Глава вторая. Социально-политическая роль Церкви и формы материального обеспечения кафедр

Для понимания деятельности древнерусской церкви как социально-политической организации важно изучение не только ее общехристианских и византийских традиций и истоков, но и условий ее экономического положения на Руси как при самом учреждении, так и в процессе эволюции в течение интересующего нас времени.
За это время Русь прошла два периода социально-экономического развития, которые в современной советской науке принято обозначать как раннефеодальный период (IX—XI вв.) и период развитого феодализма (с XII в. и далее).
Первый из них, когда формируется церковная организация, обладает рядом черт, определивших ее первоначальное положение в стране. Это прежде всего существование государства, возникшего одновременно с классовым обществом. Сообщения Вертинских анналов под 839 годом и патриарха Фотия в 867 г. говорят о том, что оно уже существовало, а в 882 г., по Повести временных лет, произошло объединение южной Киевской Руси с Новгородом и установление в Киеве новой династии, что стало началом нового этапа истории государства. Оно во главе с князем и дружиной осуществляло власть над обширной территорией через княжеский двор с его челядью — управителями — и дружину.
Далее, территория, входившая и продолжавшая включаться в состав государства Руси, подвергалась эксплуатации в форме даней, полюдья и др., т. е. через конфискацию продуктов прибавочного труда их производителя местной социальной верхушкой, оторвавшейся от породившего ее коллектива и противопоставившей себя ей, или непосредственно представителем государственной (центральной) власти. Эта регулярная и выработавшая устойчивые формы эксплуатация становится выражением раннефеодальной (раннеклассовой) формы собственности государства в лице князя и его семьи на соответствующую территорию. Такая ранняя собственность не может быть отождествлена еще с феодальной собственностью XII—XVII вв., не говоря уже о буржуазной собственности, продажа ее невозможна, а отсуждение другими способами очень затруднено, но она передается по наследству внутри одного княжеского рода.
Кроме того, в этот период вотчина как классовое производящее хозяйство, основанное на эксплуатации в самой вотчине (княжеском, боярском хозяйстве), имеет небольшое экономическое и социальное значение, хотя она уже существует в IX—X вв. В хозяйственном развитии страны в этот период вотчина, где работали лично несвободные производители, челядь, не являлась определяющей, но она играла лишь подсобную роль, важную для существования и деятельности ее владельца — князя, боярина, дружинника. Малым значением вотчины в жизни страны определяется и отсутствие на Руси в IX—X вв. господствующего рабовладельческого типа хозяйства, остававшегося на уровне уклада.
Наконец, для указанного периода характерно значительное социально-политическое значение общины как соседского коллектива (включившего в себя родовые коллективы), который защищает своих членов — крестьян и горожан — от усиления эксплуатации и социальной стратификации. Эксплуатация такого рода происходит не только со стороны государства, но она угрожает общине как извне — со стороны вотчины, так и изнутри — со стороны общинных властей. Община препятствует выделению аллода как источника разложения коллектива, хотя этот процесс необратим и медленно идет. Русская Правда и Повесть временных лет отразили взаимоотношения общины с государством и вотчиной и борьбу их.
Для нового периода развитого феодализма на Руси можно считать характерным постепенное изменение феодальной эксплуатации в процессе вызревания и широкого распространения вотчины как системы производства и эксплуатации в сельском хозяйстве от государственной формы к вотчинной, что усиливало личную зависимость крестьянской массы на Руси и сокращало число населения, эксплуатировавшегося в примитивных формах государством в виде даней. Таким образом, имели место сближение (с перспективой синтеза-слияния) социальных процессов в двух сферах эксплуатации: переход внутри вотчины от жестоких ранних форм рабской зависимости от господина к зависимости, ослабленной работой на земле (пашенные холопы), с одной стороны, и потеря лично свободным тружеником экономической самостоятельности в пользу феодала при сохранении определенной части этой личной свободы (закупы, рядовичи) — с другой. В политической организации система государства с центром в Киеве и княжескими посадниками в местных центрах сменилась полицентрической формой с членами княжеской династии или династическими линиями на столах феодальных земель, что было выражением глубокого процесса вызревания нового социального строя по всей стране.
Церковная организация была создана на Руси в конце X в., т. е. в условиях первого периода существования феодального общества, что и определило способ и формы ее материального обеспечения — княжеской властью и в виде отчислений от государственного бюджета.

1. Древнерусская десятина, характерная для первого столетия обеспечения церкви

Активная роль государственной власти при формировании на Руси церковной организации сказалась не только в создании ее структуры — митрополичьей и епископских кафедр, но и в обеспечении материальных условий их деятельности. В период раннего развития феодального строя, когда не могло быть речи не только о приобретении путем покупки земельных владений, но и о получении их от князя на основе лена, новая организация должна была существовать за счет князя, государственного бюджета, путем отчислений от собираемых им даней и других поступлений на княжеский двор. Таким же образом в X в. обеспечивалось существование дружины, государственного аппарата, тесно связанных с князем.
Особой формой, в которой происходило отчисление доли поступающих на княжеский двор даней в пользу церкви, была десятина. Это праславянское слово, общее всем славянским языкам[1], обозначает одну десятую часть чего-либо.

Свидетельства о форме обеспечения церкви

Церковная десятина на Руси как средство обеспечения христианского культа известна с первых сообщений о строительстве и обеспечении новых храмов, Десятинной церкви Богородицы и некоторых других, причем она имеет централизованную форму и дается князьями из тех поступлений, которые они получают с территории государства. По Повести временных лет, Владимир после постройки Десятинной церкви «рек сице: даю церкви сей святей Богородици от именья моего и от град моих десятую часть... и вдасть десятину Настасу Корсунянину... » [6504 (996) г.]. То же сообщение содержится в Новгородской I летописи и в сокращенном виде в Прологе[2]. Об этом же сообщают «Память и похвала» князю Владимиру Иакова Мниха[3], Устав князя Владимира[4], Житие князя Владимира[5]. О десятине, даваемой церкви Богоро-
дицы во второй половине XI в., сообщает летописный некролог князю Ярополку Изяславичу[6].
Десятина давалась не всем вновь основанным церквам, а только соборным. Об этом свидетельствуют обеспечение Ярославом десятиной новой церкви Бориса и Глеба в Вышгороде и учреждение в ней службы «по вся дни», по сообщению «Чтения о Борисе и Глебе»[7]. Таковы указания на получение десятины новгородским кафедральным собором и изменения, внесенные в ее отчисление в Новгородском уставе князя Святослава Ольговича 1137 г.[8], установления о передаче десятины в 1136 г. смоленской кафедральной церкви[9] и собору во Владимире Суздальском 1158 г., который был основан Андреем Боголюбским[10], свидетельство о получении десятины владимирским и суздальским соборами в Послании Симона к Поликарпу[11].
«Правило о церковных людях и о десятинах» — трактат XIII в. о правах церковной организации на принадлежащие ей большие материальные средства также связывает десятину только с «соборными церквами»[12].
Десятина от «даней»
Приведенные выше свидетельства говорят о том, что десятина была отчислением в пользу церковной организации от поступлений князю[13]. Каков был ее состав? Прежде всего это десятая часть от княжеских даней («от всякого стада и всякого живота», «от всего имения», «от всих скот своих... и от жита на вся лета», «от дани... десятую часть», «десятины по всем градом»). Структура десятины «от даней» хорошо видна в Смоленской уставной грамоте 1136 г., данной одной из «соборных церквей»: она взимается с каждой из 34 административных единиц княжества, города или волости, которые выплачивают на княжеский двор установленную сумму, начиная от 1000 гривен в Вержавлянах и 400 гривен с Торопца и кончая 10 гривнами с мелких волостей. Выделение территорий Смоленского княжества, плативших княжеские дани и десятину с них епископу, — заслуга Л. В. Алексеева[14]. Но 30-е годы XII в. — это время, когда в сбор десятины по сравнению со временем, когда она была установлена, вносились значительные изменения (ограничение состава десятины, появление других источников обеспечения). Поскольку в X—XI вв. дани собирались княжескими дружинниками и зависимыми людьми княжеского двора, отчисление десятины производилось непосредственно в центре, куда поступали дани [см. указание на княжеское распоряжение «властелину» Вышгорода передавать десятину новой местной соборной церкви Бориса и Глеба в «Чтении о Борисе и Глебе» (см. выше)].
Платил ли князь десятину также от такой части своего приходного бюджета, как полюдье, собиравшееся ежегодно осенью и зимой путем объезда князем и его дружиной территорий восточнославянских княжеств, вошедших в состав государства Руси?[15]В приведенных выше свидетельствах о десятине XI—XIII вв. слово «полюдье» не упоминается; Смоленская уставная грамота 1136 г. вначале исключает полюдье из числа поступлений, от которых платится десятина. Однако само это ограничение («кроме... полюдья») говорит, скорее, о новом изменении старого порядка в 30-х годах XII в., а не о подтверждении старого. К тому же от полюдья, которое собирается в Копысе и Лучине, на пограничных землях Смоленского княжества, десятина все же отчисляется и по грамоте 1136 г.[16], т. е. новоизменение не охватывало тех территорий, которые обладали особым статусом. Конечно, полюдье в Смоленской земле XII в. — это уже не то, что было известно о сборах во времена Игоря и Константина Багрянородного, когда оно «как первичная форма получения ренты уже доживало последние годы»[17] . Однако нет оснований считать, что князь Владимир, щедро обеспечивая церковную организацию из государственного бюджета, мог исключить такой важный и постоянный источник, как полюдье. Скорее, под «данями», поступлениями от «всей земли Руской, княжения от всего», нужно понимать все виды таких сборов, собираемые разными способами.

Судебная десятина

Наряду с данями церковная десятина отчислялась от поступлений от княжеского суда. Наиболее раннее упоминание судебной десятины находится в Краткой Правде XI в. (ст. 41), где при расчете долей судебных пошлин вместе с долями мечника в одном случае и емца в другом указана и «десятина»[18]. Другие источники XII—XIII вв. фиксируют судебную десятину в процессе ее отмирания и замены другими способами материального обеспечения церкви. Так, в Новгородском уставе Святослава Ольговича 1137 г. говорится, что традиционно на Руси епископы получали десятину не только от даней, но и «от вир, и продажь, что входить в княжь двор всего»[19]. Там же упоминается, что в Новгороде существовала своя традиция отчисления судебной десятины, которая выражена в неясной формуле «толико от вир и продажь десятины зьрел, олико днии в руце княжий в клеть его», причем слово «днии» дается сокращенно, под титлом. Однако эта система, вероятно, не удовлетворяла епископа, понимание финансовых интересов которого провозглашает князь, и он вместо судебной десятины, которая отменяется, устанавливает твердую ставку в 100 гривен «новых кун» от даней, которые поступают от погостов «из Онега»[20]. В Смоленской грамоте 1136 г. князь передает кафедральной церкви и епископу десятину от всех поступлений на княжеский двор, кроме не только полюдья, но и вир и продаж. И это ограничение в десятине нет оснований рассматривать как ущемление интересов епископа, обеспечению которого посвящена грамота: кроме десятины ему была передана группа крестьян-прощеников и два села[21]. Об отчислении церкви Богородицы от судебных штрафов говорит и Устав князя Владимира о десятинах («от всякого княжа суда десятую векшу»[22], «десятый грош»[23]), архетипный текст которого может быть датирован серединой или второй половиной XII в. после создания Смоленской уставной грамоты 1136 г.[24]
На то, что в XII в. судебная десятина отменяется, указывают также отсутствие ее среди средств, предоставленных владимирской Успенской церкви Андреем Боголюбским[25], и дальнейшая история текстов Устава Владимира: упоминание «от всякого княжа суда десятой векши» опускается в общем источнике Волынской и Печерской редакций, который относится к Галицко-Волынской Руси второй половины XIII в.; нет его и в поздних изводах Оленинской редакции, относящихся к тому же времени[26]. Однако церковь не собиралась отказываться от претензий на получение судебной десятины и в XIII—XIV вв., о чем говорит сохранение статьи «А се о десятинах» и упоминание «десятой векши» от княжеского суда в полемическом «Правиле о церковных людях и о десятинах», обосновывающем права церковной организации на большие материальные средства.[27] И в Уставе князя Всеволода конца XIII в., основанном на Синодальной редакции Устава Владимира, сохраняется упоминание «от всякого княжя суда десятую векшу»,[28] как это было и в текстах XII в.

Торговая десятина

Десятину получала церковь также от княжеских торговых пошлин. Хотя сведениями об этом виде отчислений церкви в конце X—XI в. мы не располагаем — они относятся только к XII в., — нет оснований считать, что торговая десятина появилась только в XII в. Торговые пошлины существуют со времени образования государства, нуждающегося в пополнении бюджета, и при обеспечении новой организации отчисления от этих пошлин также должны были поступать церкви. В общем указании летописной записи «даю церкви сей святей Богородици от именья моего и от град моих десятую часть»[29] есть основания поэтому видеть и эту десятину. Другое дело, что с ростом внутренней торговли и развитием города торговые пошлины должны были играть все большую роль в бюджете городов и стал вопрос об ограничении их поступлений церкви.
Что касается форм их отчисления, то их известно несколько. Устав Владимира уже в ранних текстах содержит установление «из торгу десятую неделю», которое находится в Оленинской
XII в., Синодальной XIII в. и Волынской редакциях XIV в.[30] О «десятой неделе» от торга говорят и Новгородский устав Всеволода
XIII в. и Печерская редакция Устава Владимира XIV в. («... а у мыте, и у торгу, и на перевозех 10-ю неделю»)[31].
В Смоленской грамоте 1136 г. особое указание на передачу десятины от торговли в Смоленске отсутствует, но князь передает епископу «десятину от всех даней смоленских, что ся в них сходит истых кун»[32], и можно считать, что пошлины от мыта, перевоза и других подобных объектов входят в это понятие «даней смоленских», так как входят в них специально оговоренные судебные штрафы — виры и продажи, имеющие к «даням» в узком смысле также мало отношения. Но относительно отдельных волостей, которые, по Л. В. Алексееву, принадлежат к территориям, где шла торговля с соседями («на торговых коммуникациях»[33]), содержатся дополнительные указания, что в десятину входят отчисления от того, что в Пацини и Оболви поступает в качестве «гостиной дани», что она Пут'тине (Путятине) платит «гость 7 гривен», на Копысе поступает от «перевоза четыре гривны, а торгового 4 гривны», в Лучине идет от «мыта»[34]. По сообщению Лавренть-евской летописи, среди тех средств, которые дал Андрей Боголюбский владимирскому Успенскому собору в 1158 г., был «торг десятый»[35].
Если по Смоленскому уставу торговая десятина отчислялась от того, что «сходилось» (собиралось) в качестве княжеских даней, вероятно, в центре волости, и это отражает раннюю, простую, форму ее сбора, то указания на «десятую неделю от торга» говорят о другом. Здесь предполагается такая организация сбора пошлин, при которой они поступают по неделям чиновникам различных ведомств — княжеским и городским в течение девяти недель, а епископу — каждую десятую неделю, т. е. пять недель в году. Этот порядок сбора десятины представляется вторичным, требующим существования особой службы контроля количества провозимых или продаваемых товаров и сбора пошлин. О том, как была организована «десятая неделя святой Богородицы» в Турове и Пинске в XIV в., говорит Туровская грамота: на выделенных церкви для сбора пошлин неделях должен был производиться просмотр продаваемых товаров, каждый вид и мера которых облагались определенной пошлиной, шедшей ей целиком: «куны» собирались с каждого «гостя», причем «неделя» начиналась с субботы и кончалась в воскресенье[36]. Возможно, что порядок отчисления десятины от торговых пошлин по принципу «десятой недели», отразившийся в Уставе Владимира, сложился к XII в., когда внутриторговые связи стали господствующими, а первоначально он был более простым, как на внешнеторговых коммуникациях в Смоленской земле.

