к этому времени появились значительные земельные владения[37]. В пожалованиях новым обителям, основанным в XII в., десятина занимала незначительное место по сравнению с земельными дарениями, выражаясь обычно в пожалованиях доли торговых пошлин в каком-либо пункте[38]. Некоторые пожалования вообще не включали княжеские десятины[39].

Для новой ситуации XII–XIII вв. становятся характерными попытки духовных учреждений добиться обмена своей доли в государственных доходах на земельные пожалования. Так, монахи монастыря в Плазах, которым принадлежала десятина пошлин от торговли солью в Дечине, добились в начале 80-х гг. XII в. у чешского князя Бедржиха замены этой десятины полученным от князя имением[40]. Важным стимулом для подобных действий было, несомненно, общее сокращение государственных доходов с появлением и распространением частных владений, обладающих податным и судебным иммунитетом. Соответственно с сокращением доходов уменьщалась и десятина в пользу Церкви. Насколько в денежном выражении изменялась десятина, можно видеть из грамоты Собеслава II вышеградскому капитулу 1178 г., где отмечалось, что десятина от дани, составлявшая при его отце 1800 денариев, уменьшилась к этому времени до нескольких сот, «реже больше, чаще меньше»[41]. В последующее время реликты княжеской десятины сохранялись лишь в виде принадлежавшей церковным учреждениям доли торговых пошлин[42], т. е. той части государственных доходов, которая менее была затронута иммунитетными пожалованиями. Упадок княжеской десятины и ее роли в обеспечении Церкви были частью процесса перехода от раннего к развитому феодализму, связанному с формированием привилегированных землевладений не только Церкви, но и светских феодалов.

Сообщения о княжеской десятине в домонгольской Руси собраны и внимательно проанализированы в ряде работ Я. Н. Щапова, отметившего вслед за В. Абрахамом наличие определенных параллелей между русскими и польскими источниками[43]. На результаты этих исследований автор и опирается при анализе древнерусского материала XI–XII вв.

Наиболее ранним свидетельством о выделении княжеской десятины Церкви является известие, записанное никак не позднее XI в., о строительстве князем Владимиром после крещения в Киеве каменной церкви Богородицы (получившей позднее название Десятинной), которой князь, как он выразился, дал «от именья моего и от град моих десятую часть»[44]. Пожалованию такого типа находим прямую аналогию в пожаловании вышеградскому капитулу. Комментирования заслуживает лишь разграничение между «градами» и «именьем» князя. По-видимому, Десятинной церкви должна была поступать доля и от государственных доходов, собиравшихся в «градах», и от доходов, шедших князю от его личного хозяйства. Общий смысл формулы, вероятно, означал, что церкви передается десятина от всех доходов, поступавших князю.

Общая характеристика древней десятины в пользу Церкви находится во вводной части Уставной грамоты Святослава Ольговича 1136/37 г.: «Оустав бывъши преже нас в Руси от прадед и от дед наших имати пискупом десятиноу от дании и от вир и продаж, что входить в княжь двор всего». Далее в грамоте встречается ссылка на такие же установления, касающиеся Новгорода и составленные «преже мене бывшими князи»[45]. Формулировки, содержащиеся в этом тексте, позволяют говорить, что уже в XI в. стало общим правилом выделение епископским кафедрам десятины от дани и судебных штрафов. Подобной десятиной в XI в. могли наделяться, как и у западных славян, не только епископские кафедры, но и отдельные церкви. Так, в «Чтении о Борисе и Глебе», написанном в 80-х гг. XI в. Нестором, сообщается, что Ярослав Мудрый приказал посаднику Вышегорода выделять церкви Бориса и Глеба в этом городе «от дани... десятую часть»[46]. От этих двух свидетельств отличается по своему характеру запись в летописном некрологе князю Ярополку Изяславичу под 1086 г., при этом в разных летописях сведения, упоминаемые в ней, не совпадают по содержанию. Если в Лаврентьевской летописи говорится, что Ярополк давал десятину «святеи Богородици» (Десятинной церкви?) «от всего своего именья», то в Ипатьевской упомянута десятина «от всех скот своих и от жита»[47]. Учитывая, что в записи говорится о десятине от своего «именья» и «от всех скот... и от жита», можно предполагать, что речь идет о десятине зерна и скота, производившегося в личных княжеских владениях.

