Шкаровский М. В. Община Князь-Владимирского собора в годы Великой Отечественной войны

 
 
Важным переломным этапом в истории как Русской Православной Церкви и Санкт-Петербургской епархии в целом, так и общины Князь-Владимирского собора, стали тяжелые и героические годы Великой Отечественной войны. Ушло в прошлое время открытых гонений, исчезла угроза закрытия храма, существовавшая вплоть до 1941 г. С первых же дней войны Русская Православная Церковь посвятила себя защите Родины. Казалось бы, начавшаяся война должна была обострить противоречия между государством и Церковью. Однако этого не произошло. Складывавшиеся веками национальные и патриотические традиции русского православия оказались сильнее обид и предубеждений. Несмотря на духовную несвободу, гонения на них, верующие приняли самое активное участие в борьбе с агрессором. Уже 22 июня, когда многие государственные и партийные руководители пребывали в растерянности, Патриарший Местоблюститель митрополит Сергий (Страгородский) обратился с посланием к верующим и благословил их на борьбу за оборону Отечества. Это послание зачитывалось в храмах Ленинграда, и люди уходили на фронт, как на подвиг, благословленный Церковью.
Ленинградский митрополит Алексий утром 22 июня служил литургию в Неделю всех русских святых в Князь-Владимирском соборе. Престол, посвященный этому празднику, был устроен в притворе храма в декабре 1920 г., к 1941 г. он был давно упразднен, но сам праздник продолжал отмечаться в соборе архиерейским служением. Вернувшись после службы в свою квартиру при кафедральном Николо-Богоявленском соборе, куда он недавно переехал из Князь-Владимирского собора, митрополит узнал о начале войны. Получив вскоре послание Патриаршего Местоблюстителя, Владыка Алексий сразу же сделал его достоянием всех православных города.
26 июля митрополит сам написал обращение к верующим и духовенству «Церковь зовет к защите Родины», в котором отмечалось: «Война – священное дело для тех, кто предпринимает ее по необходимости, в защиту правды и, приемля раны и страдания и полагая жизнь свою за однокровных своих, за Родину, идет вслед мученикам к нетленному и вечному венцу. Поэтому Церковь и благословляет эти подвиги и все, что творит каждый русский человек для защиты своего отечества... Церковь неумолчно зовет к защите Матери-Родины. Она же, исполненная веры в помощь Божию правому делу, молится о полной и окончательной победе над врагом»[1] Отмечая горячий отклик ленинградцев на послание митрополита Сергия, владыка поддержал инициативу приходских советов и многих верующих по оказанию помощи обороне страны.
Особенную известность получило слово митрополита Алексия за литургией, произнесенное 10 августа в московском Богоявленском соборе. В нем говорилось, прежде всего, о патриотизме и религиозности русского человека: «Русский человек бесконечно привязан к своему отечеству, которое для него дороже всех стран мира. Ему особенно свойственна тоска по родине, о которой у него постоянная дума, постоянная мечта. Когда родина в опасности, тогда особенно разгорается в сердце русского человека эта любовь. Он готов отдать все свои силы на защиту ее; он рвется в бой за ее честь, неприкосновенность и целость и проявляет беззаветную храбрость, полное презрение к смерти… Как во времена Димитрия Донского и св. Александра Невского, как в эпоху борьбы с Наполеоном, не только патриотизму русских людей обязана была победа русского народа, но и его глубокой вере в помощь Божию правому делу; как тогда и русское воинство и весь русский народ осенял покров Избранной воеводы, Матери Божией, и сопутствовало благословение угодников Божиих, – так и теперь, мы веруем, вся небесная рать с нами. Не за какие-нибудь наши заслуги пред Богом достойны мы этой небесной помощи, но за те подвиги, за то страдание, какие несет каждый русский патриот в своем сердце за любимую мать-родину… и какие бы ужасы не постигли нас в этой борьбе, мы будем непоколебимы в нашей вере в конечную победу над ложью и злом, в окончательную победу над врагом»[2].
Через несколько дней после богослужения в Москве митрополит Алексий возвратился в свой город, к которому уже приближались немецкие войска. Авторитет и влияние ленинградского владыки в это время были настолько велики, что 12 октября возглавлявший Московский Патриархат митрополит Сергий в своем завещательном распоряжении именно его назначил своим преемником.
Тысячи верующих ленинградцев ушли в первые дни войны из родного города на фронт. Духовенство «северной столицы» не только утешало молитвами оставшихся прихожан, но и поощряло их к самоотверженному труду, вселяло веру в победу над врагом. Священнослужители в своих проповедях разоблачали антихристианскую и античеловечную сущность нацистской идеологии. Горячий отклик в сердцах верующих находили ежедневные молитвы о победе русского оружия. Кроме того, от имени Церкви подвергались осуждению дезертирство, сдача в плен, сотрудничество с оккупантами. Все это способствовало изживанию пораженческих настроений, получивших определенное распространение в первый период войны, и в конечном итоге создавало «нравственные условия победы», которые в значительной мере изменили ход военных действий. Но не одними молитвами и проповедями вносила Церковь свой вклад в защиту Родины.
По предложению митрополита Алексия уже с 23 июня приходы Ленинграда начали сбор пожертвований на оборону. Владыка поддержал желание верующих отдать на эти цели имевшиеся в храмах запасные суммы, порой очень значительные. Следует отметить, что сбор средств на нужды обороны получил широкое распространение среди приходских общин города с июля 1941 г., хотя всецерковный призыв «трудами и пожертвованиями содействовать нашим доблестным защитникам» глава Русской Православной Церкви митрополит Сергий огласил только 14 октября 1941 г.[3] Особенно активно проявлялось желание оказывать запрещенную с 1918 г. благотворительную помощь. Вспоминали опыт Первой мировой войны, когда многие приходы устраивали госпитали.
Вскоре после начала войны тревожные сводки с фронта стали дополняться прибытием живых свидетелей сражений, раненые бойцы заполнили городские больницы и переоборудованные под госпитали школы и другие учреждения. Забота о раненых стала важным делом жителей Ленинграда, и в городской совет Красного Креста и Ленгорисполком начали поступать заявления от церковной общественности. В заявлении от президиума «двадцатки» (приходского совета) Князь-Владимирского собора от 24 июля 1941 г. говорилось: «В минуты трудно переживаемых обстоятельств военного времени долг каждого гражданина идти навстречу Отечеству в облегчении разного рода затруднений. Этому учит нас и религия наша. Исполняя завет Христов о любви к ближнему, представители верующих – двадцатка Князь-Владимирского собора – выражает свое желание открыть в тылу лазарет для раненых и больных воинов. На оборудование и содержание лазарета двадцатка могла бы предоставить все имеющиеся у нас средства – свыше 700 тыс. рублей. В дальнейшем, если материальные условия доходности собора не изменятся, двадцатка принимает на себя решение, отказавшись решительно от всех расходов, кроме самых неотложных по содержанию собора, ежемесячно субсидировать лазарет в сумме 30 (тридцать) тысяч рублей».[4]
Приходской совет собора выполнил свое обещание и 8 августа передал для раненых воинов 710 тыс. из 714 тыс. имевшихся у общины рублей. Однако открыть и содержать свой лазарет прихожанам не разрешили, подобная конкретная благотворительная деятельность осталась под запретом и после начала войны. Приходам позволяли перечислять деньги только в общие фонды: Красного Креста, обороны и т. п. Но даже такое ограничение не погасило воодушевления верующих и духовенства. Храмы отказывались от всех расходов, кроме самых необходимых. 3 сентября 1941 г. «двадцатка» Князь-Владимирского собора пожертвовала в Красный Крест еще 25 тыс. рублей, 6 октября – следующие 25 тыс. и т. д. Всего же за вторую половину 1941 г. ее патриотические взносы составили 865 тыс. рублей – почти половину всех взносов Ленинградской епархии, намного больше, чем пожертвовал любой другой храм северной столицы[5].
С конца июня 1941 г. Князь-Владимирский собор стал заметно заполняться народом: горожане приходили помолиться за своих близких. Богослужения пришлось приспособить к военным условиям: утром они начинались в 8 часов, вечером – в 16, ведь молящимся нужно было успеть благополучно вернуться домой до наступления комендантского часа. Молодые церковнослужители ушли в армию, народное ополчение, на оборонное строительство. Среди них следует упомянуть Кирилла Константиновича Иванова (1900–1969 гг.), бывшего иосифлянского диакона, в 1930–1931 гг. подвергавшегося аресту по делу Истинно-православной церкви. К 1939 г. он после покаяния примирился с Московской Патриархией и с 26 марта 1939 г. был членом приходского совета и некоторое время – бухгалтером Князь-Владимирского собора[6]. После начала блокады К. К. Иванов состоял в частях МПВО, в конце 1941 г. ушел в армию, сражался на Ленинградском фронте и был награжден медалями «За отвагу», «За боевые заслуги», «За оборону Ленинграда», «За победу над Германией». После демобилизации летом 1945 г. он поступил на работу в Ленинградское епархиальное управление, где трудился главным бухгалтером до выхода на пенсию в 1963 г.