Размеры десятины

Слово «десятина» предполагает, что доля в пользу церкви от тех поступлений, которые подлежат разделу, составляет одну десятую, 10 %. Каков размер десятины в действительности? Не всегда она составляет на самом деле эту долю. Так, расчеты судебной десятины в Краткой Правде показывают, что там она представляет одну пятую долю князя, т. е. 20 %. По мнению ?. ?. Тихомирова, повышенный размер десятины отражает претензии довольно позднего времени. «Поэтому и статью о десятине можно считать возникшей в церковных кругах»[37]. Это изменение, скорее, нужно связывать с вторичной жизнью текста Краткой Правды в Новгороде в XV в., когда она была внесена в состав Новгородской I летописи, и не относить к древнерусскому времени.
Подобное же изменение доли десятины в сторону ее увеличения мы видим в тексте переписанного в конце XV в. Устава Владимира Пушкинского извода в составе связанного с Новгородом Мусин-Пушкинского юридического сборника. Здесь судебная десятина передана формулой «от всякого суда десятую векшу», а торговая — «ис торгу вторую неделю»[38], что дает 50 %. Эти претензии на раздел торговых пошлин пополам с князем отражают, вероятно, условия XV в., когда архиепископ выступал в качестве главы не только церковной организации, но и республиканского Новгорода вообще.
На то, что в XII в. десятина, как правило, составляла 10 % княжеских доходов, явно указывает подробная раскладка поступлений от волостей в Смоленской грамоте. В ней все расчеты исходят из точной десятой доли поступлений кафедральному собору.
Неясным является указание в Уставной грамоте Святослава Ольговича 1137 г. на способ отчисления судебной десятины в Новгороде до тех изменений, которые принес этот князь. Понять фразу «Толико от вир и продажь десятины зьрел, олико днии в руце княжий в клеть его» в том или ином смысле можно в зависимости от того, как читать слово «днии» с титлом над ним. Чтение ?. ?. Карамзина «даней» получило наибольшее признание историков. По этому чтению размер судебной десятины не был прежде твердо фиксирован, но находился в зависимости от того, сколько судебных штрафов поступало князю[39]. Б. Д. Греков в работе 1914 г. считал, что здесь князь пишет о том, что в Новгороде до него размеры даней и судебной десятины были одинаковыми, т. е. судебная десятина оказалась слишком большой, требующей уменьшения и точной фиксации[40]. ?. ?. Тихомиров, так же как Б. Д. Греков, полагал, что размер десятины и размер даней были равны[41]. Но он читал слово «днии» как «дней» и видел здесь указание на то, что «получение дани и других поступлений в княжескую казну иногда измерялось определенными отрезками времени, в данном случае днями»[42], так, как собирали третные доходы, от Москвы в XIV—XV вв. Такое понимание слова «днии» поддержал и И. Я. Фроянов, который считает, что здесь мы имеем свидетельство об ограничении княжеского суда в Новгороде определенными днями, как это известно в договорах Новгорода с князьями второй половины XIII—начала XIV в., «покоящихся на старых традициях»[43]. Однако кажущееся вполне правдоподобным объяснение наталкивается на необходимость признать, что в Новгороде в первой трети XII в., до 1137 г., князь обладал не всей полнотой судебной власти по делам, зафиксированным в Русской Правде, а имел право на суд в определенные дни, «на Петров день», как это зафиксировано для Новгородских волостей в XIII в., а в остальное время года суд осуществляли другие светские власти города — посадник и тысяцкий. Но такая картина для начала XII в., времен Владимира Мономаха и Мстислава Владимировича, когда княжеская власть в Новгороде обладала большим авторитетом, не подтверждается, она характерна только для XIII в. и является завоеванием боярской республики в борьбе с всесилием княжеской власти.
Взамен этой не фиксированной точно судебной десятины Святослав Ольгович передает кафедральной церкви твердую сумму в 100 гривен новых кун, которая поступает с одной из территорий Новгородской земли, причем князь гарантирует всю сумму восполнением ее при необходимости из других источников. Это уже отмирание судебной десятины и поиски других форм обеспечения церковной организации, основанных на других принципах распределения поступлений с принадлежащих государству земель. О судебной десятине в Новгороде в XIII—XIV вв. вне обработок Устава Владимира и основанного на нем Устава Всеволода XIII в. сведений нет.

Социально-политическая сущность десятины

Что представляет собой древнерусская церковная десятина с политэкономической точки зрения? Этот вопрос был темой дискуссий после выхода в 1965 г. нашего исследования о древнерусской десятине[44]. Есть основания оценивать сущность каждого
из трех видов десятины отдельно, поскольку она отчисляется от разных источников. Торговая десятина представляет собой отчисление от торговых пошлин, получаемых местными и центральными органами управления от внутренней и внешней торговли. Нет оснований отождествлять торговые пошлины только с таможенными[45], т. е. собираемыми только во внешней торговле при ввозе •товаров из-за рубежа[46]. Формулы «из торгу десятая неделя» и «десятый торг» говорят, скорее, о том, что эти пошлины собирались в городах, во время самой торговли и могли относиться как к импортным товарам, так и к внутренним, создаваемым в городе и привозимым из деревни[47]. Если для времени до конца XI в. внешняя торговля играла большую роль в экономике страны, то для XII—XIII вв., когда мы имеем сведения о торговой десятине, внутренняя торговля также заняла важное место, что находит отражение как в письменных, так и в археологических источниках. Цена товара определялась затратами не только на его транспортировку и продажу, но и на его создание, и изымание торговых пошлин было формой эксплуатации со стороны феодального государства труженика, хотя относить такие пошлины к формам ренты и нет оснований.
Судебные штрафы были прерогативой государства, осуществлявшего надзор за сохранением установленного порядка во взаимоотношениях между людьми и вершившего суд при нарушении этого порядка. Суду официально подлежали все социальные группы лично свободного населения (крестьяне, городские ремесленники и купцы, бояре и князья), хотя высшие группы могли наказываться, как правило, не в денежной форме, а лишением социального статуса и церковной епитимьей. За преступления же против представителей этих групп денежные наказания были увеличены в два и более раза (двойная вира за убийство огнищанина и др.; высокие штрафы за оскорбление боярской дочери и жены и пр.). Таким образом, судебные штрафы шли в основном от городского и сельского населения, находившегося не в производственных отношениях с княжеской властью[48], но подчиненного ей и эксплуатируемого государством (крестьяне и ремесленники), а также жившего за счет торговых операций (купцы).
Десятину от даней в XI—XII вв. есть все основания рассматривать как долю централизованной раннефеодальной земельной ренты, поскольку она собиралась с земель, подчиненных государственной власти, где существовала особая территориальная структура волостей (домажирич в Онеге в 1137 г.) и погостов. Князь передавал церковной организации долю не от временных и случайных доходов, не от контрибуции с захваченных территорий, а от существовавших уже постоянных поступлений от земель, принадлежавших государству, главой которого он был. Как показал Л. В. Алексеев, земли, с которых шли княжеские дани, были основной территорией княжества, хотя вне их находились и боярские вотчины, и княжеские вотчины («домен» в узком смысле слова)[49].
Естественно, что в процессе формирования и развития и государственности и феодальной земельной собственности сущность десятины от даней изменилась. Если в VIII—IX вв. она могла быть только долей захваченной добычи, военных трофеев, то с созданием государства, формированием ранних форм собственности на входящие в его состав земли и с лишением тружеников и их коллективов ряда функций, характерных для собственников, она стала частью постоянной ренты, сущность которой в раннефеодальном государстве может быть определена также феодальной в ранней централизованной форме.

Происхождение десятины

Вопрос о происхождении десятины на Руси был рассмотрен в нашей работе 1965 г. Там представлены разные мнения исследователей о тех образцах, которым следовал Владимир, учреждая для обеспечения первой созданной им церкви форму десятины[50].
Общее положение о том, что каждый верующий в бога должен отдавать ему десятую часть от выращенного за год скота, зерна и других плодов земных, находилось еще в Ветхом завете, было принято в христианстве и пропагандировалось отцами церкви в сочинениях, которые были известны на Руси (Иоанн Златоуст, Григорий Богослов и др.). Это, несомненно, должно было способствовать укреплению в сознании христианина мысли о том, что церковь ждет от него значительной материальной поддержки. Однако специфика древнерусских условий заключалась в том, что здесь десятина была принята не в частной форме, когда каждый крестьянин или горожанин должен был отдавать часть своих доходов христианскому культу, а в централизованной — эта часть платилась княжеской властью от имени всего населения из тех поступлений, которые реквизировались ею у населения, и она сама отвечала за содержание церкви. Поскольку десятина как форма обеспечения культа отсутствовала в римском праве и в Византии, а в Западной Европе в VIII—IX вв. Каролингами была введена система частной, но не централизованной десятины от каждого свободного дворовладельца, это позволило поставить вопрос о том, что древнерусская десятина не была заимствована Владимиром от других христианских образцов, но имеет местное, славянское происхождение. В свое время А. С. Павлов высказал предположение, что церковная десятина на Руси ведет свое происхождение от светской государственной подати в форме десятины, которую славяно-русские племена платили «по ряду» князьям, призванным «из-за моря»[51]. Существование такой «государственной подати» не подтверждается, но сама идея местного, а не заимствованного происхождения церковной десятины находит новые аргументы. Что касается десятинной системы счета, то она имеет очень широкое, общеевропейское распространение и уходит в глубь веков. Отчисления в виде пошлин и жертв в размере десятой доли известны не только в Передней Азии, но и в Средиземноморье еще в античное время; по Ибн Хордадбеху и Ибн ал-Факиху, торговая пошлина, которая собиралась в IX в. с русских купцов византийцами в Черном море и хазарами на нижней Волге, также была «десятинной»[52]. Поэтому связывать всякую десятину обязательно с христианской или библейской нет оснований.
В славянских странах системы десятины были различны. Что касается южнославянских стран, то источники сохранили только поздние свидетельства XII—XIII вв., когда в Болгарии «десятъкъ» представлял собой налог с урожая и приплода, связанный своим происхождением с Византией; что касается западных славян, то имеющиеся сведения о системе обеспечения церкви в раннее время позволяют обнаружить черты, сходные с Древней Русью. Так, Л. Гавлик, исследовавший социально-экономический строй Моравии IX—X вв., пишет, что «моравская церковь была, вероятно, обеспечена десятиной от даней, собиравшихся правителем, ибо «„ветъхыи ибо закон десАтое велит" (слова из Бесед Григория Великого на Евангелие)»[53]. В Польше первоначально церковная десятина также была централизованной — Мешко I передал ее от собиравшихся им доходов с княжеских городов[54]. Как пишет Ю. Бардах, десятину «платил первоначально правитель в форме десятой части всех казенных доходов. В течение XI в. монарх переложил главную тяжесть десятины на население, которое вносило десятину главным образом в зерне, мехах и меде»[55].
Общность первоначальной формы церковной десятины на Руси и в Польше, которая отличается от форм, известных в других странах, наряду с общим распространением десятинных форм отчисления и является основанием для того, чтобы видеть в форме обеспечения церкви, принятой Владимиром, местную, дохристианскую языческую традицию содержания культа[56]. Подтверждение этого мы видим в свидетельствах о том, как обеспечивался культ богов у балтийских славян. Хотя ранних известий мы не имеем, но в XII в., по сообщениям Гельмольда и Саксона Грамматика, святилище Свентовита в Арконе получало десятую долю добычи, передаваемую ему местными племенами. Десятину получало и щецинское святилище бога Триглава[57]. Хотя сообщающий об этом Герборд, автор жития Оттона Бамбергского, считает, что поморяне находились «sub lege decimationis» (т. е. подчинялись христианскому праву десятины), однако, скорее, и здесь, как и в случае со святилищем Свентовита в Арконе, нужно видеть древнюю форму отчисления доли добычи божеству, получившую подтверждение и новое осмысление в окружении христианизованных стран, где десятина считалась христианским институтом.
А. В. Поппэ выдвинул еще одну гипотезу заимствования централизованной древнерусской десятины, на этот раз из Армении. Принимая, что первым митрополитом на Руси был Феофилакт, находившийся на митрополичьей кафедре Севастии и перемещенный затем на Русь, он предполагает, что «наблюдения, сделанные Феофилактом в его первой епархии, продиктовали ему подсказать Владимиру именно такую форму обеспечения церкви»[58]. Вряд ли есть основания, однако, для такого предположения. Десятина в Киеве возникла ранее учреждения митрополии и появления митрополита, она была дана Владимиром еще Десятинной церкви Богородицы, и основанные затем митрополичий Софийский собор и епископии на местах обеспечивались уже по этой системе. Показанная выше общность централизованной десятины на Руси и в Польше, принявшей христианство при Мешке I в 966 г., еще до введения его на Руси и создания церковной организации, не позволяет связывать ее с армянским образцом, если бы такой и существовал.

2. Земельная собственность кафедр

История формирования церковной земельной собственности представляет интерес и в плане изучения экономических основ существования церковных организаций на Руси, и в общем плане эволюции феодальных отношений от ранних этапов к развитым.
Ранние упоминания земельной собственности кафедр и соборов относятся к первой половине XII в. Это несколько позже, чем первые упоминания монастырской земельной собственности (киевского Печерского монастыря), но примерно тогда же, когда получают земли другие известные монастыри[59]. Смоленский князь Ростислав Мстиславич передал в 1136 г. своей новой кафедре два села — «село Дросенское со изгои и з землею» и «село Ясеньское и з бортником, и з землею, и с изгои», два двора княжеских зависимых поставщиков и ненаселенные земли, озера с сен'ожа-тями[60]. О передаче соборной церкви Богородицы во Владимире Суздальском, основанной в 1158 г. князем Андреем Боголюбским, земель наряду с данями сообщает Лаврентьевская летопись. Желая создать при ней новую митрополию, князь щедро оделил ее, передав ей «много именья, и свободы купленыя и з даньми, и села лепшая, и десятины в стадех своих, и торг десятый»[61]. На земельные владения новгородской кафедры в XII—XIII вв. у нас прямых указаний нет, но о том, что епископ был среди тех, кто претендовал на получение земель, говорит предупреждение ему наряду с князем и боярином «не вступатися» в земли, передаваемые князем Изяславом Пантелеймонову монастырю 1134 г.[62]Таким образом, хотя кафедры и становились в середине XII в. земельными собственниками, традиционное обеспечение их десятинами от поступлений князьям, в значительной мере сохранившими свое значение, не делало необходимым значительное расширение этой собственности. Важно, что тексты Устава князя Владимира, относящиеся к XII в., — восстанавливаемый на основании редакций XII—XIII вв. архетип устава и тем более предполагаемый его древнейший текст начала XI в., времени самого Владимира, — не упоминают земельной собственности среди тех источников, которыми обеспечиваются епископские кафедры. Это объясняется сохранением при переработках устава его древней основы, связанной с именем Владимира, даже в XII в., когда кафедры уже владеют землями, но когда появляется тенденция к отмене некоторых форм десятин, против которой и выступают обновленные тексты устава. Земельная собственность кафедр появляется лишь в полемическом «Правиле о церковных людях... » конца XIII в.[63] и в использующей его Волынской редакции Устава Владимира рубежа XIII—XIV вв.[64]
Летописные сообщения указывают на то, что соборные церкви и кафедры владели не только селами, но и городами. О том, что Успенский собор во Владимире Суздальском во второй половине XII в. имел города, видно по рассказу о том, что они вместе с другими ценностями, принадлежавшими собору, были отняты князьями Мстиславом и Ярополком Ростиславичами: «... ключе полатнии церковныя отъяста, и городы ея, и дани, что же бяшеть дал церкви той блаженный князь Андрей»[65]. Название одного из этих городов, принадлежавших владимирскому собору, дано в более позднем летописном сообщении 1239 г. — это был «град святыя Богородица Гороховець», сожженный татарами[66]. То, что названный город не был единственным, а в XIII в. и какие-то другие города принадлежали Владимирской и Суздальской епископиям, видно из слов епископа Симона об этих кафедрах: «... колико имеета градов и сел. . Л»[67]
Но владение городами не было привилегией только владимирской церкви, и князь Андрей руководствовался при передаче их будущей кафедре тем положением, какое существовало в Киеве, в митрополии. Об этом позволяет говорить упоминание под 1172 годом Полоного, «святой Богородицы города десятиньного»[68]. Об освобождении затем «волостей» «святое матере божьи Деся-тиньное богородици» говорится позже[69].
Какие экономические и политические отношения скрываются под этим владением церковными организациями городами? Действительно, если принадлежащие церкви села или слободы можно рассматривать как поселения с зависимыми или освобожденными на определенное время работниками, где под руководством церковного эконома — тиуна — ведется сельскохозяйственное производство, излишки которого .изымаются в пользу кафедры, то владение городом, передача, кафедре города должны были иметь другой социально-политический смысл. Церковь, вероятно, только получала «дани» (подати), собираемые в соответствующем городе, может быть, с участием епископских чиновников, замещая в этом княжескую власть. Наименование города Полоного «десятинным градом» можно понимать так, что одним из князей в качестве десятины киевской церкви Богородицы были даны доходы от города Полоного, составлявшие одну десятую часть его доходов. Таким образом, города во владении церкви были, так же как и села, важным источником обеспечения, но в политэкономическом и юридическом отношениях являлись только объектами извлечения дохода, а не хозяйственной деятельности.
Вероятно, с таким положением городов во владении церкви связано и то, что оба названных выше города не остались в ее собственности, а перешли затем к другим владельцам. Так, город Полоный в конце XII в. был передан великим 'князем киевским Рюриком Ростиславичем князю Роману Мстиславичу[70]. Во второй половине XIII в. в Полоном был монастырь[71], что не определяет, однако, статуса города. В конце XIV в. Витовт дал его в удел выведенному из Смоленска местному князю[72].. Такая же судьба постигла и Гороховец: к XV в. он не принадлежал владимирскому Успенскому собору — в нем сидели великокняжеские волостели и мытники[73]. Кучкин считает, что Гороховец не случайно был отдан владимирскому собору — он был пограничным, городом, основанным незадолго перед тем, и на владимирский собор возлагались тем самым обязанности не только по христианизации мещёры, но и по охране пограничной земли[74]. Если это так, то понятен последующий переход города обратно под княжескую власть.
Различная дальнейшая судьба во владении у церкви сел и городов, переданных князьями,— сохранение первых в течение столетий[75] и скорая утрата вторых — показывает и разный статус этих владений: города оставались в верховной собственности князей, и церкви передавались только доходы с них, которые впоследствии могли быть заменены другими поступлениями[76]. Таким образом, в городах, принадлежащих церкви, мы можем видеть пережиток раннефеодальной, даннической формы эксплуатации, возникающей не в сфере производственных отношений между тружениками и потребителем результатов прибавочного труда - церковью, а опосредованной через государственную, кня-жескую власть. Такой архаичностью отношений, связанных с получением; Доходов от городов «святой Богородицы», и нужно, вероятно, объяснять ограниченность этой формы получения церковью доходов, нераспространенность указанного явления по сравнению с постоянно возраставшей церковной земельной собственностью.