Наиболее обстоятельные сведения о княжеской десятине в Древней Руси находятся в Уставной грамоте князя Ростислава Мстиславича Смоленской епископии, учрежденной в 1136 г. Епископу здесь была дана десятина «от всех данеи смоленских», но не предоставлены доля доходов от судебных штрафов (вир и продаж) и от «полюдья»[48], от доходов, взимавшихся князем с населения при объезде им подвластной территории[49]. Подобные ограничения объема десятины проще всего объяснить тем, что епископия основывалась на давно христианизированной территории, где уже существовали и храмы, и монастыри, наделенные определенной долей государственных доходов[50].

От чешских и польских документов аналогичного типа Уставная смоленская грамота отличается тем, что в ней приведен не только перечень градов (а также волостей), отдававших десятину, но указаны и размеры дани, десятина от которой передавалась церковному учреждению[51]. Это делает смоленскую грамоту важным источником по истории не только материального обеспечения Церкви, но и «государственного хозяйства» Киевской Руси. Как видно из помещенного в грамоте перечня, административная структура Смоленской земли складывалась из большого количества разновеликих административных комплексов (свыше 30, возможно, их было и больше, так как не исключено существование и таких территорий, где десятина от даней принадлежала не епископу). Всего епископу была предоставлена десятина от дани из 28 административных комплексов на общую сумму 252 гривны. Соответственно 2520 гривен — общая сумма княжеской дани, вполне сопоставимая по размерам (учитывая разницу весовых единиц) с размером дани, взимавшейся со всей Чехии и составлявшей в 1-й половине XII в. 18 тыс. денариев.

Особый интерес представляют данные, помещенные в заключительной части этого отдела грамоты и относящиеся к пяти территориальным единицам, где епископ получил десятину от других княжеских доходов. Среди них фигурируют «гостиная дань», «торговое», «мыто», «перевоз», что свидетельствует о существовании системы торговых пошлин, доля от некоторых из них передавалась епископской кафедре. Вместе с этими доходами епископ получал и долю княжеского дохода от корчем («корчмити»). Как показал анализ чешских дарений, дань не включала различные натуральные поставки в пользу князя. То же мы видим и в смоленской грамоте. Наряду с данью от Жижца и Торопца князь передал епископу и десятину от всей рыбы, поступавшей из этих пунктов.

К этой группе документов можно прибавить летописную запись о пожалованиях Андрея Боголюбского Успенскому собору во Владимире «десятины в стадех своих и торг десятый» (1158 г.)[52], что свидетельствует о княжеском контроле за торгом и выделении для Церкви десятины от торговых пошлин как о своего рода общей норме. Десятина же от «своего» скота поступала, вероятно, из личного хозяйства князя. Хотя в русских источниках XI — 1-й половины XII в. нет упоминаний о разных видах государственного обложения и отчислений от них, как в чешских фальсификатах, тем не менее очевидно существование в Древней Руси системы централизованной эксплуатации, во многом сходной с той, что сложилась в Древнепольском и Древнечешском государствах. Отсюда и сходство основных форм материального обеспечения Церкви и видов княжеской десятины.

Смоленский устав позволяет также судить о том, какова была роль княжеской десятины в материальном обеспечении епископской кафедры в целом. Епископ получил от князя два «села» (Дросенское и Ясенское) и позднее известные как села[53], какую-то землю «в Погоновичох Моишиньскую», несколько озер и сеножати. Кроме того, епископии передали «прощенников» «с медом и с кунами, и с вирами и с продажами»[54]. Разумеется, мы не знаем, сколько «прощенников» перешло под юрисдикцию кафедры, а села и сеножати могли занимать довольно значительную территорию, но, судя по тому, что дань со смоленских волостей не превышала в ряде случаев 10–20 гривен, ясно, что по сравнению с суммой в 250 гривен, составлявшей десятину от даней, доходы от земельных владений кафедры должны были иметь второстепенное значение. Владений, переданных кафедре, было немного, они не образовывали компактной территории, и ни одно из них не имело административного значения.