Оставшиеся церковнослужители Князь-Владимирского собора изучали средства противопожарной и противовоздушной обороны и возглавили соответствующую группу прихожан, созданную при храме. Была образована и группа сохранения порядка на случай паники во время богослужения. Среди оборонных мероприятий важное значение имела маскировка собора, который мог бы стать ориентиром и целью при воздушных налетах на город.
Фронт стремительно приближался к Ленинграду. 15 июля в городе были введены продовольственные карточки. Немало ленинградцев, среди них и несколько священников, опасаясь за свои семьи, проводившие лето на даче, выехали за ними, но неожиданно сами оказались в оккупации, в том числе член причта Князь-Владимирского собора (с 17 февраля 1941 г.) протоиерей Александр Петров, вскоре начавший служить в Павловском соборе Гатчины и расстрелянный в августе 1942 г. за связь с советским подпольем немецкими нацистами[7].
В районе пригородного Урицка (Лигово) неожиданно для себя оказался на оккупированной территории протоиерей Иоанн Чудович, с 25 августа 1940 г. приписанный к Князь-Владимирскому собору на правах штатного священника[8]. До 19 сентября 1941 г. он служил в Преображенской церкви Урицка, затем – в Алексиевской церкви поселка Тайцы, а в декабре 1942–1944 гг. – в Петропавловской церкви на станции Сиверская. Отец Иоанн дождался прихода советских войск, но за высказывания недовольства ограничениями Церкви со стороны властей 1 июня 1944 г. был арестован и осужден на 10 лет.
Подобная трагическая судьба была и у певчего Князь-Владимирского собора С. Д. Плескача[9]. Проживая в поселке Стрельна, он в сентябре 1941 г. попал в оккупацию, до весны 1942 г. служил в церкви села Козья Гора, в 1942 – январе 1944 гг. был псаломщиком в церквах погоста Николо-Конец, Павловского погоста Гдовского района и Гдова. В конце 1944 – начале 1945 гг. Плескач служил в железнодорожном строительном батальоне на станции Ино под Ленинградом, где 27 января 1945 г. был арестован, 8 марта 1945 г. приговорен к 15 годам каторжных работ и скончался 12 мая 1949 г. в заключении.
8 сентября 1941 г. сомкнулось кольцо блокады. Начались артиллерийские обстрелы города. От снарядов и бомб пострадал и Князь-Владимирский собор. Но богослужения в нем продолжали совершать ежедневно. Первоначально по сигналу тревоги верующие уходили в бомбоубежища, затем привыкли, и службы зачастую не прерывались, лишь дежурные МПВО поднимались на крышу храма. «Всегда точно в 8 часов утра начиналось утреннее богослужение и в 4 часа дня вечернее, – вспоминал позднее прихожанин собора, – иногда во время служб раздавались сигналы воздушной тревоги. Сначала молящиеся уходили в оборонные убежища, но потом уже настолько свыклись с шумной работой тяжелых зениток, с раскатистым гулом отдаленных фугасных разрывов, с дребезжанием стекол, что продолжали стоять, как ни в чем не бывало, только дежурные МПВО занимали свои места. Наши нервы оказались крепче, чем предполагали наши враги. На всякий случай у нас в соборе ввели дежурство двух медицинских сестер на праздничные и воскресные богослужения для оказания медицинской помощи. Особенно тяжело стало с наступлением зимних холодов. Стали трамваи, прекратилась подача электрического света, керосина не было… Иногда в соборе мы заставали с утра весьма неприятную картину. В соборе более 500 стекол, за ночь от упавшей вблизи бомбы воздушной волной выбито несколько стекол, по собору гуляет свежий ветер. Пока шла срочная зашивка фанерой окон, масло в лампадах замерзало, руки стыли»[10].
К концу сентября немецкие войска под Ленинградом были остановлены; в город войти они не смогли. В послевоенное время широкое распространение получило предание, объяснявшее этот факт вмешательством небесных сил: «Промыслом Божиим для изъявления воли Господней и определения судьбы русского народа был избран Илия… – митрополит Гор Ливанских (Антиохийский Патриархат). После Александра III (Патриарха) Илия… горячо, всем сердцем молился о спасении страны Российской перед иконой Казанской Божией Матери. Три дня без сна, еды и пития. Через трое суток бдения ему явилась Сама Матерь Божия и объявила ему волю Божию: «Успеха в войне не будет, доколе не отворят все закрытые по стране храмы, монастыри, духовные академии и семинарии; не выпустят из тюрем и не возвратят с фронтов священство для богослужения в храмах. Сейчас готовится к сдаче Ленинград. Город святого Петра не сдавать. Доколе мое изображение находится в нем – ни один враг не пройдет. Пусть вынесут чудотворную икону Казанскую и обнесут ее крестным ходом вокруг города».
Нужно объяснить, что подобное видение митрополиту Илие (Караму – так правильно звучит его фамилия), согласно его свидетельству, действительно было. Когда в год начала Великой Отечественной войны Патриарх Антиохийский обратился к христианам всего мира с просьбой о молитвенной и материальной помощи России, горячо любивший русский народ митрополит Илия ушел в затвор и молился в пещерной церкви перед чудотворной иконой Божией Матери о спасении России. По церковному преданию и со слов самого владыки, на четвертые сутки затвора во время молитвы ему явилась в огненном столпе Божия Матерь и возвестила о том, что он избран, как истинный молитвенник и друг России для того, чтобы передать определение Божие для страны и народа русского. Особо Пресвятой Владычицей был упомянут один из самых чтимых в России ее образов – Казанская икона. Митрополит через Красный Крест связался с представителями Русской Православной Церкви и советского правительства и передал им «Господне определение». Далее же в историю вплетаются легендарные события: «В Ленинграде вынесли из Владимирского собора Казанскую икону Божией Матери и пошли крестным ходом. И произошло удивительное. Гитлер изменил свои планы... Благоприятный момент для врага был упущен. Враг был отброшен. Подтвердилось пророчество святителя Митрофана: город святого Петра избран Самой Богородицей и пока в нем находится Казанская Ее икона и есть молящиеся, враг не сможет войти в город. После Ленинграда Казанская икона Божией Матери начала свое шествие по России»[11].
Молитвы перед чудотворными иконами в Ленинграде были, как и крестные ходы, в ограде Князь-Владимирского и других соборов. Но распространенная версия о шествии с Казанским образом Божией Матери вокруг города или облете его с иконой на самолете митрополитом Алексием, вдоль окропленной святой водой линии, где вскоре остановили фашистов, документально не подтверждается. Однако в 1947 г. митрополит Илия по приглашению Московской Патриархии и советских властей приезжал в СССР, посетил Князь-Владимирский собор и в проповеди рассказал там о своем видении
Хотя немецкие войска и были остановлены, стальное кольцо блокады стиснуло Ленинград. Его жители оставались «900 дней и ночей» отрезанными от всей страны. Рано наступившая зима оказалась на редкость суровой. В городе почти прекратилась подача электроэнергии, остановился транспорт, многие здания не отапливались. В храмах температура упала до нуля, перед иконами уже не ставили свечей, зажигали только лампады, веретенное (из нефти) масло еще было. Все больше людей умирало от голода. В особенно тяжелом положении оказались десятки тысяч беженцев из области и Прибалтики. У них не было никаких запасов и средств для поддержания жизни, и беженцы первыми стали умирать от голода и холода. Митрополит Алексий раздавал им милостыню и сам и через прихожан, но это могло спасти лишь немногих.
Как в 1990-х гг. стало известно из рассекреченных архивных документов, всего в блокаду умерло около 1 млн 100 тыс. человек. Город постепенно превращался в кладбище. Согласно свидетельствам очевидцев, людей хоронили не только в специально отведенных для этого местах, но и скверах, садах, в ограде некоторых других православных храмов, в том числе Князь-Владимирского собора. Всем ленинградским священнослужителям, в том числе митрополиту Алексию, приходилось постоянно заниматься скорбным делом отпевания умерших[12].
В Князь-Владимирском соборе в первые месяцы войны прихожан чаще всего отпевал протоиерей Михаил Владимирович Славнитский (1887–1985 гг.), бывший настоятелем храма с 17 февраля 1941 г. по 3 февраля 1942 г. Кроме него в храме в это время служили архидиакон Симеон Верзилов (служивший в Князь-Владимирском соборе с 21 августа 1940 г.), приписные священники протоиерей Петр Георгиевский и отец Митрофан. Псаломщиком и помощником регента Князь-Владимирского собора в 1941–1946 гг. был А. А. Никифоров, бывший служащий Святейшего Синода. 10 октября 1943 г. он подал заявление митрополиту Алексию о рукоположении в сан диакона, но рукоположен не был.
Даже в самую страшную блокадную зиму 1941–1942 гг. храмы продолжали функционировать, давая горожанам духовное утешение и поддержку. Весь период блокады продолжался значительный рост религиозного чувства горожан. Тысячи людей со слезами раскаяния обращались к Господу и принимали крещение. Среди людей в тяжелой степени дистрофии, умиравших от голода, было много тех, кто перед смертью вспоминал слова Евангелия и призывал имя Господне. На глазах разваливалось «замешанное на крови и пытках 1930-х гг.» уродливое здание «воинствующего безбожия». В этом смысле Великая Отечественная война, говоря словами митрополита Сергия, действительно стала «очистительной грозой». Богослужения проходили при переполненных храмах. Даже в будние дни подавались горы записок о здравии и упокоении. Литургию в них вопреки церковным канонам нередко служили так же, как это делали священники-заключенные в лагерях – на ржаной просфоре. Вместо вина порой использовался свекольный сок.