3. Служба мер и весов в ведении церкви

В ведении церкви в XII—XIII вв. на Руси находилась такая важная городская функция, как служба мер и весов. О существовании надзора за мерами и весами, о ведомственной принадлежности и организации его на Руси сообщают Устав князя Владимира о десятинах в нескольких редакциях XIII—XIV вв., Новгородский устав князя Всеволода, основанный на местной редакции Устава Владимира, «Правило о церковных людях... » конца XIII в. и договор Смоленска с Ригой 1229 г.
Статья о мерилах в Уставе Владимира передает в ведомство епископа «городские и торговые» меры, тем самым и пошлины с пользующихся этими мерами, ссылаясь на исконное божественное установление соблюдать их верными, не уменьшать и не увеличивать и отвечать за них в день Страшного суда так же, как за человеческие души[77]. Эта статья отсутствовала в ранних текстах Устава, возникших в XII в. (Оленинская редакция), и появилась только на рубеже XII—XIII вв. или в первой половине XIII в., вероятно до монгольского нашествия, в составе новой редакции, которая легла в основу сохранившихся Синодальной, Варсонофьевской, Волынской и Печерской редакций XIII—XIV вв. Статья ? мерилах в составе «Правила о церковных людях, и о судех, и о десятинах, и о мерах градских», судя по истории этого компилятивного полемического памятника, включена в него, вероятно, в конце XIII в.[78] Она имеет общий источник с Уставом Владимира, но сохранилась в более ранней форме, так как не содержит начальных, слов «Еже искони уставлено есть и поручено святым пископьям», повторяющих имевшиеся уже в ней слова «искони уставлено пископу»[79].
О том, что в XII в. епископии на Руси не обладали еще этим правом и не получали от него доходов, косвенно свидетельствует и отсутствие упоминания его в Смоленской уставной грамоте
1136 г. и подтвердительной грамоте епископа Мануила, очень подробно• оговаривающих все источники материального обеспечения епископии, в том числе ее компетенцию в суде. Но такое право смоленская кафедральная церковь получает в XIII в.
В Смоленском договоре 1229 г. (в редакциях с середины XIII в.)[80] говорится о хранении двух равноправных (аутентичных) эталонов гирь, немецкого и русского, в смоленских церквах — русской кафедральной и латинской, находившейся, вероятно, на немецком дворе Смоленска[81]. Таким образом, в XIII в. смоленский собор - епископ с клиросом — получил право контроля за торговыми мерами и весами, что было важным шагом в урегулировании внутренней и внешней торговли и дало церкви важные права в этой сфере, а также исполнительный доход. Появление особой статьи в Уставе Владимира примерно в одно время с фиксацией права сохранения -эталонов смоленской церкви свидетельствует о распространении новой функции церковной организации на Руси. К концу XII в., следовательно, она значительно расширила сферы своего влияния, выйдя за пределы собственно культа и вторгаясь в светские — городские, торговые дела. В условиях феодальной раздробленности и ослабления централизованной княжеской власти в руках церкви оказались формирующиеся и неизвестные догосударственному строю институты.
У нас нет сведений, возникает ли городская служба мер и весов на Руси сразу как служба, подведомственная церкви (тогда церковь в этой области с самого начала исполняет функции городского управления), или на рубеже XII—XIII вв. она от каких-то светских, городских или княжеских, органов переходит к местному епископу. Исследователи считают принадлежность мерил епископам на Руси «исконной», как говорится в Уставе Владимира, и ссылаются при этом на устав как на памятник X в.[82] Между тем, как было указано, статья о мерилах появляется в уставе только в конце XII в. Аналогии, известные из истории других стран Европы, показывают постепенный переход надзора, ответственности за мерила и связанной с ними юрисдикции из рук светской власти в руки церкви.
Законодательство Юстиниана налагает ответственность за правильность торговых мер и весов в городах на «славнейших епархов», за правильность веса драгоценных металлов на коми-тов; оба — представители светской власти. Лишь сохранение этих мер и весов содержащая это постановление новелла 128, гл. 15, поручает «наиболее чтимым церквам каждого города»[83]. По постановлениям имперского синода 864 г., местом, откуда, согласно древнему обычаю, брался образец мер, был королевский дворец, и государственные чиновники (ministri rei publicae) решали дела о верности мер и весов на торговых площадях. Нарушение ими обязанностей каралось государственными штрафами и церковной епитимьей[84]. Согласно страсбургскому городскому праву конца XII в., епископ инвестировал четырех должностных лиц городского управления и среди них мытника, обязанностью которого было «удостоверять наложением клейма всякие меры, малые и большие», и начальника монеты, который ведал изготовлением весовых гирь[85]. Декрет Грациана 1150 г. еще не знает обязательного закона о юрисдикции церкви относительно нарушений торгового права. Этот порядок имел, следовательно, еще местный характер. Лишь борьба за руководящую роль церкви в феодальном мире привела к появлению соответствующего постановления в декреталиях папы Григория IX 1234 г.[86]
Таким образом, в странах Центральной и Западной Европы XII—XIII века являются временем, когда церковь постепенно распространяет свою власть на городские институты и вытесняет представителей королевской власти. На Руси также идет борьба за эти институты, которая приводит к включению статьи о принадлежности мер и весов церкви, возможно, судя по терминологии, имевшей южнославянское происхождение[87], в древний, освященный авторитетом князя Владимира памятник.
Дальнейшее развитие Руси вносит изменения в принадлежность городских мерил: в XIV—XVII вв. они уже находятся в ведении светской власти — царских чиновников[88]. Однако ход эволюции не всегда можно проследить. Сделаем это на: новгородских материалах — новгородской обработке Устава Владимира и Устам князя Всеволода.
Новгородская Синодальная редакция Устава Владимира отразила расширение церковной юрисдикции на светский суд, участие представителя.церкви в светском суде. Она возникла в ходе борьбы новгородской церкви за светскую юрисдикцию во второй половине XIII в. Статья о мерилах не Получила в этой обработке каких-либо изменений: надзор за мерилами в Новгороде, как и связанные с пользованием мерилами весовые и судебные пошлины, полностью и нераздельно принадлежат архиепископу. Иное свотношение властей показывает новгородский же Устав князя Всеволода «о церковных судех, и о людех, и о мерилах торговых». Соответствующий текст Устава Всеволода, как и весь устав, стоит в тесной связи с Синодальной редакцией Устава Владимира: он является переработкой этой редакции приписанной князю Всеволоду, и возник, следовательно, в конце XIII в. или, вернее, в первой половине XIV в.
Сравнение Синодальной редакции Устава Владимира с Уставом Всеволода позволяет проследить изменения в принадлежности городских и торговых мерил. По текстам XII—XIII вв. эти меры — спуды, свесы и ставила — установлено блюсти епископу, который держит ответ в день великого суда. По Уставу князя Всеволода торговые весы, мерила, скалвы вощаные, пуд медовый, гривенка рублевая и всякая «извесь» номинально продолжают принадлежать епископу, но фактически, судя по порядку раздела конфискованного имущества нарушителя, делятся «на трое»; наряду со святой Софией здесь в равных правах выступают еще два усилившихся института: Иванское сто, привилегированная купеческая организация, и городская организация в лице сотских[89].
Во внешней торговле в XIV—начале XV в. в Новгороде князю, возможно, все же принадлежали определенные права на эксплуатацию весов. На это указывает упоминание «княжеских весов» («des konynges schalen») в уставе («скре») ганзейского торгового дома в Новгороде. Содержащие такое свидетельство IV и V редакции относятся к тому же времени[90].
Мы не знаем, какие изменения внесли XIII—XIV века в организацию службы мерил в Смоленской земле. Но украинские и белорусские обработки Устава Владимира XIV в. позволяют обратить внимание на положение на западных землях. В Печер-ской, по своему происхождению Туровской или Пинской, редакции устава, возникшей в середине XIV в., статья о мерилах опущена. Но в анонимной уставной записи о десятине, приложенной к уставу, относящейся к тому же времени и тому же месту, есть статья о том, что местному епископу в течение двух недель в году, очевидно на ярмарку, принадлежит право сбора пошлин с взвешивания серебра (денег), воска и контроль за мерой длины (локтем)[91]. Таким образом, ко времени перехода Турово-Пинского княжества под власть литовских князей церковь не имела безусловного права на сохранение и использование мерил, но, исполняя две недели в году самостоятельно эти функции, должна была довольствоваться небольшой долей пошлин, шедших в основном, очевидно, князю.
Статья о мерилах сохранилась в Волынской редакции Устава Владимира, которая может быть связана с Галичем начала XIV в. Очевидно, здесь «городскыи тортовый весы и всякая мерила» продолжали оставаться в ведении церкви.
Итак, служба мер и весов, ставившая целью надзор за единообразием и правильностью применяемых мер и весов, известна на Руси с конца XII в. Источники не сохранили сведений о более раннем существовании надзора за мерилами, хотя можно предполагать, что, он в какой-то форме появился ранее, с развитием городской торговли, с установлением торговых связей с другими странами. Аналогии с другими странами Европы говорят о существовании такого надзора задолго до XII в.

4. Другие средства обеспечения

Средневековое религиозное сознание заставило человека того времени постоянно заботиться о своей душе и ее месте на «том свете» и искупать прегрешения с участием церкви. Наряду с десятиной и появившимися в XII в. земельными пожалованиями князья давали церквам большие материальные средства в форме драгоценного металла, церковных сосудов, крестов, священнической ритуальной одежды и других предметов для богослужения, литургических книг, часто в богатых переплетах. Эти ценности не только обеспечивали функционирование храмов, но и придавали им и службе в них торжественность и великолепие, что имело не только эстетическое, но и идеологическое значение. Вместе с тем они были большим соблазном для политических врагов как на Руси, так особенно для иноземных захватчиков.
О передаче церкви и монастырям больших ценностей сообщают летописные похвалы князьям. Андрей Боголюбский, создавший церковь в Боголюбове, «златом же и каменьем драгым и жен-чюгом украси ю, иконами безъценными и всякими узорочья удиви... »[92]. Во владимирском соборе, построенном и обеспеченном Андреем, князьям Ростиславичам удалось захватить церковные сокровища: «... святое Богородицы володимерьское золото и сребро взяста первый день, ключе полатнии церковныя отъяста... »[93] В Ипатьевской летописи сохранился подробный перечень даров, которые давал перед смертью болевший несколько лет владимиро-волынский князь Владимир Василькович (1289 г.). Он снабдил богатой утварью основанные им церкви, а также несколько епископских кафедральных церквей: владимирскому собору «образ Спаса великого окова сребром, евангелие списав и окова сребром... и апостол списа опракос... и съсуды служебные жьженого золота с камением драгым... образ Спасов окован золотом с драгым камением постави у святая Богородица в память съде... да в епископию Перемышльскую да евангелие опракос окованно серебром с женчюгом сам же списа бяше, а до Чернигова послав в епископью евангелию опракос золотом писано, а окованно серебром с женьчюгом и среди его Спаса с финиптом; в Луцкую епископью, да крест велик сребрян позлотисть с честным древом... »[94].
Документы XIII в. указывают на появление в это время новых источников дохода кафедр, которые были неизвестны прежде. Так, в Уставной записи «А се погородие», приписанной к Уставной грамоте 1136 г., определены размеры новой подати епископу с 12 городов Смоленской земли. Она состояла из двух частей: точно фиксированного основного «урока» (определенной части) и добавочного «почестья»[95]. Эта запись показывает, что положение епископа по сравнению с тем, каким оно было в 1136 т., изменилось: его власть настолько окрепла, что он мог сам через своих чиновников в городах собирать свои подати, не опирался на княжескую систему сбора даней. Запись может быть отнесена к концу XII—первой половине XIII в.[96] Л. В. Алексеев датирует ее более узко— 1211 —1218 годами, основываясь на отсутствии среди городов, плативших почестье, Торопца, которым в эти годы управлял новгородский епископ[97].
Заменило ли «погородие» в XIII в. традиционную десятину от даней? Это маловероятно. Системы отчисления десятины от погостов на сельской территории и от городов, в которых действовали церкви, были разными и не заменяли друг друга, но, скорее, «погородие» появилось дополнительно как результат деятельности церковной организации по включению городов княжества в орбиту своей административной деятельности[98].
«Почестье» первоначально — оказание чести, уважения, подношение власти со стороны подданных. Этот термин известен применительно не только к церковной власти, но и к светской[99] . Епископ должен был периодически, раз в год, объезжать свою епархию для управления и суда, служить в городских соборах и получать за это наряду с «погородием» и «почестье». В какой степени в пору создания смоленской записи подать действительно платилась епископу при его объезде или просто собиралась в Смоленске владычными чиновниками? В правилах собора 1273 г., который должен был укрепить церковную организацию на Руси и восстановить церковную дисциплину и управление после монгольского завоевания, митрополит Кирил объяснял «много убо... неустроение (в) церквах» между других причин также «неприхожением епископа»[100] , т. е. тем, что епископы не объезжали своих епархий и не следили за порядком в них. Вероятно, для домонгольского времени это не было так актуально и провинциальные городки видели в своих храмах и на своих улицах епископов вместе с членами их клироса, но предполагать, что глава епархии ежегодно объезжал всю ее территорию, невероятно, и эта традиция уже тогда, видимо, превращалась в подать, доставляемую на епископский двор.
О том,что в конце XII—первой половине XIII в. епископ сам вместе с помогавшим ему попом объезжал территории, с которых он получал подати, свидетельствует и новгородский документ «Обонежский ряд» в приложении к Уставной грамоте князя Святослава Ольговича 1137 г. Здесь указание на количество гривен от погостов в Обонежье, которые поступают владыке, сопровождается словами: «... в поезде от всее земли владыке 10 гривен, а попу две гривны»[101],— что позволяет считать, что епископ действительно объезжал податную территорию. «Обонежский ряд» датируется XIII веком или второй половиной XII в. и первой половиной XIII в.[102], т. е. примерно тем же временем, что и смоленская запись «о погородии», и отражает близкие условия деятельности епископов при всем различии статуса кафедрального собора в Новгороде и в Смоленске.