Как видно из папских булл польским епископствам, в Польше 1-й половины XII в. дело обстояло иначе. К этому времени польские епископства уже обладали большими земельными владениями, часто обозначавшимися лишь по названию града — их административного центра. Но даже при такой явно неполной характеристике состава землевладения папская булла 1136 г. включила названия 82 деревень, принадлежавших Гнезненской кафедре. В округе Жнина, поделенном между архиепископом и капитулом соборного храма, проживали 290 крестьянских семей. Вроцлавскому епископству, судя по булле 1154 г., принадлежало два крупных земельных комплекса с градами и 46 деревень, значительную часть которых составляли дарения комесов. Даже основанное в 20-х гг. XII в. Влоцлавское епископство, как зафиксировано в булле 1148 г., обладало двумя такими комплексами[55]. Площадь одного из них, центром которого был град Вольбор, достигала 1 тыс. кв. км[56]. Для чешских епископств такие документы не сохранились. Однако в рассказе Козьмы Пражского под 1067 г. об основании Оломоуцкого епископства говорится о десятках деревень, принадлежавших Пражским епископам, упоминаются их дворы и даже «град Подивен»[57]. Оломоуцкому епископству в 40-х гг. XII в. принадлежали многие десятки деревень на территории Моравии, как видно из жалованных грамот князей епископству[58], относящихся к этому времени. Таким образом, к середине XII в. княжеская десятина в системе материального обеспечения Церкви имела в Древней Руси гораздо больший удельный вес, чем в Чехии и Польше, а это заставляет думать о большем удельном весе и более длительном сохранении системы централизованной эксплуатации на Руси. Процесс формирования крупного церковного землевладения шел здесь, очевидно, с существенным хронологическим опозданием.

Некоторые данные о формировании фонда земельных владений епископской кафедры имеются лишь для основанной в конце XII в. Рязанской епархии, хотя они и сохранились главным образом в более поздних пересказах. Так, известны упоминания о грамотах Ярослава и Федора Романовичей, правивших в Рязанской земле после 1270 г., подтвердивших права Рязанской кафедры на бобровые гоны по реке Проне, «куплю первых владык»[59]. В грамоте 1303 г. князя Михаила Ярославича также упоминаются села (Столпце и Лучинское), «к которым уезд дали деды и прадеды наши»[60]. Известно и подтверждение князем Олегом рязанским прав кафедры на земли на Кишне, также названные «первых владык куплей», «как то жаловали деды и прадеды его»[61]. Земли кафедры увеличивались и благодаря дарениям князей. Так, князь Александр Михайлович Пронский, погибший в 1340 г., пожаловал кафедре село Остромерское и прилегающие к нему земли «с людьми»[62]. В середине XIV в. у епископской кафедры имелся еще ряд владений, которые Олег рязанский обменял на другие земли[63]. С конца XIV в. рязанские князья лишь подтверждали более ранние пожалования.

Таким образом, обширные владения Рязанского архиерейского дома, на которых во 2-й половине XVI в. сидели десятки военных вассалов, сформировались на протяжении недолгого периода, при этом наряду с княжескими пожалованиями имела значение активная деятельность самих иерархов[64], приобретавших земли.

Не позднее середины XIV в., судя по наблюдениям С. Б. Веселовского, сложился основной фонд владений Московских митрополитов[65]. К этому времени епископские кафедры, по крайней мере в восточной части Древней Руси, стали обладателями крупных земельных комплексов, сравнимых по размеру с владениями польских епископств XII в.

При анализе смоленской грамоты обращает внимание предписание князя «правити десятину святей Богородици», хотя бы это была дань «любо княжа, любо княгинина, или чия си хотя»[66]. Оказывается, что кроме князя и княгини имеются еще какие-то лица, получавшие часть дани, которых князь обязывает давать десятину. Учитывая эти наблюдения, необходимо рассмотреть источник, определяющий характер десятины в пользу Церкви в последующее время,— архетип известных редакций «Устава Владимира», составление которого Я. Н. Щапов датировал 2-й половиной XII в.[67]

В текстах, наиболее близких к архетипу, при характеристике выделенной Церкви десятины уточняется: «...от всякого княжа суда десятую векшу, а от торгу десятую неделю, а из домов на всякое лето десятое от всякого стада и от всякого жита»[68]. В этом тексте, как видим, снова фиксируется право Церкви на судебную и торговую десятины, которые выделялись в ее пользу и ранее. При этом объясняется, что право Церкви на «торг десятый» выражается в праве взимать в свою пользу торговые пошлины каждую десятую неделю (этот порядок имеет аналогии в ранних западнославянских материалах, и возможно, что в архетипе сделано уточнение, а не нововведение). Особенность данного текста состоит в том, что в нем не упоминается десятина от дани, а говорится об обязанности давать «от домов» на содержание Церкви десятую часть зерна и скота. Последнее установление будет рассмотрено подробнее в следующем разделе. Здесь же следует обратить внимание на умолчание в архетипе «Устава Владимира» о десятине от княжеских даней.