Защиту и утешение верующие, прежде всего, искали в храмах у чтимых святых образов. В Князь-Владимирском соборе с сентября 1940 г. хранилась главная святыня города – Казанская икона Божией Матери. Она была заступницей Санкт-Петербурга с начала XVIII в., и теперь верующие, как когда-то в Отечественную войну 1812 г., шли к ней. Был в храме святого князя Владимира и другой чтимый образ – Божией Матери «Скоропослушница». Показательны для определения высокого уровня религиозности ленинградцев в период блокады многочисленные легенды и предания о чудесных явлениях, знамениях и фактах помощи Божией. Так, некоторые верующие блокадники долгое время вспоминали о дочери священника, ходившей с подругами по Петроградской стороне с иконой Богородицы, обернутой в чистую тряпочку. Обходили с молитвой целые кварталы, и ни один «замоленный» дом не был разрушен[13].
Конкретную цифру посещавших в период блокады церкви ленинградцев указать невозможно, однако сохранились свидетельства очевидцев. Один из прихожан Князь-Владимирского собора позднее вспоминал о декабре 1941 г.: «Температура упала до нуля. Певчие пели в пальто с поднятыми воротниками, закутанные в платки, в валенки, а мужчины даже в скуфьях. Так же стояли и молились прихожане. Вопреки опасениям, посещаемость собора нисколько не упала, а возросла. Служба у нас шла без сокращений и поспешности, много было причастников и исповедников, целые горы записок о здравии и за упокой, нескончаемые общие молебны и панихиды. Сбор средств на Красный Крест был так велик, что Владимирский собор внес на дело помощи больным воинам свыше миллиона рублей и передал лазаретам до 200 полотенец»[14].
Митрополит Алексий в своем докладе 8 сентября 1943 г. на Архиерейском Соборе Русской Православной Церкви также указывал: «И мы можем отмечать повсюду, а живущие в местах, близких к военным действиям, как, например, в Ленинграде в особенности, как усилилась молитва, как умножились жертвы народа через храмы Божии, как возвысился этот подвиг молитвенный и жертвенный. Тени смерти носятся в воздухе в этом героическом городе-фронте, вести о жертвах войны приходят ежедневно. Самые жертвы этой войны часто, постоянно у нас перед глазами»[15].
Ленинград сражался не только силой оружия, но и молитвой Церкви, силой общего воодушевления. В чин Божественной литургии вводились специальные молитвы о даровании победы нашему доблестному воинству и избавлении томящихся во вражеской неволе. Так, ежедневно за богослужением возносилась молитва «О еже подати силу неослабну, непреобориму и победительну, крепость же и мужество с храбростью воинству нашему на сокрушение врагов и супостат наших и всех хитрообразных их наветов»[16]. Служили тогда и особый «Молебен в нашествии супостатов, певаемый в Русской Православной Церкви в дни Отечественной войны».
Духовенство Князь-Владимирского собора во главе с настоятелем протоиереем Михаилом Славнитским по примеру митрополита Алексия разделяла со своей паствой все тяготы. Голодная блокада не щадила и священнослужителей. В соборе в конце 1941 – 1942 гг. умерли 11 церковнослужителей и членов клира: два приписных священника протоиерей Петр Георгиевский (1868 – март 1942 г.) и отец Митрофан, архидиакон Симеон Верзилов, в конце декабря 1941 г. вошедший в штат Николо-Богоявленского собора, но по прежнему служивший и в Князь-Владимирском (1862 – март 1942 г.), завхоз В. А. Воробьев (1878 – 13 октября 1941 г.), свечница А. А. Кожевникова (1895 – март 1942 г., захоронена на Пискаревском кладбище), бывший казначей В. Я. Соколов (1919 ? – январь 1942 г., захоронен на Большеохтинском кладбище), бывший регент хора Киров, сторож Федор Осипович Осипов (1908 – январь 1942 г., захоронен на Серафимовском кладбище), три дворника – И. С. Герасимов (1882 – январь 1942), Т. Петров, С. С. Столяр (1899 – январь 1942 г., захоронен на Серафимовском кладбище), а также бессменный с 1933 г. председатель «двадцатки» И. М. Куракин (1874 – 14 марта 1942 г., захоронен на Серафимовском кладбище). Их похороны оплатила община[17].
Из-за смерти, болезней, эвакуации в 1942 г. в составе причта и приходского совета произошли значительные изменения. В середине марта 1942 г. И. М. Куракина на посту председателя сменил Л. Н. Парийский. Еще с февраля 1932 г. он состоял членом «двадцатки» собора, с 1938 г. был регентом церковного хора, а с 11 августа 1941 г. вместо заболевшего В. Я. Соколова – казначеем (главным бухгалтером). Л. Н. Парийский в начале 1920-х гг. работал секретарем Петроградского митрополита Вениамина, а после Великой Отечественной войны – секретарем Святейшего Патриарха Алексия I, затем много лет был инспектором Ленинградских духовных школ. Председателем приходского совета Князь-Владимирского собора Лев Николаевич был до 25 сентября 1942 г., а главным бухгалтером и регентом хора в храме – до мая 1944 г.
На посту председателя «двадцатки» Л. Н. Парийского 25 сентября сменил бывший казначей кафедрального Николо-Богоявленского собора (с 1938 г.) кустарь Н. А. Нескушин (1883 г. р.). Но уже 26 декабря 1942 г. он передал свои полномочия С. В. Румянцеву – бывшему обновленческому священнику, принятому в Московский Патриархат мирянином. Правда, в марте 1943 г. С. Румянцев снова уклонился в раскол, приняв предложение обновленческой общины Ленинграда возглавить ее, и в апреле был хиротонисан в Ульяновске во «епископа» Ладожского – управляющего обновленческой Ленинградской епархией. С начала апреля по 4 июля 1943 г. обязанности председателя «двадцатки» Князь-Владимирского собора исполнял Ф. Н. Середа, которого 4 июля сменила Е. А. Ваганова, занимавшая этот пост до конца войны.
Вместо переведенного в Никольскую Большеохтинскую церковь протоиерея Михаила Славнитского настоятелем собора 3 февраля 1942 г. был назначен протоиерей Николай Ломакин (1890–1965 гг.). Сын отца Николая в чине майора служил в советской армии, позднее участвовал в освобождении Белграда, а двоюродный брат – маршал Ф. И. Толбухин командовал войсками Южного, 3-го и 4-го Украинских фронтов. Сам протоиерей Николая Ломакин выступал в качестве свидетеля обвинения от Русской Православной Церкви на Нюрнбергском процессе. 1 июля 1942 г. вместо отца Николая в Князь-Владимирский собор в качестве настоятеля был переведен протоиерей Павел Тарасов (1899–1971 гг.). Перед этим он служил настоятелем кафедрального Николо-Богоявленского собора. В храме святого князя Владимира отец Павел оставался вплоть до полного снятия блокады в январе 1944 г.
2 января 1942 г. вместо умерших священнослужителей в штат собора были зачислены протоиерей Илия Попов и протодиакон Павел Маслов. Правда, 24 июня 1942 г. отец Илия единственный из штатных священников городских храмов оказался эвакуирован из Ленинграда на «большую землю»[18]. В это же время была эвакуирована в Мариинский район Кемеровской области семья протоиерея Павла Тарасова. Отец Павел ездил ее навещать в 1943 г.
Можно привести много примеров подвижнического служения духовенства собора. Священнослужители, сами испытывая все невзгоды, понимали, как нуждаются люди в поддержке, утешении и ежедневно шли пешком служить в храм. А ведь многие из них, уже очень немолодые, жили далеко от собора. Следует отметить служение архимандрита Владимира (в миру Константина Демьяновича Кобеца), лично тушившего зажигательные бомбы, собиравшего пожертвования верующих в фонд обороны и обслуживавшего одновременно 2 прихода (Князь-Владимирского собора и с 1943 г. церкви святого князя Владимира в поселке Лисий Нос)[19]. В составе причта Князь-Владимирского собора он состоял с небольшим перерывом с 8 октября 1936 по 1946 г.
В своем заявлении 20 декабря 1945 г. митрополиту Ленинградскому и Новгородскому Григорию о. Владимир писал: «Я исполнял священнические обязанности в Князь-Владимирском соборе без всяких прекословий, особенно в дни блокады города нашего. Приходилось служить почти каждый день, так как другим священникам было невозможно придти исполнить свою череду, а я живу поблизости, и я рисковал жизнью под обстрелом, а все-таки старался не оставлять богослужение и утешить страждущих людей, которые пришли помолиться Господу Богу, в храме стекла падают на голову, а я не останавливал службу. Часто привозили меня на саночках в храм, я не мог идти; второе – по воскресеньям и праздничным дням я ездил служить в Лисий Нос, и случались всякие несчастья, даже пешком идти 25 км под обстрелом и с разными препятствиями, и я никогда не отказывался от возложенного на меня дела»[20]. При этом о. Владимир имел больное сердце. После войны он служил наместником Троице-Сергиевой лавры, Псково-Печерского монастыря. Несколько лет архимандрит отказывался от настойчивых предложений принять епископский сан, но, в конце концов, стал архиереем.