5. Церковная юрисдикция

Если мы представим себе роль центральной публичной власти раннефеодального Древнерусского государства XI в., выросшего в результате объединения ряда доклассовых раннеполитических образований, племенных княжений, то должны будем выделить следующие важнейшие ее функции, которые тесно переплетались между собой в реальной жизни. Государственная власть прежде всего наследовала традиционные функции доклассовых органов регулирования жизни общества в центре и на местах, использовав их в новых, классовых интересах. Далее, государственная власть исполняла новые функции охраны классового господства, формирующейся феодальной собственности, подавления сопротивления трудящихся масс, становившихся объектом эксплуатации государства и феодальных организмов. Затем функцией государства было распространение власти на древнерусские племена, не вошедшие еще в его состав, на соседние племена и народности, не создавшие своей государственности и находившиеся вне других государств. Наконец, существовала внешнеполитическая функция государства, устанавливавшего те или иные отношения с близкими и далекими государствами и влиявшего на их политику.
Как показано выше, церковь на Руси далеко не ограничивалась конфессиональной деятельностью, но в течение XI—XII вв. она взяла на себя многие из перечисленных функций. Прежде всего она проявила инициативу в изменении ряда сфер и норм общественной жизни первичных социальных коллективов, взяв в свои руки суд по семейным и брачным делам и став, таким образом, в один ряд с теми княжескими органами, которые ведали другими сферами судебно-правовой жизни. Так церковь приняла участие в отправлении первой функции государственной власти.
Что касается второй государственной функции — организации классовой эксплуатации трудящегося населения, то участие церкви и здесь имело место, хотя оно было весьма своеобразно. Несомненно, что с возникновением и развитием феодальной собственности, укреплением вотчинного иммунитета (XII—XIII вв.) церковь, как и светские феодалы, несла функции классового господства и как звено сложного по своей политической структуре феодального государства осуществляла государственную власть над населением принадлежащих ей земель. Но и до вызревания феодального строя эта функция не была чужда церкви. Анализ княжеских уставов показывает, что в течение уже XI в. церкви принадлежала юрисдикция над рядом сословных групп древнерусского общества — как производительного крестьянского населения (прощеники, прикладники, задушные люди), так и других (лечецы, паломники), а также клирошан. Эта юрисдикция не ограничивалась семейными брачными делами, но, как показывают уставы Ростислава («даю святей Богородице и епископу: прощеники, с медом и с кунами, и с вирою, и с продажами, и не надобе их судити никакому же (княжему.—Я.Щ.) человеку»)[103] и Владимира, она распространялась и на другие стороны общественной жизни этих групп.
Одной из важнейших задач, решавшихся церковью на Руси, как и в других странах, было распространение христианства на все население страны, на племена, не вошедшие еще в состав государства, а также среди соседних народов. Эта деятельность церкви шла параллельно с государственной, раннефеодальной экспансией. Принадлежность к христианской церкви, само крещение ставили нового христианина на соответствующую ступень классового общества: крестьянин или ремесленник становились объектом эксплуатации раннефеодального государства, представитель знати занимал определенное место среди господствующего класса. Включение древнерусских земель в состав государства сопровождалось не только появлением на местных столах представителей киевской княжеской династии, но и открытием епископских кафедр — основного звена церковной власти на местах.
Наконец, во внешнеполитической области древнерусская церковь в лице митрополита и его управления также несла определенные, хотя и узкие, государственные функции. Киевская митрополия как организация управления древнерусским диоцезом Константинопольской патриархии большей частью cо ставленником этой патриархии и греком по происхождению во главе являлась основным, хотя и не единственным, органом связи между Киевом и Константинополем,
Церкви в Древней Руси принадлежало три больших круга судебных прав, определяемых структурой феодального общества.
Это, во-первых, судебная власть над всем христианским населением Руси, но лишь по определенным делам, не подлежащим княжескому, светскому суду (тяжи епископские или церковные суды, по терминологии источников); во-вторых, право суда над некоторыми группами этого-населения (церковные люди, по той же терминологии) независимо от территории, где они жили, но уже по всем делам, вернее по тем делам, которые удалось захватить публичной власти; в-третьих, судебная власть над населением тех земель, которые были феодальной собственностью церковных организаций. В дальнейшей истории юрисдикции церкви, в XIII— XIV вв., указанные три сферы, изменяясь в своем объеме, остаются основой судебной власти церкви. Изучение ранней истории и по возможности возникновения этой юрисдикции является задачей исследователя.
Сравнение статей о церковных судах Оленинской редакции Устава Владимира и Смоленского устава показало, что в древнейшем слое этих перечней, принадлежавшем, очевидно, общему их источнику XI—начала XII в., круг дел первой сферы был довольно узок как по числу зафиксированных казусов, так и по их содержанию. Таковы дела о разводах («распусти»), двоеженстве («аже водить кто две жене», «смильное»), нецерковных формах заключения брака («умыкание», «аже уволочеть кто девку»), изнасиловании («пошибание»), браке в близких степенях родства («в племени или в сватовстве поимутся», «примется через закон»). Переход всех этих дел к публичной власти связан со стремлением феодального общества к скорейшей ликвидации пережитков большой семьи и укреплению малой семьи, характерной для общества с частной собственностью, классовым строем и оформленным раннефеодальным государством.
Хотя все перечисленные дела, по свидетельству уставов, были переданы публичной власти, они не принадлежали княжеской светской власти, ибо ни одно из них не нашло отражения в Краткой редакции Русской Правды — светском государственном уголовном кодексе XI—XII вв. Это можно объяснить тем, что все они, касающиеся отношений не между классами, а внутри них, тем более внутри семьи, не связаны непосредственно с необходимостью охраны возникшей феодальной собственности, на что была направлена деятельность государственной власти и ее судебных органов. Церковь прежде всего распространила свою юрисдикцию на те области, которые не были еще отняты у доклассовых органов власти (общины, семьи) государством.
Эволюцию в объеме церковных «судов», первой сферы юрисдикции церкви, показывают перечни в Смоленском уставе 1136 г. и старшей Оленинской редакции Устава Владимира, которую мы датировали XII веком. Смоленский устав наряду с названными уже делами включил новые. Это использование опыта народной медицины, смешанной с языческой магией, который отвергала церковь, и случаи смерти, вызванные применением соответствующих средств («зелья и душегубства»). Далее, драка между женщинами, которая, в отличие от драки между мужчинами, не подлежала княжескому суду; она не вошла в Русскую Правду, не являясь, очевидно, по мнению юристов XI—XII вв., уголовным преступлением («аже бьетася две жене»). В Пространной редакции Русской Правды появляется статья, относящая к княжескому суду дела об убийстве свободной женщины и устанавливающая полвиры, 20 гривен, за это преступление (ст. 88). Однако там, как и в статье Устава Ярослава об избиении женщины, принадлежавшей к феодальному классу, а также свободной, отразилась забота об охране интересов власть имущих классов. В Уставе Владимира по Архангельскому изводу Оленинской редакции врачевание травами («зелье») включено в перечень и наказывалось церковью. Но этот устав значительно расширяет перечень новыми делами: имущественные споры супругов («пря межи мужем и женою о животе»), связанные, очевидно, с разводами, которые также принадлежали церковному суду; дела о нецерковных религиозных культах, с которыми церковь вела активную борьбу («ведьетво», «урекание», «узлы», «еретичество»); побои внутри семьи, родителей детьми («иже отца или матерь бьють сын или дочи»), не зафиксированные в княжеском законодательстве; наконец, некоторые способы драки («зубоядение»), очевидно также не преследовавшиеся княжеской властью.
Содержание перечисленных новых «дел» XII в. свидетельствует о дальнейшем размежевании судебной власти княжеской и епископской феодальной администрации. Это размежевание идет по горизонтали: одни дела остаются в ведении княжеской власти, на. другие распространяет свою власть церковь. Налицо явный контакт одновременных памятников права — Русской Правды и княжеских уставов, они дополняют друг друга. Церковь зорко следит за объемом княжеской судебной власти и заполняет пробелы, оставленные княжеской юрисдикцией в общественной жизни древнерусского населения. Однако и светская и церковная власть феодального общества оставляют без внимания многие нарушения, в частности в семейных отношениях. Побои родителями детей (в том числе взрослых) и мужем жены не входят в компетенцию публичной власти, ни в коей мере не являются преступлениями.
Вторая сфера церковного суда связана с судебным ведомственным иммунитетом церкви. Уже в протографе статьи о церковных людях, который мы отнесли к XI в., находился перечень людей, принадлежавших юрисдикции епископа. В этот древний перечень входят игумен, чернец, черница, поп, дьякон, попадья, проскур-ница, т. е. члены церковного причта, их жены и, очевидно, другие члены их семей, затем монахи и люди, работающие на нужды церкви (проскурница, в дальнейшем сюда добавляются пономарь и пр.). В ранних обработках Устава Владимира находится и упоминание среди церковных людей «задушного человека» — освобожденного по духовному завещанию челядина, холопа,— что позволяет считать его довольно рано, в XI—XII вв., попавшим под церковную юрисдикцию. Таков древнейший слой перечня и, очевидно, древнейший состав самих церковных людей.
В Оленинской редакции и архетипе Синодально-Волынской группы редакций Устава Владимира, который может быть отнесен к XII—началу XIII в., этот перечень значительно пополнен. В первой из названных обработок добавлены: поповичи, «дьяко-новая», пономарь, вдовица, калика, прикладник, дьяк «и вси причетници церковнии»[104]. В архетипе Синодально-Волынской группы включены «кто в клиросе», дети попа и дьякона, лечец, прощеник. Кроме того, в Оленинской и Синодальной редакциях есть еще три группы: сторонник, хромец, слепец.
По Смоленскому уставу 1136 г., епископии принадлежала группа прощеников, другие церковные люди здесь не перечислены, хотя говорится, что они подлежат юрисдикции церкви («церковный человек дойдет чего — то своему епископу»).
Разные люди, различные социальные категории попали в этот список. Наряду с мелочным перечнем клирошан (а), в нем названы (б) люди, лишенные средств существования по своим физическим данным—потери кормилица и увечья (вдова, слепец, хромец), а также две социально-юридические группы. Это (в) некоторые профессии раннефеодального общества — лечец и паломник (он же сторонник, калика) и (г) группа крестьян, непосредственных производителей — прикладник и прощеник. К этой же группе принадлежит и задушный человек.
Устав Владимира упоминает всех этих людей только в связи с тем, что они принадлежат церковной юрисдикции, а о других сторонах их общественного положения ничего не говорит. Смоленский устав, вообще отличающийся большой ясностью, полнее оговаривающий взаимоотношения властей, сообщает, что про-щеники переданы епископу «с медом и с кунами, и с вирою, и с продажами, и не надобе их судити никакому же (княжему) человеку».
Таким образом, прощеники принадлежали епископу целиком, будучи обязанными платить ему феодальную ренту (мед, куны), судиться у него по уголовным («виры») и всем другим («продажи») делам.
Комментарий, который дает Смоленский устав к Уставу Владимира, позволяет считать, что и другие церковные люди были зависимы от церкви не только по суду, но и в отношении ренты. Средневековая, феодальная организация общества делала судебную зависимость одной из сторон феодальной зависимости вообще. По суду и власть, по земле и суд—такой формулой может быть охарактеризована связь судебной власти с экономической и политической властью земельных собственников. Особое положение относительно земли, отсутствие прямой связи с ней и прикрепления к ней некоторых категорий населения, стоявших на нижних ступенях феодального общества, не ставило их, однако, вне общества и его законов. Поэтому мы можем предположить, что все эти категории были зависимы от церкви не только по суду, но и в большей (как прощеники) или меньшей степени и в других отношениях, производительное население — в рентной форме, как феодально зависимые крестьяне, другие группы — как служители церкви и пользующиеся ее помощью.
Принадлежность к церкви группы производительного населения наиболее интересна в перечне. Исследователи истории древнерусского крестьянства определили, что зависимое население феодальных вотчин складывалось различными путями. Относительно социального происхождения задушных людей нет споров в литературе. С. В. Юшков считал, что отпущенным по завещанию холопам приходилось искать защиты и покровительства. Церковь постепенно превращала их в зависимых людей и эксплуатировала их в качестве рабочей силы в своих селах[105] . Б. Д. Греков видел в задушных людях холопов, отпущенных на волю по духовному завещанию, данных в монастырь в качестве вклада и становившихся из холопов зависимыми от монастыря крестьянами[106] . Л. В. Черепнин также считал, что задушные люди — отпущенные на волю холопы, переданные церкви в наследственную зависимость[107]
Подробная характеристика прощеников, данная в Смоленском уставе, также не позволяет сомневаться в характере их зависимости. Греков считает несомненным, что прощеники — это люди, очень близкие к изгоям, феодально зависимые крепостные крестьяне[108] . Черепнин считает прощеников «особой категорией закупов, находившихся не во временной, а в наследственной зависимости от феодалов»[109] . Однако исследователи расходятся в понимании происхождения атой группы людей, источников и путей ее формирования. Большинство исследователей считает, что прощеники — люди, которые или совершили преступление, или задолжали деньги[110] и не могут их вернуть, в результате чего были превращены в холопов. Они получили прощение, «свободу» и превратились из холопов в феодально зависимых крестьян, работавших на землях церкви[111] . Другое мнение принадлежит Грекову.
Он считал, что под этим названием объединены люди, получившие исцеление от болезней, которым были «отпущены», «прощены» их грехи, в результате чего они оказались зависимыми от церкви[112].
М. Б. Свердлов справедливо обращает внимание на то, что прощеники, платившие виры и продажи, были лично свободными людьми и платили дани, но в то же время «основа зависимости прощеников была личная, а не поземельная» — они жили в разных местах, и перечисление их было невозможно[113]. Только искусственная перестановка фраз в уставе, предложенная Л. В. Алексеевым[114], может сделать их связанными с конкретными селами, названными в этом документе.
Относительно происхождения группы прикладников также существуют различные мнения, вышли ли они из «рабов»[115], или мы имеем дело со свободными крестьянами, «по добровольному соглашению» ставшими зависимыми от церкви[116].
Анализируя Устав Владимира, мы отмечали, что тексты этого памятника вплоть до конца XIII в. ничего не сообщают о наличии у церкви феодальной земельной собственности, которая по другим источникам, однако, известна еще в конце XI в. Изучение перечней церковных людей в том же уставе заставляют нас внести поправки в это наблюдение. В уставе уже в XII в. отразилась феодальная собственность церкви, но не через землю, а через феодально зависимое население, которое сидело, естественно, на земле.
Мы видим, что церковь в XI—XII вв. комплектует работников из различных производственных групп раннефеодального общества: из частновладельческих — бывших рабов — и государственных — бывших свободных, сводя их к одному господствующему состоянию трудящегося населения — феодально зависимому. Этот процесс приводил к возникновению церковной земельной собственности, и в то же время он сам должен был стать особенно активным с возникновением такой собственности. Наряду с «экстенсивным» укреплением церковной земельной собственности путем приобретения церквами и монастырями населенных крестьянами земель, шел, следовательно, и «интенсивный» процесс привлечения на эти земли лишенных средств производства людей, которые оседали на церковной земле и становились феодально зависимыми крестьянами.
В условиях средневековой, низкой и консервативной в своем развитии, техники степень эксплуатации крестьян была ограниченна. Поэтому важным средством увеличения общего объема прибавочного продукта, конфискуемого феодалом у принадлежа-
щих ему крестьян, было расширение числа этих крестьян. Карл Маркс писал, что «могущество феодальных господ, как и всяких вообще суверенов, определялось не размерами их ренты, а числом их подданных, а это последнее зависит от числа крестьян, ведущих самостоятельное хозяйство»[117] .
Позиция другой профессиональной группы церковных людей иная, чем производственной. Ни лечцы (средневековые врачи), ни паломники (странники, калики) не были связаны с землей, сельскохозяйственным производством. Переход их под церковную юрисдикцию также делал их зависимыми от церкви, но отсутствие связи по земле делало их положение достаточно своеобразным. Калики не являлись священнослужителями или младшими клирошанами, но, будучи связанными с религиозным культом, не имея вне его средств к существованию, приближались к служителям церкви по своему положению. Несомненно, что они оправдывали это свое положение, ревностно служа распространению религиозной идеологии.
Включение лечца в перечень церковных людей также может найти объяснение. Памятники церковного и монастырского происхождения XII—XIII вв. сообщают, что врачи были хорошо известны в городах. Можно выделить три группы врачей по их общественной принадлежности. К первой отнесем городских врачей, для которых не указана какая-либо их зависимость или принадлежность. Таковы врачи в Киеве и Переяславле, лечившие многих[118]. Вторая группа — княжеские придворные врачи Владимира Мономаха в Чернигове, Святослава Давыдовича (Святоши)[119]. Наконец, третий тип врачей — монастырские врачи-иноки, например Агапит-киевлянин, который, следуя примеру Антония, «зелием» (лекарствами, травами) лечил братию и получил прозвище Лечец[120].
Между тремя отмеченными группами врачей, особенно между двумя первыми, не существовало резкой грани. Врачи жили, очевидно, своим ремеслом и брали за лечение немалые деньги. Этим было вызвано и включение пункта о мзде лечцу в ст. 2 Краткой редакции Русской Правды, и многократные жалобы на то, что у больных не было средств на оплату врачей и они теряли надежду на выздоровление[121].
Средневековая организация городского общества приводила к постепенному втягиванию различных социальных элементов, бывших прежде более или менее независимыми, в сферы влияния и власти феодальных собственников. Если в деревне расширение и укрепление светского и монастырского землевладения приводило к превращению сельского населения в зависимое от этих основных групп феодалов крестьянство, то в городе отдельные группы населения находились под сильным давлением церкви, стремившейся подчинить их своей власти. Конкуренция светских врачей с врачами-монахами, описанная в Киево-Печерском патерике[122]; значительные средства, которые приносило это ремесло врачам; наконец, их неопределенное положение в требовавшем четкой иерархической структуры феодальном обществе были причиной стремлений церкви включить лечцов в число церковных людей. Маркс подчеркивал иерархическую структуру феодального общества, которая не ограничивалась иерархической лестницей феодалов. Он писал, что в этом обществе «все зависимы — крепостные и феодалы, вассалы и сюзерены, миряне и попы. Личная зависимость характеризует тут как общественные отношения материального производства, так и основанные на нем сферы жизни»[123].
Люди, лишенные средств существования вследствие своих физических данных,— это personae miserabilis латиноязычных средневековых документов. Они повсюду составляли нагрузку, которую брала на себя церковь как организация, связанная своим происхождением с религией обиженных и угнетенных. В изучаемое время церковь как феодальная организация сохранила и укрепила функции отдушины, предохранителя для отведения в безопасную сторону социального и всякого другого недовольства нижнего звена феодального общества. Особый трактат о месте церкви в обществе в XIII в.— «Правило о церковных людях» — посвящает немало строк перечислению так называемых благотворительных дел, якобы требующих больших средств церкви: «... нищих кормление и чад мног, страньным прилежание, сиротам и убогим промышление, вдовам пособие, девицам потребы, обидным заступление, в напастех поможенье, в пожаре и в потопе, пленным искупленье, в гладе прекормление, в худобе умирая покровы и гробы» и пр.[124]. Однако церковь распространяла свою власть только на тех из этих людей, которые зависели от нее экономически; и противоречия между экономической и административной зависимостью не должно было быть. Норма, зафиксированная в ст. 59 Судебника 1497 г., гласит: «А котораа вдова не от церкви божий питается, а живет своим домом, то суд не святительской»[125].
Третья сфера церковного суда связана с возникновением церковной земельной собственности. Уже грамота Мстислава Владимировича передает Юрьеву монастырю Буйци «с данию, и с вирами, и с продажами... ». В грамоте Изяслава Мсти-славича Пантелеймонову монастырю по позднему списку устанавливается «отрицательный» судебный иммунитет витославицких смердов: «... не потянути им ни к князю, ни к епископу, ни в городцкии потуги, ни к смердом, ни в какие потуги, ни иною вивирицею, а потянути им ко святому Пантелеймону в монастырь к игумену и к братии»[126]. В том же положении находились и села, отданные Смоленской епископии князем Ростиславом.
В отличие от этой, вотчинной, сферы, в двух ранее определенных сферах церковь выступает в другом качестве — не только как вотчинник, своеобразный член феодального класса, но и как организация, несущая ряд общегосударственных функций, не ограниченных территорией принадлежащих ей земель. В указанных сферах церковь выступает как особый орган государственной власти, ведающий определенным кругом дел на всей территории государства.
Особой сферой юрисдикции церкви было право контроля и утверждения земельных сделок, купли-продажи земли. О таком праве было известно применительно к Новгороду второй половины XIV—XV в., когда, как говорится в духовной новгородского землевладельца Остафия Ананьевича 1393 г., земельный спор его отца с посадником Александром рассматривался посредническим судом архиепископа новгородского Алексея (1360—1388)[127]и когда документы феодального землевладения скреплялись печатями новгородских владычных наместников. Статистика новгородских епископских печатей, приведенная В. Л. Яниным[128] с дополнениями на 1970 г.[129], показывает значительное возрастание деятельности владычной канцелярии уже в XIII—XIV вв., хотя она могла охватывать в это время не только земельные дела, но и внешнеполитическую сферу деятельности Новгородской республики — участие владыки в заключении внешнеторговых договоров.
Количество печатей новгородских епископов:

Нифонт с 1131 г. 4
Аркадий с 1156 г. 2
Илья с 1165 г. 2
Мартирий с 1193 г. 2
Митрофан с 1201 г. 1
Антоний с 1212 г. 1
Далмат с 1251 г. 5
Климент с 1276 г. 6
Феоктист с 1300 г. 7
Давид с 1309 г. 8
Моисей с 1326 г. 6
Василий с 1331 г. 3

Вопрос об участии церковной организации в утверждении земельных актов оказывается актуальным не только для XIV— XV вв., но и для изучаемого нами времени. Об этом говорит открытие в киевском Софийском соборе граффити, представляющих грамоту о покупке княгиней Анной, вдовой Всеволода Ярославича, перед соборными попами земли, принадлежавшей некому Бояну[130] . Содержание записи позволяет выделять ее из числа других граффити юридическим характером документа, который переписан здесь целиком, с перечнем всех свидетелей сделки, в связи с чем есть основание считать, что этот текст на стене храма — официальный и единственный, т. е. другого, пергаменного экземпляра ее могло не существовать или он мог быть составлен, но, переписанный на стену храма, мог уступить свое значение новому, более авторитетному экземпляру. В земельной сделке, заключенной между 1093 г., годом смерти Всеволода, и 1111 г., когда умерла сама княгиня, принимал участие клирос Софийского собора в качестве свидетелей, и сам документ был как бы «отдан на сохранение» собору, «положен» в его архив, как клались в псковский соборный ларь документы в Пскове в XIV—XV вв.
Однако это свидетельство, имеющее прямое отношение к Софийскому собору, не упоминает митрополита и не связано непосредственно с его кафедрой. То, что в записи в качестве свидетелей названы только соборные попы, выводит сам акт церковного утверждения из-под юрисдикции митрополита и переводит его в ведение соборного клироса, организации городского духовенства, чему посвящен в этой работе особый раздел в гл. III. Таким образом, юрисдикция новгородского архиепископа, охватившая в XIV—XV вв. и дела о земельных куплях-продажах и спорах, оказывается явлением местной республиканской новгородской истории, не имеющей, насколько известно, древних корней XI— XII вв.

6. Семейное и брачное право в ведении церкви

Церковная юрисдикция на Руси складывалась и развивалась в несколько этапов. Первый из них охватывает время с официального принятия христианства и создания церковной организации и до середины XI в. Это время княжения Владимира и Ярослава; итоги ее развития были зафиксированы в первоначальном тексте Устава князя Ярослава, составленного совместно с митрополитом Иларионом (1051 —1054 гг.).
Формирование нового для Руси социально-политического института, церковной организации, потребовало отнести к ведению суда епископов нарушающие общественные и христианские нормы поступки самих священно- и церковнослужителей, т. е. имевших священство попов и дьяконов с их семьями («поп, попадья, поповичи», «дьякон, дьяконовая» в старших текстах Устава Владимира) и причетников, помогающих в церковной службе («проскурница (просфирня), пономарь» и «вси причет -ницы церковные»). Появление монастырей также потребовало отнесения к церковному суду поступков монашества («игумен, игуменья, чернец, черница»). Поскольку христианское духовенство призвано было прививать русскому обществу новые нормы и быть учителем, для поддержания его авторитета судебное разбирательство поступков церковников должно было идти при закрытых дверях. Устав Владимира предписывает: «Аще их кто внидет в вину, судити тех, митрополиту и епискупом опрочи мирян»[131] (или: «а мирян не припущая, аще и верни суть»).
Церковная юрисдикция складывалась в первой половине XI в. в условиях, когда древнерусское право уже существовало, охватывало все сферы жизни общества, но отправление его принадлежало разным институтам. Уголовное право — убийства, членовредительства, ограбления, кражи, оскорбления — находилось в ведении княжеской власти, постепенно вытеснившей другие, прежде всего общинные, институты из соответствующих сфер. Это право, так же как некоторые нормы процесса, было кодифицировано и записано в Древнейшей Правде Русской. Другие сферы гражданского, имущественного права и процесса оставались в виде норм обычного права и продолжали принадлежать ведению общин, патронимии и семей.
Столкнувшись с нормами обычного права, выработанными на Руси, церковь отобрала для применения в сферах семейного и брачного права те из них, которые соответствовали государственному, классовому строю, христианским принципам. Это были нормы, способствовавшие выделению малой семьи, укреплению моногамии, устойчивого брака, частной собственности, подчинению центральной власти. Таким образом, при формировании церковной юрисдикции уже в раннее время церковь была заинтересована в сохранении и использовании некоторых традиционных древнерусских норм, соответствующих феодализи-рующемуся обществу и государству. Но вместе с тем церковь способствовала тому, что суд по этим делам перешел к ней, а не принадлежал больше низшим общественным коллективам — семье, общине. Из поступков, которыми государственная публичная власть не интересовалась и не включала в княжеский кодекс — Русскую Правду, церковь превратила их в нарушения публично-правовых норм, сама разбирая их в суде епископа и наказывая нарушителей своими чиновниками.
При отборе норм из существовавшего уже древнерусского права и передаче суда по ним в ведомство церкви производилось переосмысление этих норм в христианском аспекте, приспособление их к церковной юрисдикции с ответственностью перед епископом и митрополитом.
К таким нормам, включенным в древнерусское церковное право, но отсутствующим в византийской светской и христианской канонической системах права, .относится ряд статей Устава Ярослава по делам о браке, убийстве, оскорблении, которые существовали в жизни; следовательно, еще до принятия христианства они регулировались местными низшими общественными коллективами.
Таков прежде всего запрет умыкания невесты для нецерковного, традиционного языческого брака с ней[132]. Каноническая церковная норма, зафиксированная в правилах VI вселенского (Трульского) собора 692 г., устанавливала наказание для тех, кто заключал брак и венчание с помощью похищения в нарушение традиционных правил. Участниками этого нарушения считаются священники, венчающие такой брак, и светские лица, помогающие в его осуществлении, и в качестве наказания правило устанавливает извержение из сана для первых и проклятие для вторых[133]. Здесь мы видим важное отличие похищения невесты на Руси и в Византии: там церковь борется прежде всего с тем, чтобы церковным венчанием был закреплен брак не с ее женихом, с которым невеста была обручена и кому она обязана принадлежать[134]; здесь церковь также защищает честь девушки, ставя на один уровень похищение для языческого брака и изнасилование, но за этой защитой стоит стремление предотвратить языческий брак без церковного контроля за степенью родства между женихом и невестой, утвердить участие церкви в его венчании и сохранить за собой полагающиеся пошлины за него. Нормой церковного права была сделана ответственность родителей за незамужество дочери[135]. По древнерусскому праву дочери не получали наследства и общество было заинтересовано в том, чтобы они были обеспечены браком еще при жизни содержавших их родителей, в противном случае они оказывались без материальной поддержки и их должна была содержать община или они должны были нищенствовать. Маловероятно, чтобы церковь сама установила штраф за то, что «девка засядет»; скорее, она,признав эту норму, переадресовала этот штраф епископу, лишив соответствующих средств на содержание старой девы общину[136].
К числу церковных преступлений были отнесены и убийства в неординарных условиях, виновники которых не подлежали ответственности перед княжеской властью. Это были случайные убийства во время свадебного обряда — турниров, обрядов увоза невесты дружками жениха и защиты ее друзьями семьи[137]. Традиционными были в сельской местности «игрища межю селы», во время которых «умыкаху жены собе»[138]. Новгородский архиепископ Илья запрещал принимать участие в «беззаконных боях» и обязывал священников не отпевать убитых во время таких «боев»[139]. Церковь взяла в свое ведомство и случаи покушения на самоубийство девушки или юноши в результате насильственного брака или запрещения брака с избранной парой: родители, превысившие свои права, наказывались епископом[140].
В ведении церкви оказались также отдельные случаи оскорблений: отказ от женитьбы после состоявшегося сговора[141], что ставило девушку в условия, когда она могла остаться вообще без брака, оскорбление мужчины повреждением бороды или волос на голове[142] и др.
Создавая широкую церковную юрисдикцию в XI в., древнерусские юристы, и прежде всего один из авторов Устава Ярослава, митрополит Иларион, сохранили в церковном праве русскую систему наказаний — денежные взыскания в форме штрафов, такие же, как в Русской Правде. В отличие от канонического права, по которому проступки наказывались наложением епитимьи, дополнительных постов и молитв, временным запрещением присутствия на богослужении, и от византийского права с членовредительскими наказаниями, древнерусское церковное право XI—XII вв. требовало от провинившихся денежных штрафов в пользу епископа[143]. Сохранившиеся тексты устава указывают на дифференциацию штрафов в зависимости от социального положения потерпевшего. Возможно, что те группы и штрафы, с которыми мы встречаемся в этих текстах, отражают более позднее время, XIII в.[144] Однако отличие Устава Ярослава как кодекса церковного права и происхождения от светской Русской Правды не должно вести к стремлению считать особенности устава поздним явлением. В церковном памятнике, создаваемом заново и не имевшем архаичной основы, какой была Древнейшая Правда для Пространной, социальные традиции могли быть выражены сильнее и с другими терминами.
Ко второму этапу формирования церковной юрисдикции, концу XI—XII вв., наряду с дальнейшим приспособлением древнерусских норм к христианским принципам и влиянием этих принципов на развивающееся церковное право, можно отнести возникновение новой ее сферы. Появление в распоряжении монастырей, а затем и кафедр земель, населенных крестьянами, которые становились «монастырскими», «домовными» (т. е. епископскими, митрополичьими) людьми, нашло отражение в особой статье Устава Ярослава, говорящей о том, что все, что касается церковных людей, подлежит суду епископского волостеля и выморочное (не имеющее наследников) имущество этих людей также переходит епископу[145].
К XII в. относится также расширение круга церковных людей за счет включения в юрисдикцию церкви (или, скорее, желания со стороны церкви их включить) производственного населения (прежде всего прощеников), а также лиц, занимающих особое положение в обществе (лечцы, странники и пр.).
XII век — время складывания текста Пространной редакции Русской Правды, в связи с чем можно видеть признаки взаимного воздействия и переплетения светской и церковной юрисдикции. В это время, вероятно, складывается «общий суд» представителей обеих компетенций (в состав светской входили как княжеские судьи, так и городские, представители посадника и тысяцкого) для рассмотрения дел, в которых участвовали как светские горожане, так и люди, принадлежавшие церкви[146].
Для третьего этапа развития церковной юрисдикции, который может быть отнесен к концу XII—первой половине XIII в., т. е. к предмонгольскому времени, характерно дальнейшее расширение сфер права. К этому времени относится создание архетипа Синодально-Волынской группы Устава Владимира, включающей кодекс статей о церковных судах, в котором среди новых дел, привлекших внимание церкви, мы можем выделить преступления против церкви. Это кражи из церкви, осквернение церквей надписями и рисунками на их стенах (распространенные древнерусские граффити, которые в настоящее время являются ценным историческим источником) или из-за того, что в них окажется скотина, собаки и птица[147] . Последнее нарушение могло бы указывать на то, что в первой половине XIII в. церкви функционировали не только в городах, но и в селах и их посещали крестьяне, т. е. свидетельствовать о проникновении христианства в глубь территории древнерусских княжеств, в сельскую местность. В определенной мере это действительно так, хотя нельзя не учитывать и того, что и городское население Древней Руси занималось сельским хозяйством и животноводством как подсобным видом деятельности. Нужно учитывать также, что запрет вводить в церковь любых животных, оскверняющих ее, находится среди правил VI вселенского (Трульского) собора (88-е правило), известных на Руси еще с XI в.[148]
Принадлежность церковному суду дел, связанных со святотатством, получившая выражение во включении в местный, киевский кодекс конца XII—первой половины XIII в. их перечня, с одной стороны, свидетельствует о том, что выступления против церкви не были единичными, но расширились, что потребовало соответствующей фиксации этой нормы; с другой стороны, то, что судьей по антицерковным выступлениям является церковь, т. е. истец, а не какая-либо другая, например княжеская, власть, говорит о политическом характере самого суда, имевшего все возможности для подавления всякой акции такого рода.
Церковь расширяет свое влияние в городе, получая в это время в свое ведомство важную для торговли службу мер и весов, которой посвящен раздел 3 в гл. II.
К. тому же, третьему периоду истории церковной юрисдикции относятся нововведения в Пространной редакции Устава Ярослава, и в том числе новые статьи, отсутствующие в Краткой редакции и архетипе Пространной и Краткой редакций, о праве развода. Это прежде всего появление статьи о самовольном уходе жены от своего мужа и заключении ею нового брака или развратной ее деятельности[149]. Кроме того, Устав Ярослава включил целый кодекс права развода по вине жены, заимствованной из византийского источника с местными русскими дополнениями. Это политическое преступление — несообщение о ставшем ей известным посягательстве на государственную власть, прелюбодеяние (измена мужу) и покушение на его жизнь, общение с чужими людьми и посещение игрищ, что может стать угрозой для ее, а следовательно, и его чести. Этот перечень сопровождается статьей о краже женой у мужа и ограблении церкви, имеющей другое происхождение[150].
Изучение небольшого кодекса статей о разводе в Уставе Ярослава показывает несколько явлений древнерусской жизни, связанных с расширением церковной юрисдикции. Наряду со статьей об уходе жены к другому мужу мы видим здесь свидетельство о возросшей роли женщины в судебном процессе. Кодекс XII—XIII вв. фиксирует активную роль женщины-жены, действия которой могут привести к изменению ее гражданского состояния. Прежние нормы, говорившие о провинностях жены, не вели к расторжению брака, но лишь к тому, что ее наказывал муж, а священник налагал на нее епитимью. Однако юридически ответственными за действие жены лицами продолжают оставаться мужчины — ее муж или ее новый муж («новоженя»), к которому она ушла.
Важно и то, что новая кодификация церковного права сопровождается использованием канонических и светских норм, известных в византийской письменности, т. е. не удовлетворяется местным правом, но обращается к достижениям права других близких по христианской ориентации стран. Устав Владимира в архетипном тексте Синодальной и Оленинской редакций включил в себя ссылки на эти установления: законы первых христианских императоров (т. е. законодательство Юстиниана и новеллы его наследников) и соборные правила[151]. Действительно, те новые нормы, касающиеся развода, которые включены в Устав Ярослава, находятся в 117-й новелле Юстиниана, в извлечении из новелл под названием «От различных тител рекше граний Иустиниана царя новых заповедий главы по избранию различны», в Прохироне императора Василия I (877—879). Но эти статьи не являются ни воспроизведением известных славянских переводов, ни точным новым переводом их, а излагают соответствующие нормы со значительными изменениями. Важно также и то, что при новой кодификации и использовании канонических и византийских норм было признано нужным дать ссылки на императорские установления и соборные правила, являвшиеся, следовательно, на Руси в церковных кругах авторитетным источником права.