Как верно заметил Я. Н. Щапов, это — веский аргумент в пользу того, что к концу XII в. такой десятины в составе доходов Русской Церкви уже не было[69]. Вместе с тем в источниках и этого, и более позднего времени говорится о каких-то десятинах, поступавших в пользу Церкви. Так, в послании Владимирского епископа Симона (начало XIII в.) упоминается о том, что «владимирская» и «суздальская» церкви «десятину збирають по всей земли той»[70], а в конце XIV в. и митрополит Киприан писал, что, хотя «Новый город Литовский давно отпал», но он «его оправил и десятину доспел, и села»[71]. В правилах Владимирского собора 1273 г. упоминается десятинник, судя по этимологии, сборщик десятины[72].

Противоречие между сведениями из источников позволяет выяснить обращение к более поздним данным. В акте XVII в. сохранился текст грамоты Ивана IV митрополиту Афанасию, связанный с подтверждением прав митрополии на половину ржевской десятины. В связи с этим в грамоте была дана характеристика некоторых обязанностей митрополичьего десятинника. На него был возложен сбор с населения уезда следующих трех налогов: в городе Ржеве «поворотного з двора по две денги» со слуг и черных людей; с волостей Кличена (в грамоте ошибка — Клина) и Котиц, что находятся на противоположных берегах озера Селигер «подымное со крестьянского всякого двора по денге»; с двух ржевских станов (у самого города Ржева) и ряда смежных волостей в восточной (близкой к Торжку) части уезда «со крестьянские со всякие деревни по осмине ржи»[73]. Данные грамоты могут быть дополнены свидетельством аналогичного акта, подтверждавшего права митрополии на вторую половину ржевской десятины. Хотя расположенные в этой части уезда черные волости к моменту подтверждения прав были розданы помещикам, митрополит сохранил за собой право взимать здесь «со всякие деревни по осмине ржи да з двора со всякого по денге»[74]. Два разных налога, взимавшиеся с разных территорий, объединены здесь как будто в один сбор. Обращает внимание незначительный размер одного из них (осмина ржи с деревни) и название другого — «дым», который как единица обложения русским источникам XIV–XV вв. неизвестен. Некоторые дополнительные наблюдения позволяет сделать подробно изложенная в грамоте Ивана IV история перемен в судьбах ржевской десятины. Она не всегда принадлежала митрополитам. Было время, когда десятина поступала в пользу протопопа собора Богородицы во Ржеве, который одновременно и осуществлял судебно-административную власть над городским и сельским духовенством округа. Утверждение права митрополии на десятину сопровождалось выдачей протопопу и причту собора оброка из митрополичьей казны как компенсации за утраченные права.

Со сделанными наблюдениями следует сопоставить сведения о «подымном» в грамоте Ивана IV Успенскому собору во Владимире 1549/50 г.[75] Из нее выясняется, что Василий III лишил собор права собирать «подымное». После его смерти собор стал хлопотать о восстановлении своего права, представив «грамоты жалованные старые», принадлежавшие, очевидно, предшественникам Василия III. В итоге протопоп получил право «по старине» собирать в пользу собора «подымное» на территории всего Владимирского уезда «з двора по деньге» со всех категорий населения («и со князей, и з детей боярских, с водчинников и с помещиков и с их людей и крестьян»). Следовательно, «подымное» было не локальным сбором, а общим налогом, взимавшимся на разных территориях и притом в пользу учреждений, являвшихся центрами церковной организации. Судя по данным более раннего источника, грамоты Успенскому собору, первоначально «подымное» было налогом, взимавшимся в равном размере с дворов, принадлежавших представителям всех слоев населения, и лишь во 2-й половине XVI в. оно стало налогом только с крестьянских дворов. Поэтому возможно такая повинность была установлена в тот период, когда сословные различия лишь формировались. Заслуживает внимания и то обстоятельство, что «дым» как единица обложения хорошо известен на землях Великого княжества Литовского. В Киевской земле главный налог носил название «подымщина»[76]. И это опять говорит о том, что данный побор в пользу Церкви появился в то время, когда митрополия была единой и центр ее находился в Киеве. Весьма вероятно, что отмена княжеской десятины от даней в пользу Церкви сопровождалась установлением в пользу Церкви особых налогов со всего населения, которые должны были собираться церковными чиновниками (помимо «подымного» это мог быть и натуральный побор, который упоминается вместе с ним в текстах о ржевской десятине)[77]. В определенном смысле эти налоги, дававшие Церкви независимый постоянный источник существования и заменившие княжескую десятину, могут рассматриваться как аналог католической десятине, хотя по сравнению с последней размер этих поборов следует признать весьма скромным. Но Церковь, по-видимому, не смогла удержать за собой этот источник дохода.