Священники и их паства в блокированном городе жили одной судьбой. Состоявшие в общине Князь-Владимирского собора люди помогали друг другу выжить, выстоять. Нуждающимся помогали деньгами, дровами, свечами, маслом для освещения и это многим спасало жизнь. С приходом весны город начал оживать. Профессор Н. Д. Успенский вспоминал, что весной 1942 г. «уже по-другому оплакивали мертвых. Их снова хоронили в гробах, отпевали. Не стало жуткого, тупого равнодушия к смерти». Но с началом весны из-под снега показались незахороненные трупы, возникла опасность эпидемии. И священнослужители вместе с прихожанами вышли убирать территорию вблизи храмов[21].
Приближалась первая военная Пасха. В праздничном послании митрополита Алексия, прочитанном в Вербное воскресенье во всех ленинградских храмах, подчеркивалось, что в этот день – 5 апреля – исполняется 700 лет со дня разгрома немецких рыцарей в Ледовом побоище святым князем Александром Невским, небесным покровителем города на Неве. Владыка утешал и ободрял своих пасомых, которые нуждались в духовной поддержке в тяжелые дни блокады, призывая «больше чем когда-либо хранить бодрость и твердость духа, помня слова апостола Павла: “Бодрствуйте, стойте в вере, мужайтесь, укрепляйтесь”». Митрополит призывал также верующих самоотверженно помогать бойцам честной работой в тылу: «Победа достигается силой не одного оружия, а силой всеобщего подъема и мощной веры в победу, упованием на Бога, венчающего торжеством оружие правды, “спасающего нас от малодушия и от бури” (Псал. 54). И само воинство наше сильно не одною численностью и мощью оружия, в него переливается и зажигает сердца воинов тот дух единения и воодушевления, которым живет теперь весь русский народ… А помочь общему делу, содействовать успеху наших воинов на фронте, мы можем очень многим, если здесь в тылу по мере сил и умения, а главное усердия, приводить в порядок и благоустраивать то, что расстроено войной. Нетрудно каждому из нас найти такую работу тут же у себя под рукой. И мы видим многие примеры такого усердия, как со стороны нашего юношества, так и пожилых людей, как мужчин, так и женщин, ежедневно, несмотря на личные домашние дела, собирающихся на общую работу по приведению в порядок различных участков городского хозяйства… враг бессилен против нашей правды и нашей беспредельной воли к победе, которой не могут сломить никакие наши временные неудачи… Наш град находится в особенно трудных условиях, но мы твердо верим, что его хранит и сохраняет Покров Матери Божией и небесное предстательство его покровителя св. Александра Невского. Не только вера в то, что слышит Господь ежедневные молитвы Церкви о победе над врагом и приклоняется Своим милосердием к нашим нуждам, но и внешние обстоятельства говорят, что победа наша близка, и что мы накануне благоприятных условий»[22].
Пасхальное богослужение собрало много народа, однако меньше, чем год назад: сказывались последствия войны. Каждый третий житель города умер от голода, в 1-й половине 1942 г. развернулась массовая эвакуация. Важно отметить, что почти все служащее духовенство осталось на своих местах. Многие верующие вместо куличей освящали кусочки блокадного хлеба. Сохранились воспоминания Н. Н. Розова о пасхальной службе в Князь-Владимирском соборе: «Не могу забыть Пасху 1942 г. Из-за блокадного положения города жителям запрещалось ходить ночью, пасхальная служба была в 6 часов утра. В конце ее настоятель огласил патриотическое послание Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия, добавив от себя фразу о бомбежке Ленинграда после зимнего перерыва в Великую субботу. Народу на этой пасхальной службе было мало». В других же, недавно записанных воспоминаниях А. В. Молотковой впечатление от службы оказалось несколько иным: «Были в Князь-Владимирском соборе, причащались и исповедовались. Народу было много, пел бедненький хор. Причастие из хлеба». На Троицу 1942 г. Анна Васильевна ходила в Серафимовскую церковь. По ее словам, народу было очень много, шли пешком в большом количестве с Петроградской стороны. Люди «очень плакали и свечей брали много, но праздник чувствовался»[23].
Пасхальное богослужение 1942 г. было специально перенесено на 6 часов утра, что позволило избежать больших жертв. Именно к Пасхе гитлеровцы приурочили особенно яростный налет на Ленинград. Бомбили прицельно, стараясь поразить действующие храмы. Налет начался 4 апреля в Великую субботу в 5 часов вечера и продолжался всю ночь. Особенно серьезные повреждения были нанесены Князь-Владимирскому собору. Фашистские самолеты не только сбрасывали на него бомбы, но и обстреливали на бреющем полете из пулеметов. В заявлении председателя «двадцатки» храма Л. Н. Парийского инспектору Ленсовета говорилось: «4-го апреля 1942 г., в 7½ ч. вечера, при налете фашистской авиации на город, осколками сброшенного снаряда частично повреждены стены на южной стороне собора и на колоннах при входе в собор, Местами повреждена штукатурка до кирпичей, Выбиты почти все стекла с южной стороны собора, жертв не было. Меры к исправлению приняты. Окна или закрыты деревянными ставнями или фанерой. Стекла будут вставляться»[24].
Собор пострадал и от других обстрелов, бомбежек, а также пожара 15 марта 1942 г. Его тушение затруднялось отсутствием воды вследствие закрытия в этом районе городской водопроводной магистрали. Но все же с помощью автоцистерны пожар, который тушили более 50 человек, был ликвидирован. Выгорели хоры, одна из комнат во втором ярусе колокольни и деревянная лестница в верхних ее ярусах, но бывшая митрополичья комната на правой стороне на хорах собора уцелела. 30 ноября 1943 г. специальная комиссия под председательством митрополита Алексия составила акт об общем ущербе, причиненном собору фашистами. Кроме владыки в комиссию входили новый председатель приходского совета Е. А. Варганова, бухгалтер Л. Н. Парийский, секретарь «двадцатки» А. Панфилова и три архитектора-эксперта Государственной инспекции по охране памятников. Ущерб был оценен в 5514 тыс. рублей. Здание было разрушено на 7,53%, причем лестницы были разрушены полностью, окна уничтожены на 80%, электроосвещение, водопровод и канализация – на 60%, печи и полы – на 20%, крыша – на 12%[25].
Весь период блокады в соборе хранились большие ценности. Согласно акту от 10 октября 1942 г. на учете в Госфонде числилось 35 серебряных предметов храма: «ящичек с реликвиями от преп. Серафима», 3 Евангелия в серебряной оправе, 3 чаши, 4 креста, ковшичек, 2 дискоса, 4 тарелочки, 11 икон в серебряных ризах и т. д.[26] Прихожане и священнослужители сберегли их.
Летом и осенью 1942 г. прихожане собора активно занимались огородами, запасая продукты для второй блокадной зимы. Многие из них также были привлечены к заготовке дров и строительству оборонительных сооружений. Враг по-прежнему стоял под стенами города, несколько месяцев существовала угроза нового штурма. Наконец, 18 января 1943 г. блокада Ленинграда была прорвана, однако обстрелы и бомбежки продолжались. Следует отметить, что представители духовенства наравне со всеми жителями несли труды по обороне города, входили в группы самозащиты МПВО. Например, в справке, выданной 17 октября 1943 г. архимандриту Владимиру (Кобецу) Василеостровским райжилуправлением говорилось, что он «состоит бойцом группы самозащиты дома, активно участвует во всех мероприятиях обороны Ленинграда, несет дежурства, участвовал в тушении зажигательных бомб». В газетном сообщении о вручении медали «За оборону Ленинграда» протоиерею Михаилу Славнитскому отмечалось, что он состоит в группе самозащиты и несет дежурство по обеспечению общественного порядка в своем доме[27].
Активно включилось духовенство города в подписку на военные займы, сбор пожертвований в фонд обороны. К 1 июня 1944 г. сумма таких пожертвований достигла 390 тыс. рублей, в том числе митрополит Алексий внес 50 тыс. рублей, протоиереи П. Тарасов – 44 тыс., В. Румянцев – 29 тыс., Н. Ломакин – 24 тыс. рублей, золотой крест и кольцо с бриллиантами, А. Мошинский – 29 тыс., Ф. Поляков – 23,2 тыс., А. Смирнов – 21 тыс., М. Славнитский – 17,4 тыс., а протодиакон Л. И. Егоровский, сдавший 49 тыс. рублей, получил персональную телеграмму с благодарностью от И. В. Сталина[28].