7. Столкновение и размежевание церковной и светской юрисдикции

Экономическое и политическое развитие древнерусских земель в XII—XIII вв., эволюция органов власти, управления и суда приводили к столкновению церковной и светской юрисдикции, их конкуренции и перераспределению, к слиянию ведомств или к вытеснению одних ведомств другими.
Рассмотрим эту конкуренцию церковного и светского судов в двух областях государственной юрисдикции, там, где она оставила зримые следы в документах. Это, во-первых, суд по наследственным делам и, во-вторых, по уголовным.
Пространная Правда содержит большую группу статей о праве наследования и относит все наследственные дела к ведомству княжеского суда, не оговаривая какое-либо участие в рассмотрении споров о наследстве церковного ведомства. Устав князя Владимира относит некоторые споры о наследстве («заднице») к суду митрополита и епископов, причем в различных текстах устава объем и значение этих дел различаются. Так, в редакциях Синодально-Волынской группы, возникших во второй половине XIII—XIV в., церковному суду отнесен казус, когда «братья или дети тяжються о задницю»[152]. Также говорит о принадлежности этих дел церковному суду основывающийся на Уставе Владимира новгородский Устав Всеволода XIV в. В последующих обработках этого текста XV в. формула изменена. В ней говорится о тяжбе «братних детей», т. е. племянников (Софийский извод Варсонофьевской редакции). Другая обработка того же текста, Толстовский вид устава, находящийся в тех же рукописях, что и Сокращенная редакция Русской Правды, опускает указание на причину спора и оставляет в ведении церковного суда вообще дела о спорах между младшими членами большой семьи, не указывая каких.
В текстах более ранней, Оленинской редакции рубежа XII— XIII вв., сохранившихся в списках XV—XVI вв., также говорится о принадлежности споров по наследственным делам церковной юрисдикции, и есть все основания видеть аналогичную формулу и в архетипе устава XII в.[153]
Таким образом, противоречия в ведомственной принадлежности споров о наследовании имущества в двух важнейших кодексах несомненны.
В изложении ст. 108 Пространной Правды, говорящей об обращении братьев по наследственному спору к княжескому суду («аже ростяжются перед князем о задницю»), чувствуется какой-то уступительный характер, как будто по этому делу можно было «растяжиться» и перед кем-либо другим. Очевидно, это и был епископский суд. ?. ?. Владимирский-Буданов считал, что ведомству князя принадлежали дела о дележе имущества в случае, если сами тяжущиеся пожелают обратиться к его ведомству[154]. А. Е. Пресняков признавал в княжеском чиновнике роль третейского судьи, т. е. относил фактическое решение этих дел к светской власти, а в статьях Устава Владимира видел скорее выражение стремлений и притязаний духовенства, чем кодификацию норм действующего права[155].
В этом казусе мы можем видеть следы существования особого процессуального обычая, который известен в древнем праве под названием «propagatio fori» — право выбора тяжущихся обратиться к тому или иному судебному ведомству.
Сущность конфликта можно видеть в стремлении в XII— XIII вв. церкви участвовать в разрешении споров при наследовании имущества на нижней, семейной их стадии, до передачи дела в ведение публичной — княжеской власти. На такое разделение ролей церкви и княжеского суда кроме формулы ст. 108 Пространной Правды указывают также подробная разработка норм наследственного права в этом светском княжеском судебнике и отсутствие всякого упоминания о регулировании наследственного права в государственном судебнике церковного ведомства — Уставе Ярослава.
О стремлении церкви сохранить в своем ведении суд низшей инстанции по наследственным делам в дальнейшем говорят только церковные полемические памятники конца XIII—XIV в., посвященные защите традиционных десятин, земельных владений, судебных и других привилегий церкви: «Правило о церковных людях» и «Другое слово» о церковных судах. Оба эти памятника возникли, очевидно, во Владимиро-Суздальской Руси и в соответствующих местах восходят к Уставу Владимира Синодально-Волынской группы редакций. При этом одна из переработок «Правила о церковных людях» XIV—XV вв. заменяет формулу «братья или дети» на другую: «сестры, или дети, или племя» (Крестининский извод)[156] , что, с одной стороны, расширяет круг лиц, подведомственных в наследственных делах церкви, а с другой — выставляет на первое место наследниц — женщин. Возможно, что в этом памятнике отразились тенденции к расширению круга наследников и признанию права наследования за дочерьми как общая норма, отличная от Русской Правды и сближающаяся с нормами Судебника 1497 г.
В своеобразной форме участвовал в суде по наследственным делам в Новгородской земле XV в. владыка, однако нет оснований видеть в нормах этого времени нововведения. Документы XV в. говорят, что в ведении владычного управления находился суд по земельным спорам, связанным с осуществлением права наследников на выкуп земель, принадлежавших в свое время их предкам, но проданных на сторону. Именно в актах такого рода, и только в них, указывается, что владыка (как и князь) получает неустойку в случае нарушения ряда[157]. Участие владычных органов в этих наследственных делах в XV в. показывает, что притязания церкви на такое участие не были безрезультатными и в определенных исторических условиях могли превратиться в признанную правовую норму, отразившуюся в актах.
Сложную картину взаимоотношений светской и церковной юрисдикции рисуют памятники XII—XIII вв. относительно уголовных дел — краж, убийств, побоев и оскорблений.
Пространная Правда фиксирует нормы права XII—XIII вв. о преследовании за убийства мужчин и женщин, членовредительство, оскорбления действием мужчин, за кражи в различных формах и другие покушения на имущество. Здесь нет установлений и норм, касающихся оскорбления действием женщин, изнасилований, оскорблений мужчин и женщин словом и некоторых других дел. Однако все эти дела с соответствующими пенитен-циальными нормами перечислены в церковных уставах Владимира, Ярослава и Всеволода, а общая их часть — и в Смоленской грамоте Ростислава. Из них такие, как изнасилования, оскорбления женщин действием и словом, принадлежат к наиболее ранним текстам указанных памятников, относящимся к XI—XII вв., другие появляются позже, уже в XII и XIII вв. Это соответствие дел, зафиксированных в двух — светской и церковной — группах памятников права Руси XI—XIII вв., подтверждает существование сфер юрисдикции, принадлежавших двум большим ведомствам управления и суда.
Вместе с тем существует немало дел, которые дублируются и соприкасаются в светских и церковных кодексах, обнаруживая совпадение или большую близость в сферах интересов этих ведомств.
Близость и соприкосновение, но не противоречия светской и церковной юрисдикции обнаруживаются в особых случаях убийства, оскорблений действием, краж и ограблений. Так, в уставах Владимира и Ярослава ведению церковного суда принадлежат убийства в особых условиях: в результате употребления зелий и во время традиционных свадебных обрядов-игр, т. е. те случаи, когда эти убийства не представляли большой социальной опасности феодальному обществу. В текстах Устава Владимира конца XII—начала XIII в. появляются дела о специфических видах ограбления, не подведомственных княжеской юрисдикции: кража из церкви и ограбление трупов. Наконец, ведомству епископа принадлежали избиения детьми родителей, драки между женщинами и некоторые другие поступки, также отсутствующие в светских кодексах, но включенные в церковные.
Наряду с кругом дел, сопрягающимся с кругом княжеской юрисдикции Русской Правды и не противоречащим ему, есть целый ряд таких дел, которые прямо дублируются в светских и церковных кодексах и свидетельствуют о существовании конфликтов или конкуренции по таким делам, возможно, в плане того же института propagatio fori. Во-первых, это кражи продуктов сельского хозяйства и домашнего промысла («аще крадет конопли, или лен, а всякое жито»), а также одежды («аще порты крадеть»), относимые в Уставе Ярослава к ведению епископа, в то время как Русская Правда, немногочисленный актовый материал и памятники конца XIV—XV в. единогласно рассматривают все случаи кражи принадлежащими светской юрисдикции. Во-вторых, это поджог двора или гумна, который отнесен к ведению епископа в Уставе Ярослава, но по другим памятникам права принадлежит ведению княжеской власти и даже, судя по средствам наказания (поток и грабеж), — более ранней, общинной юрисдикции. В-третьих, это похищение девушки в целях заключения брака («тяжа уволочская»). Последнее правонарушение по уставам Владимира и Ярослава принадлежит нераздельной юрисдикции епископа, в Правде Русской оно вовсе не упоминается, но в Смоленской уставной грамоте неожиданно отнесено к смешанному суду светской власти (князя или посадника) и епископа. Так, в перечне церковных судов Смоленского устава («А тяжь епископлих не судити никому же») четвертая тяжа «аже уволочеть кто девку» сопровождается таким комментарием: «... што возметь князь с епископом наполы, или посадник что възметь свои тяжи, то с епископом наполы»[158].
Перед нами древнейшее свидетельство о существовании на Руси смешанного суда с дележом судебных пошлин между двумя властями, а следовательно, и участием в суде двух властей. В отличие от других семейных и брачных дел дела о языческой форме заключения брака в Смоленском княжестве XII в. оказываются подведомственными не только церковной, но и княжеской власти.
Противоречия показаний источников могут быть объяснены как различным социальным значением правонарушений, так и особенностями возникновения самих памятников. Включение в Устав Ярослава некоторых дел о краже и поджоге свидетельствует о стремлении церковной организации принять участие в рассмотрении этих дел не только как грехов, нарушений этических принципов, включенных в христианское учение, но и как уголовных действий, караемых продажей в пользу митрополита. При этом значение названных тел в претензиях церкви на юрисдикцию различно.
Кража конопли, льна, жита, полотен и одежды — это наименее опасные формы нарушения собственности. В число перечисленных объектов не входят ни орудия труда, ни скот, ни кони, эти нарушения не касаются границ земель, они не сопровождаются открытым насилием. Не случайно, очевидно, обе статьи в уставе называют нарушителем не только мужчину, но и женщину: в Пространной Правде ничего не говорится о нормах процесса и наказания при нарушении собственности женщинами, в какой степени распространялись на них общие нормы этого памятника. В некоторых позднейших обработках Устава Ярослава появляется указание, что речь идет о краже женой у своего мужа и наоборот, т. е. о краже в семье. Очевидно, церковная власть претендовала на юрисдикцию по делам о кражах лишь в особых случаях, когда ответчицей выступала женщина или когда объектом нарушения были предметы потребления, находившиеся в доме, причем нередко эти конфликты ограничивались кругом семьи в моменты ее кризисного состояния.
Иначе обстоит дело с поджогом. Статья о поджоге — инородное тело в группе статей Устава Ярослава о браке и блуде,
между статьями о блуде с кумой и с сестрой. Она включена в устав позже, чем другие статьи группы, когда основной состав памятника уже сложился. Можно датировать появление статьи в уставе XII веком, временем возникновения церковной земельной собственности и вотчинной юрисдикции церкви, и связывать ее с этой сферой. В дальнейшей истории текстов устава статья о поджоге никогда не опускается, не изменялось отнесение указанного дела к церковному ведомству и в северо-восточных обработках XIV—XV вв., в которых прослеживается ограничение церковной юрисдикции в пользу княжеской власти по важнейшим уголовным делам.
Принадлежность смешанному суду дел о нарушениях христианских форм заключения брака, об «уволочении» — особенность Смоленской уставной грамоты, не имеющая аналогий в других памятниках XII—XIII вв. Если эта норма не результат позднейшей вставки (грамота сохранилась в единственном позднем списке XVI в., а расширение светской юрисдикции на традиционные церковные ведомства на землях, входивших в XV—XVI вв. в состав Великого княжества Литовского, известно), то она отражает местные особенности Смоленского княжества, которые нелегко объяснить. Возможно, они связаны с поздним учреждением местной епископии (1136), слабостью церковного судебного ведомства в Смоленской земле в XI—первой половине XII в., когда она принадлежала юрисдикции переяславских епископов, и переходом в связи с этим некоторых дел о ликвидации языческих обычаев к светской власти в лице самого князя или его смоленского наместника — «посадника»[159] . В других частях Руси, прежде всего в Киевской земле, с которой связан происхождением Устав Владимира, дела о языческих формах заключения брака безраздельно принадлежали церковной компетенции.
Изучение соотношения юрисдикции светских и церковных ведомств в XII—XIII вв. показывает, что в процессе развития общественного и государственного строя и укрепления церковной организации продолжали расширяться границы церковной юрисдикции. Распространяя свою судебную власть по стране вслед за княжеской властью, древнерусская церковь наложила свою руку на новую большую группу институтов раннеклассового общества, не встретив в большинстве случаев противодействия со стороны государства, но объективно помогая государственной власти в укреплении классового феодального строя. Вместе с тем в ряде случаев расширение церковной юрисдикции приходило в столкновение с княжеской юрисдикцией. Результатом являлись вынужденные компромиссы, выражавшиеся в учреждении смешанного суда по отдельным делам в Смоленске, в существовании судов различной принадлежности по некоторым делам о кражах и о наследстве и в фиксации этой конкуренции ведомств не только в полемических памятниках, но и в актах.
Условия государственной жизни на Руси в XII—XIII вв. — существование единой централизованной церковной организации с центром в традиционном Киеве, определенное политическое единство древнерусских княжеств, совместно наследовавших земли Древнерусского государства и структуру власти на них, тесные политические связи княжеств и ряд других факторов, — несмотря на феодальную раздробленность, способствовали тому, что направление эволюции церковной юрисдикции в различных частях Руси в XII—XIII вв., при отдельных нюансах типа смоленского, было относительно единым.
Перераспределение административных и судебных функций светских и церковных ведомств в Новгороде в XIII—XIV вв. было вызвано республиканским строем Новгородского государства, в котором церковные организации составляли важную и неотъемлемую часть. Это были новгородский владыка, выполнявший важнейшие государственные функции, организация черного духовенства во главе с «архимандритом новгородским» и организация новгородских соборов. Для Новгородской республики более, чем для каких-либо других феодальных государств, было характерно сращивание светской и церковной администраций и слияние мирских и конфессиональных функций в руках некоторых церковных институтов.
Важным в этом плане является расширение юрисдикции новгородского владыки на дела, не связанные с традиционными функциями и интересами церковных организаций. Можно выделить несколько сфер общественной жизни Новгорода, которые в XIII—XIV вв. переходят в ведение владыки. Таковы внешнеполитические ведомства республики, активное участие владыки в регулировании государственных отношений с другими странами и русскими князьями, нашедшее отражение в утверждении епископом договоров, а затем и заключении договоров от его имени вместе с другими высшими представителями республики. Далее, это вторжение кафедры в лице самого владыки и владычных наместников в широкую сферу суда по гражданским делам, прежде никогда не принадлежавшую церкви.
Об этих новых функциях владыки собраны значительные и интересные, хотя и противоречивые, свидетельства. Большая часть их относится к XV в., но формирование и укрепление тех же явлений принадлежит более раннему времени. Таково прямое указание на посреднический суд владыки Алексея в светском земельном споре 60—80-х годов XIV в.[160] и целых ряд косвенных сфрагистических данных: появление в третьей четверти XIII в.[161] или не позднее рубежа XIII и XIV вв.[162] серии анонимных печатей новгородских архиепископов, которыми утверждались документы, очевидно, от имени этого института; возникновение в 30-х годах XIV в. новых функций Новгородского наместничества — утверждения актов поземельных отношений[163].
Расширение владычной юрисдикции на светский суд показывает также Новгородская редакция Устава Владимира, сохранившаяся в списках середины XIV в. и более поздних, но датируемая ???? веком[164], скорее последней его четвертью[165]. Здесь среди добавлений к древнему тексту устава XII в. находятся распоряжения (также, естественно, от имени князя Владимира) не судить княжеские суды без владычного наместника и делить судебные пошлины между князем и церковью[166]. В несколько более поздней обработке этой редакции, Крестининском ее изводе, который можно отнести к первой половине XIV в., эти требования церковного ведомства, вложенные в уста князя Владимира, звучат более определенно: «...не судити наших (т. е. княжеских. — Я- Щ.) судов без судьи владычня», «из судов из городских давать девять частей князю, а десятая часть святой церкви». Здесь содержится прямое требование делить княжеский и торговый суд с владыкой, проводить его при непременном присутствии владычного наместника.
Наконец, новой сферой юрисдикции владычного ведомства стали управление и суд от имени Новгорода на некоторых территориях Новгородской земли, которые осуществляли владычные наместники. Таково Ладожское владычное наместничество, функционировавшее в последней четверти XIII в., Новоторжское в XIV в. и Двинское, сформировавшееся только к XV в.[167]
В Северо-Восточной Руси в XIV в. основные сферы церковной юрисдикции, зафиксированные в источниках XII—XIII вв., остаются неизменными. Перенос на рубеже XIII—XIV вв. в Северо-Восточную Русь митрополичьей кафедры способствовало укреплению церковной организации и увеличению ее роли в начавшемся процессе сложения централизованного государства. Дробление епархий и возникновение новых епископий в XIV в. почти приостановилось. В конце XIV в. на части Пермской земли, захваченной миссионером Стефаном, была основана новая епархия. Епископ Стефан Пермский стал своеобразным наместником московского великого князя, объединявшим в своих руках светские и церковные функции управления и суда. Памятником этой широкой юрисдикции пермских епископов является так называемое «Правосудие митрополичье»[168].
Во взаимоотношениях светских и церковных властей с Северо-Восточной Русью в XIV в. можно проследить тенденции к ограничению судебных прав церкви по некоторым наиболее важным и опасным преступлениям: душегубству и татьбе, а также изнасилованию. Эти тенденции являются частью более широкого процесса усиления власти великих князей в пору, предшествующую сложению Русского централизованного государства, шедшего на различных территориях Руси. Они впервые проявились во взаимоотношениях между московским великим князем и монастырем в 1330-х годах, когда дела о татьбе, разбое и душегубстве в принадлежащем московской администрации городе Волоке были изъяты из судебного иммунитета Юрьева монастыря и переданы княжескому суду[169]. Постепенный переход уголовных дел в вотчинах местных феодалов к местным и московским князьям происходит, судя по сохранившимся грамотам, в процессе укрепления нового государства в XV—XVI вв.
В XIV и XV вв. приходит конец тем судебным правам епископов, которые существовали в течение нескольких веков феодальной раздробленности страны. В обработке Устава Ярослава, известный под названием Краткой его редакции, традиционные статьи о краже продуктов сельского хозяйства и одежды, о конфликтах во время свадебных и других игр получают важные дополнения, гласящие, что вина, т. е. штраф, следуемый власти, платится не только владыке, но владыке и князю «наполы», а вира за убитого в свадебных боях — не только владыке, но князю и владыке также «наполы»[170]. Краткая редакция устава вместе с другими памятниками русского церковного права имеет в рукописях подтверждение великого князя Василия и митрополита Киприана 1402 г. и принадлежит времени до этой даты, т. е. XIV в. На основании анализа всего комплекса статей ее можно датировать серединой XIV в.
Подобное же ограничение в пользу княжеской власти испытывает церковная юрисдикция и по такому делу, как изнасилование. Анонимная уставная запись северо-восточного происхождения, известная под названием «Ряд и суд первых князей», которая может быть отнесена также к XIV в., традиционно включает «пошибание» в число «церковных орудий», т. е. дел. Однако некоторые списки XV—XVI вв. содержат важную вставку «а с князем наполы» пошибание, которая говорит о частичной уступке юрисдикции по этому делу в пользу княжеской власти[171]. Таким образом, во второй половине XIV в. и в XV в. происходят важные изменения в соотношении юрисдикции церковной и светской, княжеской власти, заключающиеся в появлении контроля со стороны последней за епископским судом по наиболее опасным уголовным преступлениям.
Особым путем шло развитие церковной юрисдикции на юго-западных землях Руси, включенных в XIV в. в состав соседних государств — Польского и Литовского. Усиление феодальной раздробленности на этих землях и рост фактической власти светских феодалов сопровождались ослаблением церковной организации и нередким выпадением целых ее звеньев — как высших органов церковного управления, епископов и митрополитов, так и низших — священников. О таких явлениях говорят источники более позднего времени, XV в., но начало их относится к XIV в. Перенос митрополии во Владимир-на-Клязьме, а затем в Москву сделал митрополитов политическими деятелями ограниченной, хотя и большой, части Руси, где шел процесс формирования нового государства. Попытки организации митрополичьих кафедр на западных землях Руси, которые предпринимались неоднократно, были малоуспешны. В Галицкой Руси местными князьями, а затем польским королем митрополия в течение XIV в. создавалась три раза, а на белорусских землях литовскими великими князьями два раза. Значение этих попыток в начале XIV в. и в более позднее время было различным, а соотношение политических сил в Восточной Европе не способствовало длительному функционированию митрополичьих кафедр, что приводило к ликвидации церковной организации на некоторых территориях Руси. Когда в 1371 г. в Галиче в четвертый раз была восстановлена митрополичья кафедра, все четыре подведомственные ей епархии — Холмская, Туровская, Перемышльская и Владимирская — не имели епископов и новый митрополит Антоний должен был одновременно исполнять их обязанности[172]. Изменения в соотношении светской и церковной юрисдикции в сторону сужения последней в таких условиях были неизбежны.
Это сужение можно проследить в различных сферах. В одной из поздних обработок Устава Владимира конца XIV—начала XV в., которую можно связать с Полоцком, в списке церковных людей, подведомственных суду епископа, исчезают такие традиционные для древнерусского права объекты, как поп и попадья. Это является отражением перехода юрисдикции над причтом кти-торских церквей к князьям и боярам, известного по памятникам права Литовского великого княжества. Они рисуют такое состояние церковной организации в государстве, когда епископы не подчинялись власти митрополита, чему способствовали светские феодалы, также не признававшие никакой его юрисдикции; светские собственники церквей, содержавшие их на свои средства, не считались с существованием церковной организации, осуществляли суд на священниками, сами ставили их в свои церкви, а то и сами исполняли их функции. Суд по делам о браках и разводах перешел к ведению светских феодалов, и сама форма заключения браков все более утрачивала церковный характер, что дало исследователям право говорить о светском характере брачного права на белорусских землях Литовского великого княжества в XV—XVI вв.[173]
Возникший в этих условиях в первой четверти XV в. полемический памятник, называемый Свитком Ярославлем, имел целью восстановить распавшуюся церковную организацию, сделать ее одним из звеньев феодального государства и стремился закрепить в церковном ведомстве суд только по трем делам из всего того, что когда-то ему принадлежало: разводы, блуд и еретичество. При этом по делам о разводах для суда над феодалами, обладавшими нередко большей властью, чем епископ и митрополит, в «Свитке» оговорено существование второй, великокняжеской инстанции.
Таким образом, развитие государственных органов в XI— XIII вв. привело к переходу многих дел, прежде не подлежавших ведению публичной власти, к юрисдикции как светского, так и церковного суда. В процессе такого расширения юридической деятельности государственной власти происходили столкновения разных судебных ведомств и конкуренция судов, которая нашла отражение в источниках. Эти столкновения приводили к компромиссам, в которых одни — важнейшие уголовные, имущественные — дела закреплялись за княжеской властью, другие — за церковной, по третьим делам был закреплен смешанный суд двух властей. Общие тенденции развития юрисдикции на различных территориях Руси в XII—XIII вв. в основном одинаковы, хотя в отдельных землях и наблюдаются особенности, за которыми стоит различное соотношение социальных и политических групп и политических институтов древнерусских княжеств.
[**]Примечания