В рассказе о ржевской десятине обращает на себя внимание, что половину этой десятины митрополит Геронтий отдал князю Борису Волоцкому. От него сбор десятины перешел к его сыну Федору, а после его смерти Василий III «отдал ту десятину детям боярским в кормление». В связи с этим стоит отметить, что в источниках середины XVI в. речь идет о передаче сбора «поворотного» в руки светских феодалов в таких крупных городах, как Москва, Дмитров, Ярославль, Торжок[78]. В грамоте 1516 г. «подымное» также упоминается в числе сборов, взимавшихся устюжским наместником[79]. Хотя часть этих сборов Церкви удалось сохранить за собой[80], они не стали основой для ее самостоятельного материального существования.

Поправки и дополнения, вносившиеся в архетип «Устава Владимира» в разных редакциях памятника, показывают, что вопрос о судебной десятине в пользу Церкви сохранял актуальность и в дальнейшем. Так, в Синодальном изводе Синодальной редакции «Устава Владимира» (известен уже в списке XIV в.) текст архетипа был дополнен статьей: «А своим тиуном приказываю с суда давати 9 частии князю, а 10-я святей церкви»[81]. В более поздних изводах той же редакции, входивших в правовые сборники, составлявшиеся на рубеже XIV–XV вв. (включают тексты соглашений Василия Дмитриевича с митрополитами Киприаном и Фотием), текст устава был дополнен еще одной статьей: «И своим тиуном приказываю... наших судов без судьи без владычня не судити десятин деля»[82]. Очевидно, владычный судья должен был присутствовать на суде, чтобы взимать в пользу Церкви судебную десятину.

О сохранении еще и в XVI в. реликтов судебной десятины упоминается в документах, относящихся к этому времени. Так, в акте 1516 г. (жалоба витебского духовенства на местного воеводу) говорится как о традиционной практике, что церкви св. Михаила в Витебске «издавна... з замку давали пересуда правый грош»[83]. Еще более определенны свидетельства документов с территории Северо-Восточной Руси. Так, из грамоты 1514 г. Воскресенскому собору в Волоколамске известно, что священники собора «правой десяток брали с наместнича суда к Воскресению на темьян»[84]. Из грамоты царя Михаила Троицкому собору в Серпухове 1624 г. видно, что и в этом городе «правый десяток с намеснича и с тиуна суда» делился между собором и церковью Димитрия «внутри города»[85]. Очевидна генетическая связь этого «правого десятка» с традиционной судебной десятиной. Этот пример показывает не только сохранение, но и расширение подобной практики на новые церковные учреждения. Только с 1374 г., когда в селе Серпуховском была заложена крепость и прибыл княжеский наместник, появилась возможность отчислять десятину «наместничего суда» собору недавно возникшего города.

Эти примеры позволяют сделать следующие выводы: во-первых, о заинтересованности Церкви в сохранении своих прав на судебную десятину и на свое соучастие в дележе государственных доходов; во-вторых, эта заинтересованность говорит о том, что доходы от судебных пошлин продолжали оставаться значительной величиной и эта область государственной деятельности не была так сильно ограничена иммунитетными пожалованиями, как в то же время в западнославянских странах.

