Переговоры об унии православной и католической Церквей в конце XIV — 1-й трети XV в.

Б. Н. Флоря. Исследования по истории Церкви.



Со времени раскола Церквей в 1054 г. идея восстановления единства христианского мира постоянно присутствовала в сознании и православной и католической стороны. История отношений этих двух миров в XII–XIV вв. изобиловала не только конфликтами, связанными прежде всего с экспансией латинян на земли Византии, но и поисками соглашения между ними, периодически находившими выражение в переговорах об унии Церквей.

Хотя к середине XIV в. переговоры такого рода между главными центрами двух миров — Римом и Константинополем — отнюдь не были новостью, этот этап отличался рядом особенностей. Переговоры начались в условиях резкого ослабления Византийской империи под натиском османов. К середине XIV в. империя утратила владения в Малой Азии и османские войска, перейдя Босфор, вторглись в ее европейские провинции. Территория разоренного внешними набегами и внутренними смутами государства ограничивалась Фракией и землями на Пелопоннесе, и оно было неспособно собственными силами дать отпор нашествию. Правители, стоявшие во главе Византии, видели единственный выход в получении помощи от западных государств. В 1366 г. император Иоанн V отправился просить помощи к Людовику Венгерскому. В этих условиях и вопрос об унии Церквей стал приобретать иное, чем ранее, значение. Хорошо ориентировавшаяся в ситуации Римская курия все более определенно давала понять, что она добьется помощи для Византии со стороны западных государств, если греки откажутся от «схизмы»[1]. В этом случае уния должна была осуществиться на условиях, предложенных латинской стороной, и означала бы прежде всего подчинение православной Церкви власти папы[2].

Как показывает поведение императора Иоанна V, правители Византии уже в середине XIV в. ради получения западной помощи были готовы идти на серьезные уступки латинянам. Император в 1369 г. посетил Рим, публично прочитал Римское исповедание веры и выразил повиновение папе, облобызав его ноги[3]. В письмах к папе он сообщал, что вступает на путь сближения с Римом «по совету» своих «баронов»[4]. Понятно, что в среде греческой аристократии, которая, как и императорская власть, могла утратить все с захватом ее владений османами, такая политика могла найти поддержку. С середины XIV в. можно отметить действие не только политических, но и некоторых идейно-культурных факторов, толкавших часть византийского общества к поискам сближения с Римом. В истории Византии XIII–XIV века — это время расширения культурных контактов с латинским миром, серьезного влияния сначала ученой схоластической, а затем и нарождающейся ренессансной культуры Запада на интеллектуальную элиту византийского общества[5]. Наряду с политическим латинофильством в кругах аристократии и духовенства зародилось и идейно-культурное латинофильство, пропагандировавшее сближение двух народов — «греков» и «римлян» — как наследников одной общей цивилизации, созданной их совместными усилиями. Наиболее яркое выражение эти тенденции получили в сочинениях и практической деятельности месадзона (первого министра) императора Иоанна V Димитрия Кидониса, аристократа и интеллектуала, переводчика сочинений Фомы Аквинского на греческий язык[6].

Особенность ситуации, сложившейся во 2-й половине XIV в., состояла в том, что круг сторонников унии Церквей и сближения с латинским миром ограничивался узкой средой близкой ко двору аристократии и образованных интеллектуалов. И Церковь в лице высших иерархов и духовенства, и широкие круги населения были крепко привязаны к идейно-культурным традициям православного мира и не хотели ими жертвовать ради соглашения с «латинянами», в них многие видели врагов не менее опасных, чем турки. Беззастенчивое хозяйничанье итальянских купеческих республик на землях ослабевшей Византии было тем фактором, который поддерживал враждебность населения по отношению к жителям Запада. Предлагавшийся римской стороной способ соединения Церквей мог лишь способствовать усилению таких настроений. Не случайно представители православного духовенства не приняли участия в переговорах императора Иоанна V с Римом и не имели никакого отношения к его обращению в католичество[7].

Православная Церковь, впрочем, не была враждебна самой идее соединения Церквей, но путь, ведущий к такому соединению, видели иначе, чем в Риме. Представлению о соединении Церквей с помощью распоряжений, которые исходили бы от папы Римского или императора, здесь противопоставляли проект созыва Вселенского Собора с участием папы, четырех Восточных патриархов и глав отдельных Церквей, где богословы обеих сторон обсудили бы спорные догматические вопросы. Этот проект, выдвинутый экс-императором Кантакузином (в монашестве Иоасафом) во время переговоров с папским легатом Павлом в 1367 г., получил поддержку православного епископата во главе с Константинопольским патриархом Филофеем. Уверенные в победе своих богословов в догматическом споре, православные иерархи добивались от латинской стороны согласия на то, «что если на Соборе станет явствовать из Священного Писания, что наше учение превосходит учение латинян, то они присоединятся к нам и разделят наше исповедание»[8]. Римские папы упорно отклоняли все предложения о созыве Собора[9]. И это не было случайностью. Согласие на созыв такого Собора поставило бы под сомнение авторитет папы как последней инстанции при рассмотрении спорных догматических вопросов.