[1] Этимологический словарь славянских языков. М., 1977. Вып. 4. С. 215.
[2] ПСРЛ. М., 1962. Т. 1. Стб. 124; НПЛ. М.; Л., 1950. С. 165—166.
[3] Владимир «и церковь созда каменнуо во имя Пресвятыя богородица... и десятину ей вда, тем попы набдети, и сироты... В девятое лето (по крещении. — Я.Щ.)десятину... вда церкви святей Богородице и от именья своего... » (Зимин А. А.Память и похвала Иакова Мниха и Житие князя Владимира по древнейшему списку//КСИС М., 1963. Вып. 37. С. 68, 72).
[4] «И по том же летом многым минувшем създах церковь святыя Богородица Десятинную и дах ей десятину по всей земле Рустеи, ис княжения в съборную церковь от всякого княжа суда .десятую векшу, а об торгу десятую неделю, а из домов на всякое лето десятое от всякого стада и от всякого жита чюдному Спасу и чюдней его матери» (ДКУ. М., 1976. С. 18, 23).
[5] «... и отда от всего имения десятую часть той церкви и от град» (Зимин А. А.Указ. соч. С. 74).
[6] «Бяше блаженый св. князь тих, кротък, смирен и братолюбив, десятину дая святей Богородици от всего своего именья по вся лета» (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 207); «.. .десятину дая от всих скот своих святей Богородици и от жита на вся лета» (Там же. СПб., 1908. Т. 2. Стб. 198).
[7] Князь Ярослав «шед в стольный град (Киев), повеле властелину града того (т. е. посаднику Вышгорода) даяти от дани церкви святою десятую часть. Архиепископ же (митрополит Иоанн I?) остав (оставшись в Вышгороде) постави попы и дьяконы и повеле им пети в церкви святою вечернюю и заутреннюю и святую литургию по вся дьни служити. И постави им старейшину (главу клироса?), ти тако отьиде в свою кефоликани иклисиа» [Жития святых мучеников Бориса и Глеба и службы им / Пригот. к изд. Д. И. Абрамович (Памятники древнерусской литературы. Вып. 2), С. 19].
[8] ДКУ. С. 147—148. Ст. 1—3.
[9] Там же. С. 141. Ст. 4.
[10] ПСРЛ. Т. 1. Стб. 348.
[11] «Кто не весть мене, грешнаго епископа Симона и сиа съборныа церкви красоты владимерьскиа и другиа суждальскиа церьки... ? Колико имеета градов и сел и десятину събирають по всей земли той!» (Патерик Киевского Печерского монастыря. СПб., 1911. С. 76).
[12] «От княжа суда ото всякого десятая векша, и ис торгу десятая неделя, и от всего схода, [и] прибытка, и от лова княжа, и от всякого живота десятое в зборную церковь: царь или князь в девяти частях волю имать, а церкви зборная в десятой части... » (РИБ. Пг., 1920. Т. 36, вып. 1. С. 50, 52, текст «а»). В связи с этой принадлежностью десятины соборным церквам нужно присоединиться к мнению М. Д. Приселкова, что в некрологе Ярополку Изяславичу упоминается действительно Десятинная церковь Богородицы, а не Печерская Успенская церковь. См.: Приселков М. Д.Очерки по церковно-политической истории Киевской Руси X—XII вв. М., 1913. С. 151; Древнерусское государство и его международное значение. М. 1965. С. 300, сн. 56.
[13] Историографию вопроса см.: Древнерусское государство. С. 298—300.
[14] Алексеев Л. В.Устав Ростислава Смоленского 1136 г. и процесс феодализации Смоленской земли // Slowianie w dziejach Europy. Poznan, 1974. С. 91, 108— ПО; Он же.Смоленская земля в IX—XIII вв. М., 1980.
[15] О полюдье и его происхождении см.: Рыбаков Б. А.Смерды // История СССР. 1979. № 2. С. 36—44; Он же.Киеввская Русь и русские княжества XII— XIII вв. М., 1982. С. 316—329.
[16] «На Копысе полюдья четыри гривны, а перевоза четыри гривны, аторгового 4 гривны, а с корчьмити не ведомо, но что ся соидеть, ис того десятина святей Богородици... В Лучине полюдья... гривны, а мыта и корчьмити не ведомо, но что ся снидеть, ис того епископу десятина» (ДКУ. С. 143).
[17] Рыбаков Б. А.Киевская Русь и русские княжества XII—XIII вв. С. 329.
[18] «А от гривни 5 мечнику куна, а в десятину 15 кун, а князю 3 гривны: а от 12 гривну емъцю 70 кун, а в десятину 2 гривне, а князю 10 гривен» (ПР. М:; Л., 1940. Т. 1. С. 72); по Академическому списку, в Археографическом спйске цифры-буквы 5 (е) нет. См.: Там же. С. 81.
[19] ДКУ. С. 147.
[20] Там же. С. 148.
[21] Там же. С. 141, 143.
[22] Там же. С. 16, 18, 23, 30, 37, 43, 46, 54.
[23] Там же. С. 15.
[24] Щапов Я. Н.Княжеские уставы и церковь в Древней Руси XI—XIV bi М., 1972. С. 121 — 125.
[25] ПСРЛ. Т. 1. Стб. 348.
[26] Древнерусское государство и его международное значение. М., 1965. С. 309; Щапов Я. Н.Княжеские уставы и церковь. С. 67
[27] РИБ. Т. 36, вып. 1. С. 50—53.
[28] ДКУ. С. 154.
[29] ПСРЛ. Т. 1. Стб. 124.
[30] ДКУ. С. 15, 23, 70.
[31] Там же. С. 154, 73.
[32] Там же. С. 141.
[33] Алексеев Л. В.Устав Ростислава Смоленского 1136 г. С. 97.
[34] ДКУ. С. 142—143.
[35] ПСРЛ. Т. 1. Стб. 348.
[36] ДКУ. С. 200.
[37] Тихомиров М. Н.Исследование о Русской Правде. М.; Л., 1941. С. 73.
[38] ДКУ. С. 16.
[39] Карамзин Н. М.История государства Российского. 2-е изд. М., 1818. Т. II. С. 155—156. Примеч. 367; Владимирский-Буданов ?. ?.Христоматия по истории русского права. 6-е изд. СПб.; Киев, 1908. Вып. 1. С. 217; ПРП. М., 1953. Вып. 2. С. 119 (А. А. Зимин); Древнерусское государство. С. 283—284 (Я. Н. Щапов); Янин В. Л.Очерки комплексного источниковедения. М., 1977. С. 81—82.
[40] Греков Б. Д.Избранные труды. М., 1960. Т. IV. С. 144.
[41] Тихомиров М. Н.Древняя Русь. М., 1975. С. 175.
[42] Там же; см. также: Тихомиров М.Я., Щепкина М. В.Два памятника новгородской письменности. М., 1952. С. 21, 23.
[43] Фроянов И. Я.Киевская Русь. Л., 1974. С. 84.
[44] Древнерусское государство. С. 302—303; Каштанов С. М., Клокман Ю. Р.Советская литература 1965—1966 гг. по истории России до XIX в.//История СССР. 1967. № 5. С. 166—167; Фроянов И. Я.Указ. соч. С. 81—83.
[45] Каштанов С. М., Клокман Ю. Р. Указ. соч. С. 166.
[46] Фроянов И. Я.Указ. соч. С. 82.
[47] О внутренней торговле на Руси см.: Рыбаков Б. А.Торговля и торговые пути//История культуры Древней Руси. М.; Л., 1951. Т. 1. С. 350—369.
[48] Каштанов С. М., Клокман Ю. Р. Указ. соч. С. 167.
[49] Алексеев Л. В.Домен Ростислава Смоленского // Средневековая Русь ?., 1976. С. 53—59.
[50] Древнерусское государство. С. 315—326.
[51] Павлов А. С.«Книги законный», содержащие в себе в древнерусском переводе византийские законы земледельческие, уголовные, брачные и судебные // Сборник ОРЯС. СПб., 1885. Т. 38. С. 22—23.
[52] К,уник А., Розен В.Известия ал-Бекри и других авторов о Руси и славянах. СПб., 1903. Ч. II. С. 129—130; Древнерусское государство. С. 384—385 (А. П. Новосельцев).
[53] Havllk L.Morava ? 9.—10. stoleti: К problematice politickeho postaveni, socialeni a vladnistruktury a organizace. Pr., 1978. S. 85.
[54] Slovnik starozytnosci slowianskich. W-wa, 1961. T. 1. S. 438.
[55] Bardach J.Historia panstwa i prawa Polski. W-wa, 1964. T. 1. S. 146.
[56] Древнерусское государство. С. 315—326.
[57] Niederle L.Slovanske starozytnosti. Zyvot starych slovanu. Pr., 1924. Vyd. 2. D. II, c. 1. S. 234; Гельмольд.Славянская хроника. М., 1963. С. 235.
[58] Поппэ А. В.Истоки церковной организации древнерусского государства // Становление раннефеодальных славянских государств. Киев, 1972. С. 136.
[59] О монастырской земельной собственности см. гл. III.
[60] «И се есми дал землю в Погоновичах Моишиньскую святей Богородици и епископу и озера Нимикорская и с сеножатьми, и уезд княжь, и на Сверковых луках сеножати и уезд княжь, озеро Колодарское святей Богородици»; «... и на горе огород с капустником, и з женою, и з детьми; за рекою тетеревник с женою и з детми... » (ДКУ. С. 143—144).
[61] ПСРЛ. Т. 1. Стб. 348.
[62] ГВНП. М.; Л., 1949. С. 141.
[63] «И правовернии князи велиции то же прияли готово, а к тому много и приложили, создавши церкви матери божий и архиепископу, града, погости, села и виногради, земли, борти, езера, реки и власти дали со всеми прибытки... » (РИБ. Т. 36, вып. 1. С. 42, текст «а»).
[64] «... Дах ей десятину по всей Руской земли... городы и погосты, села и винограды, земли и борти, озера, реки, волости и дани съ всими прибытии... » (ДКУ. С. 70).
[65] ПСРЛ. Т. 1. Стб. 375; Т. 2. Стб. 599. О возвращении церкви городов св. Богородицы, «яже бе отъял Ярополк», говорится ниже. См.: Там же. Т. 1. Стб. 377.
[66] Там же. Т. 1. Стб. 469—470, 523.
[67] Патерик Киевского Печерского монастыря. С. 76. В. А. Кучкин считает, что указание Лаврентьевской летописи о передаче князем церкви «городов», а не «города» (как в Ипатьевской) «несколько сомнительно, так как иные города, кроме Гороховца, принадлежавшие Владимирскому собору, неизвестны» (Кучкин В. А.Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси в X—XIV вв. М., 1984. С. 91, сн. 270).
[68] ПСРЛ. Т. 1. Стб. 358; Т. 2. Стб. 556.
[69] Там же. Т. 1. Стб. 360—361; Т. 2. Стб. 558—559.
[70] Рюрик «да ему (Роману. —Я.Щ.)Полоны и пол тьртака Корьсуньского» (Там же. Т. 2. Стб. 688. 1195 г.); Рюрик «Полоны ему дал, има ему веры по кресть-ному целованию. Роман же восла люди своя в Полоны» (Там же. Стб. 696—697. 1196 г.).
[71] Там же. Стб. 859, 867.
[72] Там же. СПб., 1907. Т. 17. Стб. 95.
[73] Сахаров А. М.Города Северо-Восточной Руси XIV—XV вв. М., 1959. С. 51.
[74] Кучкин В. А.Формирование государственной территории. С. 91.
[75] О митрополичьих селах вокруг Владимира, известных в XV в. и восходящих к дарам Андрея Боголюбского, писал С. Б. Веселовский. См.: Веселовский С. Б.Феодальное землевладение в Северо-Восточной Руси. М.; Л., 1947. Т. 1. С. 367— 368, 387.
[76] См.: Древнерусское государство. С. 334.
[77] «Иже искони уставлено есть и поручено святым епископьям градскые и торговый всячьская мерила, и спуды, и звесы, и ставила от бога такс искони уставлено епископу блюсти бес пакости, ни умалити, ни умножити, за все то дати ему слово в день судный, яко и о душах человеческах» (ДКУ. С. 63; ср. С. 24, 32, 40, 71).
[78] Щапов Я. Н.«Правило о церковных людях... •» //АЕ за 1965 г. М., 1966. С. 76—77.
[79] «И городские и торговые всякая мерила и спуды, извесы и ставила от бога искони како уставлено, епископу блюсти без пакости не умалити, ни умножити, за все то ему слово дати в день суда великаго, яко и о душах человеческых» (РИБ. Т. 36, вып. 1. С. 53, текст «ж»).
[80] О датировке списков (редакций) договора 1229 г. см.: Кучкин В. А.О древнейших смоленских грамотах//История СССР. 1966. № 3. С. 111.
[81] «Аще ся вощныи пуд исказить, лежить же капь в святое Богородице на Горе, а другая капь в немецьской богородице, то темь пуд изверяче право учинити...» (список ? середины XIII в., до 1270 г.; Смоленские грамоты. М., 1963. С. 43).
[82] Чулков М.Историческое описание российской коммерции. СПб., 1781. Т. I, кн. 1. С. 309; Младенцев М.Учреждение Главной палаты мер и весов и ее деятельность // Временник Главной палаты мер и весов. СПб., 1907. Ч. 8. С. 42.
[83] Corpus juris civilis. Novellae, 1954. Т. III. P. 641.