Однако основной поток даяний шел от верующих. Хотя к середине 1942 г. население Ленинграда резко сократилось, деятельность городских церквей, особенно патриотическая работа, не только не пришла в упадок, но даже возросла. Оставшиеся ленинградцы сплачивались вокруг своих храмов. Так, доходы Князь-Владимирского собора в 1942 г. несколько снизились по сравнению с 1941 г. и составили 501 082 рублей, но уже в 1943 г. выросли почти вдвое. При доходах общины за первый год войны в 762 тыс. рублей расходы с учетом запасных сумм составили 1388 тыс.: взносы в городской комитет Красного Креста – 998 тыс., зарплата рабочим и служащим – 135,5 тыс., оплата хора – 94 тыс., страховые взносы – 30 тыс., покупка свечей и воска – 26 тыс. и т. д. Расходы за весь 1942 г. равнялись 498 тыс. рублей: пожертвования Красному Кресту – 202 тыс., зарплата рабочим и служащим – 111,5 тыс., оплата хора – 31 тыс., закупка свечей воска и вина – 32,5 тыс., ремонтные работы – 20 тыс. рублей и др.
Интересно просмотреть динамику изменения доходов по месяцам: в июле 1941 г. они равнялись 83,9 тыс. рублей, в октябре 1941 г. выросли до 92,6 тыс., затем сократились в самые тяжелые зимние месяцы: в январе 1942 г. до 28,6 тыс. и в феврале до 27,4 тыс., в марте доходы вновь увеличились до 83,7 тыс., потом в результате массовой эвакуации прихожан уменьшились в мае до 56,4 тыс., а в июле 1942 – до 15,5 тыс. рублей. После этого, хотя население города оставалось постоянным, вновь начался поразительно быстрый рост – в декабре 1942 г. – 61 тыс., а в апреле 1943 г. – 177,5 тыс. рублей(!). За весь 1943 г. доходы равнялись 922,7 тыс., а расходы 923 тыс., причем 76% их или 725 045 рублей были внесены на строительство танковой колонны имени Димитрия Донского, на зарплату рабочим и служащим пошло 85,5 тыс., содержание хора – 21 тыс., хозяйственные расходы – 44,7 тыс., закупку свечей, воска и вина – 23,5 тыс., ремонтные работы – 18,4 тыс., оплату командировки Л. Н. Парийского в освобожденные районы Ленинградской области – 11 тыс., взнос Московской Патриархии – 8 тыс. рублей и т. д. Чистая прибыль за 1943 г. составила 694 тыс. рублей и вся она была внесена в фонд обороны, как и пожертвованные прихожанами 424 г серебра[29].
Особенно большой подъем вызвало обращение Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия 30 декабря 1942 г. с призывом начать сбор средств на танковую колонну имени Димитрия Донского. Уже через 4 месяца была собрана необходимая сумма, превышавшая 8 млн рублей, из них 1 млн являлся ленинградским. Вносились также пожертвования на авиаэскадрилью имени Александра Невского, ко дню Красной армии 1943 г. в госпитали города и войсковые лазареты поступило свыше 600 остро необходимых полотенец и т. д.[30]
В своем Пасхальном послании 1943 г. митрополит Алексий писал: «Второй раз уже встречаем мы светлый праздник в грозных условиях отечественной войны, и свет духовного созерцания заслоняется туманом скорби, и заботливые помыслы прерывают нить радостных размышлений и светлых чувств… В чем же источник силы, проявляющейся у наших защитников, не щадящих жизни своей для спасения Родины?.. Враг угрожает не только тебе или мне, или вообще отдельным группам общества: он угрожает Отечеству, угрожает тому, что одинаково дорого и вождю, и воину, и священнику, и рабочему человеку, и крестьянину… Во всех нас заговорил русский, сын одного Отечества, и все встали не за себя, не за свои личные блага, а за общую Мать-Родину, которой грозит разорение и гибель. Все сознают, что не жертвующий собой и всем своим достоянием для обороны государства является изменником Отечества. Такое святое чувство, соединяющее людей, превращает человека в героя, таким героизмом, во имя любви к Родине, проникнут весь народ. А над всем сим – непоколебимая вера, присущая русскому православному человеку, вера в бесконечную милость Божию, сильную превозмочь гордость насилия и даровать победу народу, явившему столь великую крепость духа в годину тяжелой опасности. “Бог нам прибежище и сила” (Пс 45.2). Это ли, братие, не может возбудить в наших душах радость и светлые надежды? Это ли не может в нас влить новые силы – поддержать величие нашей страны нелицемерным служением?»[31]. В Пасхальную ночь с 24 на 25 апреля комендантский час был отменен, и служба состоялась ночью. «На Пасху 1943 года собор был переполнен!» – вспоминал о богослужении в храме св. кн. Владимира Н. Н. Розов.
В «Послании к Ленинградской пастве» от 22 июня 1943 г., во вторую годовщину начала войны, митрополит Алексий еще раз отметил патриотическую деятельность своей паствы: «Как охотно и обильно всюду текли жертвы на воинские нужды и на подарки – подлинные дары любви воинам, а также больным и раненым. И текли, и текут, и будут течь обильными неиссякаемыми потоками, свидетельствуя о неиссякаемой любви нашей и преданности делу спасения Отечества, в твердой вере, что и для всех нас не оскудеет дивная помощь Божия». В этом послании митрополит подвел итоги войны за прошедшие 2 года и призвал всех благословить Бога-Избавителя, даровавшего нашему воинству славные победы над врагом: «Мы знаем, что верен Бог и неложен в обетованиях Своих: Он посылает Свою помощь, и еще большую пошлет для покорения не только врагов наших, но и самого духа вражды и тревоги, этого темного духа фашизма, который уже столько времени колеблет Европу… Сегодня в знаменательный для нас день мы с особенным усердием соединяемся в молитве и “приносим Господу жертву хвалы, и возвещаем о делах Его пением”, и молим Его благость, да умножит Он силу нашего воинства для окончательного одоления врага. Да успокоится и почиет сердце наше пред Господом! Довольно торжествовала смерть и печаль! Да пошлет Господь торжество жизни и радости! Да сохранит Он град сей и живущих, и молящихся в нем!»[32]
Следует отметить, что некоторые священнослужители в период блокады писали антифашистские стихотворения. Например, протоиерей Павел Тарасов 20–22 марта 1943 г. сочинил 2, хотя и неумелых, но искренних стихотворения. Одно было посвящено родной армии: «Пусть знает подлый враг, что нет той силы, / Что сможет полонить советский наш народ. / Что воин наш – сын Родины любимый, / С победой все идет и все пойдет вперед». Другое стихотворение назвалось «Гитлеру»: «Над миром ты всюду несчастье, / И голод, и слезы несешь. / Но близок уж день тот, когда ты / Своей головы не снесешь»[33].
Эта патриотическая деятельность православных верующих оказала существенное воздействие на позицию советских властей. К началу Великой Отечественной войны отношения между государством и религиозными организациями в СССР были далеки от нормальных. Особенно жестокие антицерковные гонения осуществлялись в 1930-х гг., правда, к 1940-м гг. сталинское окружение, в основном под влиянием внешнеполитических обстоятельств, отказалось от запланированного полного уничтожения православной Церкви в стране. Однако ее положение оставалось трагичным – множество запретов опутывало со всех сторон, сотни священников томились в тюрьмах и лагерях. После вероломного нападения на страну реальная действительность заставила руководство ВКП(б) пересмотреть свою религиозную политику, перейти к диалогу с Церковью. Уже в первый период войны почти прекратились аресты священников, была свернута атеистическая работа. Появилась возможность открывать некоторые закрытые церкви, восстанавливать епископские кафедры.
В Ленинграде также произошли некоторые изменения. Существенным шагом навстречу верующим стало выделение православным приходам минимально необходимого количества вина и муки для причащения богомольцев, так как в блокированном городе эти продукты купить было невозможно. В самый разгар страшной голодной зимы с 29 декабря 1941 г. по 3 января 1942 г. 7 православным общинам города были впервые выделены в общей сложности 85 кг муки и 100 бутылок (75 литров) вина. Больше всего получили Николо-Богоявленский и Спасо-Преображенский соборы – по 20 кг и 30 бутылок, остальные церкви – в основном по 10 кг и 10 бутылок, при этом Князь-Владимирскому собору не дали ничего. Продукты выдавались не бесплатно, прихожане оплачивали их по государственным расценкам[34]. Следующая выдача общинам состоялась через полтора месяца – 17–23 февраля 1942 г. Теперь им передали 160 кг муки и 150 бутылок вина, причем Князь-Владимирский собор получил 30 кг и 40 бутылок[35].
26 февраля старшему инспектору сектора адмнадзора Ленсовета А. Татаринцевой поступила письменная благодарность от верующих, в которой говорилось: «Князь-Владимирский собор сообщает о получении 23 февраля с. г. по разверстке Ленгоротдела вина и муки для культовых надобностей и приносит Вам глубокую благодарность за оказанное Вами содействие в деле получения этих крайне необходимых продуктов». Конечно, выделяемых продуктов хватало лишь для удовлетворения минимальных богослужебных потребностей. Так, например, согласно свидетельству прихожан, в мае 1942 г. просфоры были размером с пятикопеечную монету, а вина выделялось не более двух столовых ложек на службу[36]. Начиная с февраля 1942 г. выдача продуктов для богослужений стала ежемесячной. Размер ее на протяжении 2 лет почти не менялся.