В таких условиях переговоры о соединении Церквей не могли привести к позитивным результатам, тем более что никакой обещанной помощи от западных государств так и не появилось. Иоанн V, вернувшись в Константинополь в октябре 1371 г., даже не пытался призывать православных подданных подчиниться власти папы. Контакты Константинопольского двора с Римом не были прерваны, но на пути их продолжения стала «великая схизма» — церковный раскол в католическом мире: во главе Римской Церкви оказались одновременно несколько пап, боровшихся между собой за власть и влияние. Не стало того партнера, который, по мысли политиков из окружения императора, ради установления своей власти над православной Церковью мог побудить западные государства оказать помощь Византии. Между тем опасность со стороны османов продолжала нарастать и император Мануил II, преемник Иоанна V, вынужден был отправиться в длительное (но оказавшееся безрезультатным) путешествие по Европе, чтобы попытаться получить помощь непосредственно от западных государей. Таковы были исторические условия, в которых страны Восточной Европы начали принимать участие в переговорах об унии Церквей.

На территории Восточной Европы отсутствовали многие обстоятельства, побуждавшие элиту византийского общества размышлять о церковной унии. Опасность со стороны мусульманского мира к концу XIV в. серьезно уменьшилась. После поражения Мамая на Куликовом поле и разгрома Тимуром войск его преемника Тохтамыша в Золотой Орде начался период смут, в которые успешно вмешивался наиболее могущественный из восточноевропейских правителей — великий князь литовский Витовт, неоднократно сажавший своих ставленников на ханский трон. Татарские улусы еще могли наносить немалый ущерб соседним государствам, но позиции стран Восточной Европы по отношению к Орде постепенно укреплялись, и восточноевропейские политики могли с оптимизмом смотреть в будущее.

В православном обществе Восточной Европы отсутствовали кризисные явления, способные подтолкнуть его в сторону унии с Римом. Для Северо-Восточной Руси рубеж XIV–XV вв. стал временем не только укрепления и консолидации господствовавших в этом регионе древнерусских княжеств, но и подъема культуры, развивавшейся на традиционной православной основе. Такого культурного оживления и подъема не было на землях Великого княжества Литовского и Польского королевства, однако и кризисных явлений здесь не наблюдалось. Нестроения в церковной жизни на этих землях во 2-й половине XIV в., связанные с отсутствием главы церковной организации — митрополита, на рубеже XIV–XV вв. были успешно преодолены благодаря умелому руководству митрополита Киприана. С ликвидацией Галицкой митрополии восстановили единство церковной организации, создание Подольского и Самборского епископств (просуществовавших, правда, недолго) свидетельствовало об упорядочении церковных дел.

Отсутствовали и интерес к духовным традициям католического мира и осознание общности исторических судеб (как у Греции и Рима), что подтверждается содержанием и оформлением сохранившихся немногих западнорусских рукописей. Как отметил А. Н. Попов, именно в начале XV в. на восточнославянской почве появились первые сборники антилатинских сочинений. В предисловии к одному из них — пергаменной рукописи конца XIV — начала XV в.— указывалось: «Сия книга списана бысть на ересь на латыньскую на утвержение истинным православным християном и на обличение и на посрамление ляховом и латынам»[10]. Упоминание о «ляхах» говорит о том, что сборник действительно появился на восточнославянской почве как реакция на попытки «ляхов» распространять в этом районе католицизм. Факты, таким образом, позволяют говорить о росте враждебности западнорусского православного общества по отношению к латинянам, что не способствовало усилению интереса к идее унии Церквей.

В регионе, однако, существовала сила, заинтересованная в унии православной Церкви с Римом,— католические правительства Польши и Литвы. Государственная власть стремилась к тому, чтобы господствующая религия стала вероисповеданием всего населения государства, при этом, по убеждению правителей, не исключалась возможность использования для этой благой цели насильственных средств. Однако конкретные условия в Польше и Великом княжестве Литовском делали подобный путь нереальным. Когда на огромных территориях не только подавляющее большинство населения, но и многие представители господствовавшего сословия принадлежали к православному вероисповеданию, обращение к насильственным мерам могло привести к катастрофе.