Вопросу о торговой десятине уделил особое внимание Я. Н. Щапов. Выявленный им текст туровской уставной записи XIV в.[86] позволил ему раскрыть смысл выражения «из торгу десятую неделю», употребленного в архетипе «Устава Владимира». Если ранее Церкви поступала лишь определенная доля доходов с торга, собранных княжескими чиновниками, то теперь речь шла о выделении определенного времени для сбора торговых пошлин в пользу Церкви ее собственными «пошлинниками». Наряду со сбором торговых пошлин церковная администрация должна была, вероятно, поддерживать порядок на торгу, и, очевидно, поэтому в ее пользу поступал доход от совершенных за это время правонарушений. И в этом нашел свое выражение определенный рост самостоятельности Церкви и процесс формирования ее аппарата[87].

В специальной работе Я. Н. Щапов показал, что торговая десятина в пользу Туровской кафедры в Турове и Пинске продолжала в несколько урезанном виде поступать и в XVI–XVII вв.[88] Следы торговой десятины обнаруживаются и в источниках, относящихся к Северо-Восточной Руси. Так, в двух грамотах 1-й половины XVI в. упоминается право Успенского собора во Владимире на «десятую неделю» владимирской тамги[89]. В таком «классическом» виде право Церкви на торговую десятину в источниках больше не зафиксировано, однако практика передачи сбора тех или иных торговых пошлин отдельным церковным учреждениям была здесь широко распространена в XIV–XV вв. и лишь в XVI в. правительство стало систематически отстранять их от сбора пошлин, заменяя соответствующие поступления ругой из казны[90]. Хотя тем самым сохранилось участие Церкви в потреблении государственных доходов, но изменился характер этого участия, отражавший растущую зависимость Церкви от государственной власти.

Таким образом, в восточнославянском обществе XIV–XVI вв., особенно в Северо-Восточной Руси, реликты старой княжеской десятины (торговой и судебной) продолжали сохраняться в значительных размерах. В связи с этим встает вопрос, с каким типом церковных учреждений эти реликты были прежде всего связаны и какое место занимали поступления такого рода в общей структуре доходов Церкви.

В наименьшей мере это, по-видимому, относится к церковным кафедрам, которые в источниках XIV–XVI вв. выступают как владельцы крупных земельных комплексов. Показателен в этом плане пример Московской митрополии. Ни сохранившаяся копийная книга, ни формулярники с текстами многочисленных посланий митрополитов не содержат каких-либо данных о получении кафедрой десятины или близких к ней по характеру доходов. Не содержит сведений такого рода и копийная книга XVIII в. Рязанской кафедры. Лишь Ростовская кафедра, судя по грамоте Ивана IV 1554/55 г., обладала правами на шестую ночь подледного лова на Ростовском озере, на шестую часть улова рыбы на реках Вогде и Ишне; кроме того, в сентябре все (великокняжеские, посадские и монастырские) ловцы на Ростовском озере должны были ловить рыбу на владыку[91]. Эти права архиерейского дома были, конечно, весьма скромным остатком прежней княжеской десятины, а поступления из этого источника также не могли занимать видное место в общей сумме доходов кафедры с ее огромными владениями (только в Ростовском уезде ей принадлежало 39 сел).

Хорошо сохранившиеся архивы монастырей (подавляющая часть которых была основана в XIV–XVI вв.) также свидетельствуют, что в них порой присутствует право сбора торговых пошлин (и чаще не на торге, а на перевозах), но явно как второстепенный источник по сравнению со сборами от земельных владений.

Иначе обстоит дело с городскими соборами. Выше уже отмечалось, что сведения о пожалованиях судебной или торговой десятины чаще всего встречались именно в грамотах, связанных с учреждениями такого рода. Эти же документы позволяют в известной мере представить, какова была общая структура доходов некоторых соборов и какое место занимали в ней доходы от пожалований, исторически связанных с княжеской десятиной.