Помимо предоставления продуктов для богослужений городские власти сделали и другие уступки верующим. Когда 1 декабря 1941 г. приходской совет Князь-Владимирского собора обратился в Трест столовых Петроградского района с просьбой прикрепить к одной из столовых 9 сторожей и агента по снабжению храма, эта просьба была удовлетворена. Явной уступкой Церкви стало последовавшее в апреле 1942 г. разрешение в ряде крупных городов совершать Пасхальный крестный ход вокруг храмов с зажженными свечами. Произошло фактическое снятие некоторых ограничений на внебогослужебную деятельность, проведение массовых религиозных церемоний. О них даже стали сообщать в средствах массовой информации. Так, по указанию городского руководства фотографы В. Г. Куликов и А. А. Шабанов снимали во время богослужения внутренний и внешний вид соборов и церквей Ленинграда на Пасху 1942 г. и Рождество 1943 г.[37]
В начале 1943 г. И. В. Сталин и его ближайшее окружение пришли к окончательному решению о необходимости приступить к нормализации государственно-церковных отношений. На него повлияли внутренние и внешнеполитические факторы. Одной из причин была активная патриотическая деятельность подавляющего большинства духовенства и мирян. За полтора года войны, несмотря на отсутствие необходимого аппарата управления, печатного органа и юридического статуса, православная Церковь показала свою силу в борьбе против фашизма, сумела во многом расширить и упрочить влияние в стране. Один из руководителей органов безопасности и разведки, П. А. Судоплатов, свидетельствовал, что информацию оперативных работников НКВД, действовавших на оккупированной территории, «о патриотическом настрое церковных кругов совпала с неофициальными зондажными просьбами Рузвельта, переданными через Гарримана Сталину, улучшить политическое и правовое положение православной церкви»[38].
Определенное значение имело обращение в ходе войны к русским национальным патриотическим традициям. «Идеологическая работа в массах» приобрела совершенно иные, чем прежде, черты. Этот поворот осуществлялся целенаправленно во всех областях – от культурно-исторической до религиозной. В процессе завершения перехода от интернационального к национально-патриотическому курсу Церкви отводилась роль катализатора и цементирующего компонента. В ней снова увидели опору государственности и патриотизма. Уже 7 ноября 1941 г. И. В. Сталин включил в свою речь во время военного парада на Красной площади наряду с именами Козьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова и Михаила Кутузова упомянутые в обращении митрополита Сергия (Страгородского) в первый день войны имена святых князей Александра Невского и Димитрия Донского. В кинохронике начали показывать немыслимые еще недавно кадры: в освобожденных городах жители с иконами встречают советских солдат, и некоторые из бойцов, осеняя себя крестным знамением, прикладываются к иконам; освящается танковая колонна, построенная на пожертвования верующих и т. д.
Помимо обращения к национальным патриотическим традициям советское руководство стремилось нейтрализовать воздействие гитлеровской пропаганды, представлявшей Германию защитницей христианства в России. В конце 1942 – начале 1943 г. были освобождены некоторые края и области на юге РСФСР, и Московская Патриархия понадобилась для введения в контролируемое русло стихийно возродившейся церковной жизни на подвергшихся оккупации территориях. Уже вскоре на эти земли было направлено до 50% начавшего быстро расти епископата Патриархии.
Самым существенным образом влияли и отношения с союзниками – США и Великобританией. Несомненно, Верховный главнокомандующий действовал по заранее разработанному плану и с некоторых пор стал уделять Церкви значительное внимание для придания собственному режиму власти видимости демократического, веротерпимого государства. В его расчетах Московской Патриархии отводилась существенная роль в налаживании контактов с патриотическим движением, религиозными кругами на Балканах, Ближнем Востоке, в Северной Африке, установлении связей с влиятельными течениями в Англии, США, Канаде, способными оказать воздействие на правительство. Шаги И. В. Сталина навстречу Церкви вызвали симпатию в этих странах. Однако даже отношения с союзниками по антигитлеровской коалиции были здесь не главными. Внешнеполитические планы «вождя народов» были гораздо более глобальными. С весны 1943 г., когда исход войны стал ясен, он начал размышлять о будущем послевоенном переделе мира, разрабатывать планы создания мировой державы. В этих имперских замыслах Церкви отводилась немаловажная роль. 5 июня 1943 г. Сталин подписал секретное постановление Государственного комитета обороны «Об утверждении мероприятий по улучшению работы разведывательных органов СССР», в котором религиозные организации впервые были отнесены к категории интересов советской внешней разведки[39].
Изменение государственно-церковных отношений можно рассматривать как негласное признание «вождем народов» своей крупной политической ошибки, которое далось ему не без труда. Но Сталин руководствовался, прежде всего, прагматическими расчетами, в свете которых все идеологические и т. п. аргументы отходили на задний план. Инициатива этого поворота всецело принадлежала председателю СНК, никто из его окружения, как показывает анализ их идейных позиций, изучение личных качеств, документов, не мог предложить таких радикальных перемен.
Неизбежность значительного изменения курса государственной ре­лигиозной политики стала ощущаться многими связанными с Церковью людьми уже вскоре после победы в Сталинградской битве. В Ленинграде городское руководство также с большей охотой шло навстречу просьбам верующих. Важной вехой во взаимоотношениях государства и Церкви в блокированном городе стало 1 мая 1943 г. В этот день была введена новая «Инструкция об отнесении населения к группам снабжения при выдаче продовольственных и промтоварных карточек». Служители культа были приравнены в ней к советским служащим, а ведь в 1918–1937 гг. они относились к так называемым лишенцам[40].
Летом комендант Князь-Владимирского собора Л. Н. Парийский впервые исполнил ответственное поручение властей – с 5 июля по 26 августа он был командирован в Тихвинский, Демянский, Лычковский, Валучский, Поддорский и Молвотицкий районы Ленинградской области (часть из которых недавно освободили от немецкой оккупации) с целью получения представления о религиозной жизни в них. После окончания поездки Парийский представил в административный отдел Ленсовета подробный отчет[41]. Позднее, в 1944 г. Парийский выполнял подобные поручения неоднократно.
Важнейшей вехой новой религиозной политики стало 4 сентября 1943 г. Днем на даче у Сталина прошло совещание с участием Г. Маленкова, Л. Берии, представителей НКГБ, на котором обсуждался новый курс государственной религиозной политики. Вечером же состоялся официальный прием в Кремле И. В. Сталиным и В. М. Молотовым митрополитов Сергия (Страгородского), Алексия (Симанского) и Николая (Ярушевича). В архивном деле сохранилась запись беседы в ходе этой «исторической» встречи, сделанная присутствовавшим на ней полковником госбезопасности Г. Г. Карповым.
Согласно этой записи иерархам было сказано, что со стороны правительства нет возражений против желания Церкви избрать на Соборе епископов Патриарха и создать постоянный Синод, причем Сталин настоял на созыве Собора через 3-4 дня. Митрополит Алексий в числе других высказался за образование Синода и обосновал это предложение как наиболее желаемую и приемлемую форму, сказав также, что избрание Патриарха на Архиерейском соборе считает вполне каноничным. Далее митрополит Сергий поднял, а владыка Алексий развил вопрос о подготовке кадров духовенства, оба просили у Сталина разрешения организовать богословские курсы при некоторых епархиях. Относительно открытия новых храмов митрополит Алексий также поддержал в разговоре Патриаршего Местоблюстителя, отметив неравномерность распределения церквей в Советском Союзе и, высказав пожелание в первую очередь открывать их в областях и краях, где совсем нет храмов или где их очень мало. В ответ было дано разрешение на открытие Духовных академий и училищ, дополнительных приходов в епархиях, выпуск ежемесячного церковного журнала. «Затем митрополит Алексий поднял вопрос перед т[оварищем] Сталиным об освобождении некоторых архиереев, находящихся в ссылке, лагерях, тюрьмах и т. д. Товарищ Сталин сказал им: “Представьте такой список, его рассмотрим”. В заключение беседы Ленинградский владыка остановился на вопросах, имеющих отношение к “церковной кассе”». Кавычки так? В сделанной Карповым записи об этом говорится так: «а) митрополит Алексий сказал, что он считает необходимым предоставление епархиям права отчислять некоторые суммы из касс церквей и из касс епархий в кассу центрального церковного аппарата для его содержания (Патриархия, Синод), и в связи с этим же митрополит Алексий привел пример, что инспектор по административному надзору Ленсовета Татаринцева такие отчисления делать не разрешила; б) что в связи с этим же вопросом он, а также митрополиты Сергий и Николай считают необходимым, чтобы было изменено Положение о церковном управлении, а именно, чтобы священнослужителям было дано право быть членами исполнительного органа церкви. Товарищ Сталин сказал, что против этого возражений нет». Председатель Совнаркома заверил, что Церковь может рассчитывать на помощь правительства[42].