[84] Monumenta Germaniae historica. Legum sectio II. Hannoverae, 1897. T. II. P. 318—319.
[85] Средневековье в его памятниках. М., 1913. С. 124—129.
[86] Corpus juris civilis / Ed. S. L. Richter. Lipsiae, 1839. Pars II. Col. 500.
[87] Щапов Я. Н.Княжеские уставы и церковь. С. 81—86.
[88] ДАЙ. СПб., 1846. Т. I. № 45 (1550 г.), № 95 (1556 г.), № 98 (1556 г.); ААЭ. СПб., 1836. Т. I. № 334 (1587 г.).
[89] «Торговый вся весы, мерила, и скалвы вощаныя, и пуд медовый, и гривенка рублеваа, и всякая известь, иже на торгу промежи людьми от бога, тако исконе уставлено есть, епископу блюсти без пакости, ни умаливати, ни умноживати, а на всякый год извещивати. А скривится, а кому приказано, а того казнити близко смерти, а живот его на трое: треть живота святей Софии, а другая треть святому Ивану, а третьая треть сочьскым и Новугороду» (ДКУ. С. 156).
[90] Шлютер В.Новгородская скра в семи редакциях. Юрьев, 1911. С. 156—157.
[91] «А на Петров день вторые недели, неделя до Петрова дни, а неделя по Петрове дни держит владычен мытник: и сребреные весы, и восковой вес, и локоть. А на тех неделях емлет держачи в суботу до вечерни, а оставляет в неделю по павечерни» (ГБЛ. Тр. 714. Л. 74; Щапов Я. Н.Туровские уставы XIV в. о десятине //АЕ за 1964 г. М., 1965. С. 272—273; ДКУ. С. 199—200).
[92] ПСРЛ. Т. 2. Стб. 367.
[93] Там же. Стб. 375.
[94] Там же. Стб. 925—926.
[95] ДКУ. С. 146.
[96] Щапов Я. Н.Княжеские уставы и церковь. С. 146—147.
[97] Алексеев Л. В.Смоленская земля. С. 24—25. Однако остается неясным, как мог получать смоленский епископ 40 гривен «урока» из Торопца, не считая натуральных взносов, если там сидел другой епископ, нуждавшийся в получении этих податей? Кроме того, «почестье» в изучаемой записи не указано только по Изяславлю, а в Торопце, как и в городах Крупле, Вержавске, Поцине, Лучине и Ельне, слово «почестье» опущено, но натуральные формы податей, в основном лисицы, являющиеся характерными именно для «почестья», везде указаны, что не позволяет как-то выделять положение Торопца и основывать на этом датировку записи.
[98] Этот термин распространен очень мало. Кроме изучаемого документа он указан Г. Е. Кочиным только в Симеоновской летописи, где имеет, однако, другое значение. См.: ПСРЛ. СПб., 1913. Т. 18. С. 108; Материалы для терминологического словаря древней России / Сост. Г. Е. Кочин. М.; Л., 1937. С. 243.
[99] В татарских ярлыках московским митрополитам это вид пошлины завоевателям, от которой освобождаются служители церкви. См.: ПРП. Вып. 3. С. 466, 468, 469.
[100] РИБ. СПб., 1908. Т. VI. Стб. 85.
[101] ДКУ. С. 148.
[102] Янин В. Л.Очерки комплексного источниковедения. С. 88—89.
[103] ДКУ. С. 141.
[104] УКВ. Пг., 1915. С. 7. Стб. Бб. Списки 17, 18.
[105] Юшков С. В.Очерки по истории феодализма в Киевской Руси. М.; Л., 1939. С. 119.
[106] Греков Б. Д.Киевская Русь. [6-е изд.] М., 1953. С. 255.
[107] Черепнин Л. В.Из истории формирования класса феодально зависимого крестьянства на Руси // Ист. зап. М., 1956. Т. 56. С. 256.
[108] Греков Б. Д.Киевская Русь. С. 257.
[109] Черепнин Л. В.Из истории формирования класса феодально зависимого крестьянства. С. 256.
[110] Свердлов М. Б.Генезис и структура феодального общества в Древней Руси Л., 1983. С. 184—185.
[111] Ключевский В. О.Сочинения. М., 1959. Т. VII. С. 367; Николай (Яру-шевич).Церковный суд в России до издания Соборного уложения Алексея Михайловича. Пг., 1917. С. 138—139; Бахрушин С. В.К вопросу о крещении Киевской Руси // Историк-марксист. 1937. № 2. С. 66; Юшков С. В.Очерки по истории феодализма в Киевской Руси. С. 118—119; Он же.Общественно-политический строй и право Киевского государства. М., 1949. С. 307; Черепнин Л. В.Из истории формирования класса феодально зависимого крестьянства. С. 256.
[112] Греков Б. Д.Киевская Русь. С. 255—256.
[113] Свердлов М. Б.Указ. соч. С. 182, 184.
[114] Алексеев Л. В.Устав Ростислава Смоленского 1136 г. С. 88.
[115] Ключевский В. О.Сочинения. М., 1987. Т. 1. С. 256; ПРП. М., 1952. Вып. 1. С. 250.
[116] Юшков С. В.Очерки по истории феодализма в Киевской Руси. С. 118.
[117] Маркс К., Энгельс Ф.Соч. 2-е изд. Т. 23. С. 729.
[118] Памятники старинной русской литературы, издаваемые Г. Кушелевым-Безбородко. СПб., 1862. Вып. 4. С. 185.
[119] Киево-Печерський патерик. КиГв. 1930. С. 123, 114.
[120] Там же. С. 128.
[121]
[122] Там же. С. 128—129.
[123] Маркс К., Энгельс Ф.Соч. 2-е изд. Т. 23. С. 87.
[124] УКВ. С. 45, 47. Стб. ж.
[125] Судебники XV—XVI веков. М.; Л., 1952. С. 27; ПРП. М., 1955. Вып. 3. С. 355.
[126] Корецкий В. И.Новый список грамоты великого князя Изяслава Мстисла-вича новгородскому Пантелеймонову монастырю // ИА. 1955. № 5. С. 204.
[127] «И была отцу моему говорка с Олександром пред владыкою Олексеем о том серебре и отмолылся Александра отец мой» (ГВНП. № 10. С. 167; см.: Щапов Я• Н.Княжеские уставы и церковь. С. 44).
[128] Янин В. Л.Новгородские посадники. М., 1962. С. 164.
[129] Янин В. Л.Актовые печати на Руси X—XV вв. М., 1970. Т. 1. С. 176— 178, 234; Т. 2. С. 174—177.
[130] «Месяця енаря в 30 святаго Иполита крила землю княгыни Бояню Все-воложа, а перед святою Софиею, перед попы, а ту был попин Яким Дъмило... А перед тими послухы купи землю княгыни Бояню вьсю, а въдала на ней семьдесят гривън соболий, а в томь драниць семьсът гривьн» (Высоцкий С. А.Древнерусские надписи Софии Киевской XI—XIV вв. Киев, 1966. № 25).
[131] ДКУ. С. 16.
[132] «Аже кто умчить девку или насилить, аже боярская дчи, за сором ей 5 гривен золота, а епископу 5 гривен золота.. . а на умычницех по гривне серебра епископу, а князь казнить их» (ДКУ. С. 110. Ст. 2).
[133] «Восхищающий жены на брак и действующий с ними и помогающий им — причетницы убо да извергутся, мирстии же человецы прокляти да будут» (Кормчая. Напечатана с оригинала патриарха Иосифа. М., 1912. 94-е правило. Л. 204 об.).
[134] См. толкование к 94-му правилу: «Восхищеную девицу... аще убо есть прежде обручена кому в своем обручении, аще же есть праздна у родителю ея... » (Кормчая. Л. 204 об.).
[135] «Аже девка засядет великых бояр, митрополиту 5 гривен золота, а менших бояр — гривна золота, а нарочитых людей — 12 гривен, а простои чади — рубль» (ДКУ. С. 87, ст. 7).
[136] Щапов Я. Н.Княжеские уставы и церковь. С. 286—287.
[137] «Свадебное и огородное бои и убийство, аже что учиниться, и душегубьство, платят виру князю с владыкою наполы» (ДКУ. С. 113. Краткая редакция); «Изгородное и свадебное — все владыце» (Там же. С. 101. Ст. 33); «Аще ли изгородное и свадебное, то все святителю» (Там же. С. 105. Ст. 32; см.: Щапов Я. Н.Княжеские уставы и церковь. С. 282—283).
[138] ПСРЛ. Т. 2. Стб. 10; Т. 1. Стб. 14.
[139] РИБ. Т. VI. Стб. 370.
[140] «Аже девка не восхочеть замуж, а отец и мати силою дадут, а что створить над собою — отец и мати епископу в вине, а истор има платити. Такс же и отрок» (ст. 24); «Аже девка восхощеть замуж, а отец и мати не дадят, а что створить, епископу в вине отец и мати. Такс же и отрок» (ст. 33; ДКУ. С. 113—114).
[141] «Про девку сыр краявши, за сором ей 3 гривны, а что потеряно, тое заплатити, а митрополиту 6 гривен, а князь казнит» (ст. 35; ДКУ. С. 89).
[142] «Аще кто пострижеть кому голову или бороду, митрополиту 12 гривен, а князь казнит» (ст. 31; ДКУ. С. 88).
[143] Щапов Я. Н.О системах права на Руси в XI—XIII вв. // История СССР. 1987. № 5. С. 175—181.
[144] Флоря Б. Н.Формирование сословного статуса господствующего класса Древней Руси (На материале статей о возмещении за «бесчестье») // История СССР. 1983. № 1.С. 61—74.
[145] «А что ся дееть в монастырских делех, в церковных, в самех монастырех, да не вступается князь, ни волостель, безатщина приидет к волостелю митропо-личю» (Пространная редакция); «А что дееться в домовных людех, и в церковных, и в самех манастырех, а не вступаются княжи волостели в то, а ть ведают их пископли волостели и безатщина их пископу поидеть» (Краткая редакция; ДКУ. С. 90, 114).
[146] «То люди церковные, богаделные... Аже будеть иному человеку с тым человеком речь, то обчии суд» (Устав Владимира; ДКУ. С. 24. Ст. 17—18).
[147] «... Церковная татба, мертвеци сволочать, крест посекуть или на стенах режють, скот, или псы, или поткы без велики нужи введет, или ино что неподобно церкви подееть... » (Устав Владимира; ДКУ. С. 23. Ст. 9).
[148] Древнеславянская кормчая XIV титулов без толкований. Труд В. ? Бене-шевича. СПб., 1906. Т. 1. С. 195—196
[149] «Аже пойдет жена от своего мужа за иныи муж или имет блясти от мужа, ту жену поняти в дом церковный, а новоженя в продажи митрополиту» (ДКУ С. 87. Ст. 10).
[150] ДКУ. С. 90. Ст. 53.
[151] «То все дал есмь по пьрвых царев уряженью и по вселеньскых святых семи зборов великых святитель» (ДКУ. С. 23. Ст. 11).
[152] ДКУ. С. 23. Ст. 9.
[153] Подробнее см.: Щапов Я. Н.Княжеские уставы и церковь. С. 38—121.
[154] Владимирский-Буданов ?. ?.Христоматия по истории русского права. Вып. 1. 6-е изд. С. 64. Примеч. 152.
[155] Пресняков А. Е.Лекции по русской истории. М., 1938. Т. 1. С. 117—118.
[156] РИБ. Т. 36, вып. 1. С. 48.
[157] ГВНП. М.; Л., 1949. № 122, 130, 221.
[158] ДКУ. С. 144.
[159] В смоленской Похвале князю Ростиславу конца 1160-х годов говорится, что этот князь «прииде первое в град в Смолинеск на княжение и виде смолинскую церковь сущую под Переяславлем и негодова» этим подчинением (см.: Щапов Я. Н.Похвала князю Ростиславу Мстиславичу как памятник литературы Смоленска XII в. //ТОДРЛ. Л., 1974. Т. 28. С. 59). Возможно, что это негодование объяснялось не только церковно-политической зависимостью Смоленска от другого центра, но и состоянием внутренних дел в Смоленской земле в составе Переяславской епархии.
[160] ГВНП. № 110. С. 167.
[161] Шорин П. А.Анонимные печати новгородских архиепископов // СА 1964. № 3. С. 256—267.
[162] Янин В. Л.Актовые печати. Т. 2. С. 58.
[163] Там же. С. 87.
[164] Юшков С. В.Исследования по истории русского права. Саратов, 1925 Вып. 1. С. 94; ПРП. Вып. 1. С. 236.
[165] Щапов Я. Н.Княжеские уставы и церковь. С. 45.
[166] ДКУ. С. 23.
[167] Янин В. Л.Актовые печати. Т. 2. С. 51—87.
[168] Тихомиров М. Н.Правосудие митрополичье // АЕ за 1963 г. М., 1964. С. 44; ДКУ. С. 208.
[169] ГВНП. № 86. С. 143; Черепнин Л. В.Русские феодальные архивы XIV— XV вв. М., 1951. Ч. 2. С. 116.
[170] ДКУ. С. 113. Ст. 28, 29.
[171] Там же. С. 203, варианты 28—29.
[172] РИБ. Т. VI. Прил. с. 132.
[173] Bardach J.Swiecki charakter zwyczajowego prawa malzenskiego ludnosci ruskiej Wielkiego Ksiestwa Litewskiego (XV—XVII st.) // Czasopismo prawno-historyczne. 1963. T. XV, z. 1. S. 85—150; см. также: Idem.Studia z ustroju i prawa Wielkiego Ksiestwa Litewskiego XIV—XVII w. W-wa, 1970. S. 261—315.

Форумы