Наиболее полные данные относятся к Успенскому собору во Владимире. Структура доходов причта этого храма приводится в грамоте Василия III 1524 г. в связи с их заменой ругой из великокняжеской казны[92]. Собору поступало 10 рублей от «десятой недели» во владимирской тамге, 30 рублей от принадлежавшего собору перевоза на Клязьме и по 10 рублей он получал от «дворцовых» сел Спасского и Гориц (возможно, несколько измененная десятина от продуктов княжеского хозяйства). Доход от единственного земельного владения собора — Бродничевской земли («сто десятин в поле»), которая отдавалась в аренду крестьянам соседнего села за 35 рублей, был значительно меньше[93], но в грамоте 1524 г. обойден молчанием доход от «подымного» (см. грамоту Ивана IV 1549/50 г.)[94]. «Подымное» приносило храму, вероятно, также несколько десятков рублей в год. Поступления от разных форм десятины в бюджете храма преобладали. В таком положении не было ничего исключительного. Так, Успенский собор в Москве до рубежа XV–XVI вв., по-видимому, не имел собственных земельных владений, и его причт существовал за счет доходов от торговых пошлин, пожалованных московскими князьями в XIV в.[95] В 20-х гг. XVII в. собору принадлежало 53 двора и бо?льшая часть земель, на которых эти дворы находились, была дана вкладом в собор в конце XVI — начале XVII в., однако и в это время размер денежного дохода собора от вотчин был равен размеру руги, выплачивавшейся из царской казны[96]. Главным источником дохода соборных храмов Нижнего Новгорода — Спасского и Архангельского — была денежная руга, выплачивавшаяся «из таможенных денег» и представлявшая собой компенсацию за отобранное у них право сбора в свою пользу торговых пошлин в этом городе[97]. Крестьянских дворов в их владениях не было, им принадлежали лишь озера, сеножати и «дерево бортное»[98].

Воскресенскому собору в Волоколамске в 20-х гг. XVII в. принадлежало одно владение — «пустошь, что было село Михайловское», в котором насчитывалось 100 четвертей доброй земли[99],— надел, с которого по нормам уложения о службе выставлялся один воин. Ясно, что причт жил главным образом за счет руги, заменявшей его доход от торговых и судебных пошлин. Еще более скромным было единственное владение Троицкого собора в Серпухове — «деревня Демьяновская»[100]. В ней было всего 36 четвертей середней земли[101]. Очевидно, что причт существовал и здесь главным образом за счет «правого десятка» от суда и дохода от сбора торговых пошлин — «померного», «гостиного» и «весчего».

В том, что поборы, восходящие к княжеской десятине или типологически ей близкие, оказались основной частью содержания именно городских соборов, нет ничего удивительного. В ту эпоху, когда княжеская десятина была господствующей формой материального обеспечения Церкви, христианство не было характерно для сельской местности и деревенские приходы еще не сформировались. Христианский храм, строившийся на месте языческих святилищ, находившихся в градах, был часто единственным приходским храмом для всего административного округа, центром которого град являлся[102]. Не случайно и название церкви в западнославянских языках «костел» является производным от лат. castellum — крепость.

Городские соборы оказались в числе получателей княжеской десятины у западных (примером могут служить коллегиаты св. Стефана в Литомержицах и в Старой Болеславе) и восточных славян. Разница была в том, что на западнославянской почве и эти церковные учреждения стали быстро приобретать значительные земельные владения. Так, князь Спитигнев (1056–1061) пожаловал собору св. Стефана в Литомержицах 14 деревень (villa) и распорядился выделить еще 6, чтобы заселить их «служилым» населением, взяв для этого по одной семье представителей разных специальностей от каждого из градов[103]. В той или иной мере это распоряжение было выполнено, так как в фальсификате этой грамоты, составленном в середине XII в., перечисляются уже 27 таких «специалистов» и ремесленников без обозначения количества[104]. Крупным землевладельцем (в значительной мере благодаря княжеским пожалованиям) стал не позднее середины XII в. и собор в Старой Болеславе[105]. В дальнейшем именно доходы от этих земельных владений оказались, по-видимому, главным источником их существования.

В Северо-Восточной Руси картина другая: старые источники доходов сохранили свое значение, городские соборы не стали крупными земельными собственниками и продолжали находиться в полной материальной зависимости от государственной власти. Эта зависимость еще более усилилась, когда признанное традицией право на долю от тех или иных доходов сменили произвольные выдачи руги из царской казны. Особая роль городских соборов как потенциальных центров, объединявших духовенство на местах в рамках формирующейся церковной организации, не могла не повлиять на процесс формирования сословия духовенства и на развитие отношений между светской властью и Церковью.

Ссылки по теме
Форумы