Правда, в дальнейшем многие обещания остались не выполнены. Для Сталина оказалось важным, прежде всего, создать видимость благополучия в ре­лигиозном вопросе, а за этой ширмой поставить Церковь под жесткий контроль, встроить ее в систему режима своей власти. Неслучайно данную работу он поручил Наркомату госбезопасности. Для осуществления контролирующей роли по постановлению СНК от 14 сентября был создан специальный орган – Совет по делам Русской православной церкви при правительстве СССР во главе с полковником госбезопасности Г. Г. Карповым. Согласно Положению о Совете, он должен был иметь своих уполномоченных при облисполкомах, и 21 февраля 1944 г. решением Леноблисполкома уполномоченным по Ленинградской области был назначен полковник госбезопасности А. И. Кушнарев, сразу установивший тесный контакт с митрополитом Алексием.
Глубокие изменения в жизни Русской Православной Церкви начались сразу же после встречи в Кремле. Уже 8 сентября в Москве состоялся Собор епископов, на котором 19 иерархов единогласно избрали Святейшим Патриархом Московским и всея Руси митрополита Сергия. Собор также обратился к христианам всего мира с призывом объединиться для окончательной победы над фашизмом. Митрополит Алексий принял самое активное участие в предсоборной деятельности и выступил на Соборе с докладом «Долг христианина перед Церковью и Родиной в эпоху отечественной войны». В этом выступлении была обрисована яркая картина бедствий многострадального Ленинграда и содержался призыв к ленинградской пастве сохранить до конца верность Богу и Его Промыслу, верность заветам Святой Церкви, чтобы в верующих сердцах непристанно горело апостольское слово: «Сия есть победа, победившая мир – вера наша»[43]. 12 сентября 1943 г., на праздник перенесения мощей святого князя Александра Невского в Петербург, в Богоявленском Елоховском соборе Москвы произошла интронизация Патриарха. Вручил новоизбранному Первосвятителю патриарший жезл митрополит Алексий.
С осени 1943 г. представителей ленинградского духовенства стали привлекать к участию в общегородской общественной работе. Так, протоиерей Павел Тарасов участвовал в деятельности городской специальной комиссии, а протоиерей Николай Ломакин – в городской и областной Комиссиях по расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков. Митрополит Алексий вел переговоры о подготовке и издании книги о патриотической работе в Ленинградской епархии в годы войны (в итоге книга не вышла). А 11 октября 1943 г. по поручению Президиума Верховного Совета СССР впервые за все годы советской власти 12 ленинградским священнослужителям были вручены правительственные награды – медали «За оборону Ленинграда», в том числе протоиереям Михаилу Славнитскому, Павлу Тарасову, Николаю Ломакину и Филофею Полякову. Принимая медаль, митрополит Алексий сказал: «Я благодарю советское правительство за высокую честь, оказанную мне. Верующие православной Церкви в нашем городе посильно помогают нашей славной Красной армии и молят Бога о ниспослании победы русскому оружию и о скорейшем разгроме немецко-фашистских захватчиков. Я заверяю правительство, что и впредь священнослужители православной Церкви и верующие нашего города-героя будут вносить свою лепту в фонд обороны любимой Отчизны, будут усердно молить Всевышнего о скорейшем изгнании гитлеровских супостатов с родной русской земли, будут возносить молитвы за здоровье народного вождя Иосифа Сталина»[44]. Позднее этой медалью наградили еще несколько членов причта и церковнослужителей Князь-Владимирского собора.
Торжественно и празднично отмечалось ленинградским духовенством и верующими полное освобождение города от вражеской блокады. В Князь-Владимирском соборе, как и в других храмах, по благословению митрополита 23 января 1944 г. было совершено благодарственное молебствие, перед началом которого недавно назначенный настоятелем протоиерей Филофей Поляков зачитал слово владыки Алексия: «Слава в вышних Богу, даровавшему нашим доблестным воинам новую блестящую победу на нашем родном, близком нам Ленинградском фронте... Эта победа окрылит дух нашего воинства и, как целительный елей утешения, падет на сердце каждого ленинградца, для которого дорога каждая пядь его родной земли»[45].
Сбылось пророчество свт. Митрофана Воронежского, сказавшего в 1682 г. молодому Петру I, собиравшемуся строить новую столицу России: «Казанская икона будет покровом города и всего народа твоего. До тех пор, пока икона Казанская будет в столице и перед нею будут молиться православные, в город не ступит вражеская нога»[46].
Протоиерей Филофей Поляков был настоятелем Князь-Владимирского собора с 12 января 1944 до марта 1946 г. В последний период войны (с января 1944 г.) помимо него и архимандрита Владимира (Кобеца) в храме также служил священник Симеон Рождественский.
15 мая 1944 г. скончался Святейший Патриарх Сергий. В этот же день на экстренном заседании Священного Синода было принято постановление «о вступлении в должность Патриаршего Местоблюстителя, согласно завещанию Патриарха, митрополита Ленинградского и Новгородского Алексия и о возношении его имени за богослужением во всех храмах Русской Православной Церкви»[47].
В первом же своем послании ко всей Русской Православной Церкви Владыка призвал верующих усилить молитвы о победе: «Мы переживаем время, когда Господь дарует нам утешение видеть близость победы нашего оружия над врагом. Усилим, братие, нашу молитву о небесной помощи нашему воинству, усилим нашу, хотя малую, как капля в море, но если она дается от искреннего сердца, действенную помощь на нужды военные; и словом, и примером не престанем призывать нашу паству к бодрости душевной, к непоколебимой вере в торжество правды, в победу нашего правого дела»[48].
Став Патриаршим Местоблюстителем, владыка Алексий сохранил пост Ленинградского митрополита, хотя постоянно заниматься делами епархии он уже не мог. И 26 мая 1944 г. на заседании Священного Синода было заслушано его предложение: «Ввиду того, что на должности Патриаршего Местоблюстителя мне придется большую часть времени находиться в Москве, а между тем при постепенном освобождении районов Ленинградской области особенно требуется в настоящее время присутствие архиерея в Ленинграде для разрешения ряда вопросов церковной жизни в епархиях области – Ленинградской, Новгородской, Псковской и Боровичской – предлагаю Священному Синоду переместить Преосвященного архиепископа Саратовского владыку Григория на Псковскую кафедру». Соответствующее постановление о перемещении владыки Григория (Чукова) с титулом архиепископа Псковского и Порховского и поручением ему временного управления указанными епархиями было принято[49].
С сентября 1944 г. он стал руководить также Вологодской и Олонецкой епархиями. Поселился архиепископ в бывшей маленькой комнате митрополита Алексия на хорах Князь-Владимирского собора и прожил там полтора года. Лишь 1 декабря 1945 г. он переехал в прежнюю резиденцию митрополита Алексия в здании кафедрального Николо-Богоявленского собора. В сентябре 1945 г. владыка Григорий был назначен митрополитом Ленинградским и Новгородским, хотя в начале года на этот пост намечался митрополит Крутицкий Николай (Ярушевич), управляющий Московской епархией; ему была даже выделена квартира в Ленинграде.[50]
На заключительном этапе войны в Ленинградской епархии ощущался явный религиозный подъем. Это наглядно подтверждают статистические данные. Количество отпеваний покойников в церквах города в целом оставалось на стабильно высоком уровне: в 1944 г. – 1816, за январь–сентябрь 1945 г. – 1479 отпеваний, что составило в 1-м квартале 1944 г. 42,8 % захоронений на кладбищах Ленинграда, во 2-м квартале – 48,2%, в 3-м – 24,6%, в 4-м – 26%, в 1-м квартале 1945 г. – 30%, во 2-м – 24,5% в 3-м – 22,9%. В результате значительно выросли доходы городских храмов: в Князь-Владимирском соборе в январе–сентябре 1945 г. они составили 288,4 тыс. рублей, увеличившись, по сравнению с тем же периодом прошлого года, на 162,6%. Соответственно быстро увеличивались и доходы священнослужителей, в 1944 г. у трех членов причта собора они составили от 74 420 до 114 190 рублей. Правда, подавляющую часть заработанных средств священники выплачивали в виде различных налогов[51].
В 1944 г. ленинградские храмы уже делали крупные взносы на содержание Патриархии и епархиальные нужды, которые ежемесячно составляли соответственно 20 и 48 тыс. рублей. При этом Князь-Владимирский собор вносил 6 тыс. рублей. Продолжалось в 1944 г. и начавшееся в конце 1941 г. выделение городскими властями вина и муки для богослужений, теперь оно уже шло через Ленинградского уполномоченного Совета по делам Русской православной церкви. На Князь-Владимирский собор по его разнарядке ежемесячно выделялось 30 л вина и 30 кг муки[52]. В условиях религиозного подъема их явно не хватало и, таким образом, выделяемые (при сохранявшейся карточной системе) для богослужебных целей продукты фактически превратились из поддержки в средство сдерживания роста посещаемости церквей, который, впрочем, остановить не удавалось.
Религиозный подъем проявился и в том, что с освобождением Ленинграда от блокады патриотическое движение верующих в епархии еще более усилилось. Прихожане Князь-Владимирского собора 14 января 1944 г. внесли 100 тыс. рублей на танковую колонну, 22 февраля сделали «взнос на подарки Красной армии и Ленфронта генерала армии Говорова» в 25 тыс., 29 февраля пожертвовали еще 75 тыс. на танковую колонну и т. д.[53]
Одной из главных задач своей деятельности епархия в это время определила заботу о сиротах. Еще 1 мая 1944 г. владыка Алексий написал следующее заявление: «Принимая горячо к сердцу участь сирот воинов нашей доблестной Красной армии, я и сестра моя Анна Владимировна Погожева, решили отдать принадлежащую нам на станции Сиверская... дачу под детский дом, для детей-сирот воинов Красной армии. Пусть в этом выразится наше посильное участие в великом деле попечения о семьях наших защитников, которые отдали жизнь свою за спасение Родины». 7 июня митрополит передал в фонд обороны хранившийся у него кусок платины, весом 200 г[54]. Ленинградским верующим была близка и понятна боль многострадальных детских сердец. По примеру своего духовного вдохновителя они первыми выступили с инициативой оказания помощи осиротевшим детям.
Возглавив Русскую Православную Церковь, митрополит Алексий поддержал почин ленинградцев в общецерковном призыве. 25 октября 1944 г. он опубликовал послание о начале сбора средств в фонд помощи детям и семьям военнослужащих[55]. Общая сумма патриотических взносов общины Князь-Владимирского собора за июль 1941 г. – июнь 1945 г. составила 3585 327 рублей, в том числе в фонд обороны – 1628 714, на Красный Крест – 1093 441, на подарки бойцам – 25 тыс. и в фонд помощи семьям военнослужащих – 838 172 рубля.
31 января 1945 г. в Москве начал работу Поместный Собор Русской Православной Церкви, такого полномочного собрания ее духовенства и мирян не было с 1918 г. На первом его заседании было обсуждено и принято Положение об управлении Русской Православной Церковью, а на втором – 2 февраля – Ленинградского митрополита Алексия единогласно выбрали Святейшим Патриархом Московским и всея Руси. Его самоотверженная деятельность во время блокады Ленинграда значительно способствовала росту авторитета среди верующих и общественности страны. 4 февраля состоялась торжественная интронизация Патриарха в Богоявленском соборе[56].
Вскоре после своего избрания Патриархом Алексий I посетил (23 марта – 4 апреля) ставший ему родным за долгие годы Ленинград. 1 апреля после торжественного богослужения Первосвятитель произнес надолго запомнившуюся ленинградцам проповедь: «Вспоминается мне, как под грохот орудий, под страхом смерти вы спешили прийти в этот святой храм, чтобы излить перед Господом свои скорбные чувства... Вспоминая, как мы совершали богослужения под грохот разрывов, при звоне падающих стекол, и не знали, что с нами будет через несколько минут... Я вижу многострадальный наш город, и теперь еще носящий язвы и раны пережитых страданий. Вместе с тем я вижу и помощь Господню, излившуюся на нас. И хочется мне сказать: Град возлюбленный! Много горького пришлось пережить тебе, но теперь ты, как Лазарь, восстаешь из гроба и залечиваешь свои раны, а скоро и предстанешь в прежней красоте... Я много мог бы еще сказать вам, много мог бы говорить о той любви, которую чувствую к вам, моей бывшей возлюбленной пастве, мог бы сказать, что с радостью хотел бы по-прежнему продолжить свое служение среди вас, что хотел бы, чтобы Святейший Патриарх Сергий был жив, чтобы не случилось со мною того, что случилось. Но меня останавливает слово Христово: “Кто любит отца своего или матерь свою паче Мене, несть Мене достоин”… Я призываю благословение Божие на град сей, на братий сопастырей моих, о которых сохраняю самые теплые воспоминания... Я призываю Божие благословение на всех вас, братие и сестры, на ваши дома, на ваши семейства и на всех, кто прибегает к помощи Божией. Мы молимся вместе с вами о наших дорогих воинах и о павших в боях за Родину, увенчанных за свой подвиг венцом славы в Царствии Небесном. И будем молиться, чтобы Господь простер благословение Свое над всей Русской Православной Церковью и над дорогой Родиной нашей. Аминь»[57]. Прихожане Князь-Владимирского собора вместе со всеми горожанами отстояли город святого апостола Петра.
 
 

© Шкаровский М. В., 2018
 
[1] Русская Православная Церковь и Великая Отечественная война: Сборник церковных документов. М., 1943. С. 54.
[2] Правда о религии в России. М., 1942. С. 104.
[3] Куроедов В. А. Религия и Церковь в Советском государстве. М., 1981. С. 98.
[4] Центральный государственный архив Санкт-Петербурга (далее – ЦГА СПб), ф. 7384, оп. 33, д. 79, л. 1.
[5] Там же, д. 209, л. 148–155.
[6] Там же, л. 63, 146.
[7] Там же, ф. 9324, оп. 1, д. 7, л. 19.
[8] Там же, ф. 7384, оп. 33, д. 209, л. 109–110.
[9] Там же, л. 47, 140а.
[10] Как мы переживали в Ленинграде первый год войны // Журнал Московской Патриархии. 1943. № 3. С. 30–31.
[11] Великую победу предопределила победа духовная // Вятский епархиальный вестник. 1992. № 5. С. 4; Заступница усердная… // Московский журнал. 1993. № 10. С. 24–28; Россия накануне Второго Пришествия. Троице-Сергиева Лавра, 1993. С. 239–241.
[12] Журнал Московской Патриархии. 1945. № 4. С. 26.
[13] Якунин В. Н. Вклад Русской Православной Церкви в победу над фашизмом и укрепление государственно-церковных отношений в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. Тольятти, 2002. С. 159–160.
[14] Как мы переживали в Ленинграде первый год войны. С. 30–31.
[15] Журнал Московской Патриархии. 1943. № 1. С. 11.
[16] Патриарх Сергий и его духовное наследство. М., 1947. С. 289.
[17] ЦГА СПб, ф. 7384, оп. 33, д. 209, л. 50, 157, 203, д. 62, л. 80.
[18] Там же, д. 209, л. 141, 159.
[19] Там же, л. 243.
[20] Архив Санкт-Петербургской епархии, ф. 1, оп. 3, ч. 2, д. 9, л. 9.
[21] Кононенко В. Память блокады // Наука и религия. 1988. № 5. С. 12.
[22] Правда о религии в России. С. 257.
[23] Из собрания блокадного храма; Кононенко В. Указ. соч. С. 13.
[24] ЦГА СПб, ф.7384, оп. 33, д. 209, л. 174, 245.
[25] Там же, л. 245–248.
[26] Там же, л. 176.
[27] Там же, л. 243; Ленинградская правда. 1943. 17 октября.
[28] ЦГА СПб, ф. 9324, оп. 1, д. 4, л. 45.
[29] Там же, ф. 7384, оп. 33, д. 209, л. 190, 199, 259; д. 210, д. 81, л. 1.
[30] Там же, д. 209, л. 199; д. 210, л. 1–11.
[31] Одинцов М. И. Религиозные организации в СССР накануне и в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. М., 1995. С. 70–73.
[32] Русская Православная Церковь и Великая Отечественная война. С. 64–65.
[33] ЦГА СПб, ф. 7384, оп. 33, д. 62, л. 146–147.
[34] Там же, л. 120, д. 80, л. 1.
[35] Там же, л. 9.
[36] Там же, д. 209, л. 156; д. 153, л. 121.
[37] Там же, д. 76, л. 153.
[38] Судоплатов П. А. «Остаюсь единственным свидетелем...» // Молодая гвардия. 1995. № 5. С. 40.
[39] Кнышевский П. Н. Истоки тотального шпионажа // Государственная безопасность и демократия. 1993. № 2. С. 45.
[40] Галкин А. К. Город в осаде. Малоизвестные страницы церковной жизни блокадного Ленинграда // Санкт-Петербургские епархиальные ведомости. 2003. Вып. 30/31. С. 244.
[41] ЦГА СПб, ф. 7384, оп. 33, д. 62, л. 124, 126; д. 77, л. 183.
[42] ГА РФ, ф. 6991, оп. 1, д. 1, л. 1–10.
[43] Добрынин М. 50-летие епископского служения Святейшего Патриарха Алексия // Журнал Московской Патриархии. 1963. № 5. С. 68.
[44] Ленинградская правда. 1943. 17 октября.
[45] Благодарственные молебны в Ленинграде // Журнал Московской Патриархии. 1944. № 2. С. 11–12.
[46] Очерки истории Санкт-Петербургской епархии. СПб., 1994. С. 26.
[47] Журнал Московской Патриархии. 1944. № 5. С. 1.
[48] Добрынин М. Указ соч. С. 70–71.
[49] ЦГА СПб, ф. 9324, оп. 1, д. 13, л. 34.
[50] Там же, д. 12, л. 37, д. 26.
[51] Там же, д. 29, л. 10, 15, 18.
[52] Там же, д. 13, л. 12, 67.
[53] Там же, ф. 7384, оп. 33, д. 81, л. 28–29.
[54] Там же, ф. 9324, оп. 1, д. 10, л. 14; д. 13, л. 19, 48.
[55] Сообщение из епархий // Журнал Московской Патриархии. 1944. № 10. С. 2–3.
[56] Русская Православная Церковь. 988–1988. Вып. 2. М., 1988. С. 58; Павлов С. Церковная жизнь Ленинграда во время блокады 1941–1944 гг. Л., 1983. Машинопись. С. 16.
[57] Журнал Московской Патриархии. 1945. № 5. С. 17.
Форумы