Правда, в распоряжении правителей были и другие способы воздействия на православных подданных, например предоставление привилегированного статуса приверженцам католической религии. Целью этой политики было не только привлечь на «русские» земли приверженцев «истинной» веры, но и побудить православных к смене конфессии. Такая политика давала определенные результаты, но быстро ожидать от ее осуществления коренных перемен не приходилось, тем более что на территории Великого княжества Литовского свобода действий правителя в этом отношении была существенно ограничена. Великое княжество Литовское представляло собой своеобразное объединение из ряда «земель», и отношения некоторых из них с великокняжеской властью определялись «рядом» — соглашением великого князя с феодалами и горожанами — жителями центрального города земли. В дополненном и измененном виде тексты этих соглашений дошли до нас в составе сохранившихся «привилеев» отдельным землям (Волынской, Киевской, Смоленской, Полоцкой, Витебской) конца XV — начала XVI в. Источниковедческое исследование позволило выделить в их составе архаичный слой, воспроизводящий тексты «ряда». В тех привилеях, где лучше сохранились архаичные формуляры, на первом месте стоит обязательство великого князя «в церкви божьи и в именья церковные нам не вступатися»[11]. Можно было бы толковать это установление как гарантию неприкосновенности имуществ православной Церкви[12], однако это обязательство более широкого характера, своего рода гарантия сохранения традиционных межконфессиональных отношений. Показательно, что когда великий князь Александр в 1498 г. передал католическим монахам участок земли у полоцкого замка для строительства костела св. Франциска, то в акте пожалования было специально отмечено, что это сделано с согласия «всех наших русских подданных, благородных и неблагородных, Полоцкой земли» (universis Ruthenis subditis nostris nobilibus et plebeis territorii Polocensis)[13]. В таких условиях единственным путем достижения желаемой цели мирными средствами и в обозримый промежуток времени было бы осуществление унии между православной и католической Церквами.

Существовали и важные внешнеполитические факторы, побуждавшие правительства Польши и Литвы форсировать осуществление такой унии. Объединение Польши и Великого княжества Литовского династической унией и установление своеобразного польского протектората над Литвой было связано с необходимостью собрать воедино силы обоих государств для борьбы с агрессией Тевтонского ордена. Орден был не только сам по себе мощной военной державой, но его силы постоянно увеличивались за счет притока европейского рыцарства из разных стран в Прибалтику для участия в войне католического мира против «неверных». Крещение язычников-литовцев в 1387 г. лишало агрессивную политику Тевтонского ордена ее идеологического обоснования и ослабляло его военную поддержку извне. В этих условиях, стремясь дискредитировать противников и по-прежнему обеспечить себе поддержку европейского рыцарства, Орден стал все чаще обвинять правителей Польши и Литвы в сотрудничестве с «русскими схизматиками», указывая, в частности, на то, что родной брат короля, князь Скиргайло, принял православное крещение и стал ревностным приверженцем этой веры[14]. По мере того как обострялся конфликт Польши и Литвы с Орденом, эти обвинения усиливались. В памятной записке, составленной властями Ордена в 1409 г.[15], они не ограничивались обвинениями противников в заключении направленных против Ордена соглашений с государствами «схизматиков»: Москвой, Великим Новгородом и Псковом. Еще больше места в записке было уделено обвинениям в том, что на территории Великого княжества Литовского благоденствуют «схизматики». Указывалось, что во многих диоцезах существуют по два епископа, один — жалкий и бедный — католик, другой — сильный и богатый — православный. На одного принявшего католическую веру приходится 100 крестившихся по православному обряду, скромных «христианских» храмов мало, зато много прекрасно построенных православных церквей. Власть в государстве осуществляется при посредстве «нехристианских чиновников». В таких условиях после смерти короля-католика все эти земли могут оказаться под властью «русских», которые отделены от «святой Римской Церкви», и нет надежды, что они когда-либо «обратятся к христианству».

Польские политики в свою очередь отвечали обвинениями, что это Орден выступает против Польши и Литвы вместе со «схизматиками»[16]. Однако они хорошо понимали, что, разоблачая и опровергая преувеличения и передержки в аргументации крестоносцев, они не в состоянии опровергнуть главный пункт обвинения — мирное проживание многочисленных «схизматиков» на землях, входивших в состав Великого княжества Литовского и Польского королевства. Пытаясь опровергнуть обвинения, власти демонстративно показывали свою католическую правоверность. Так, в 1412 г. Ягайло в сопровождении иностранных вельмож и прелатов прибыл в Перемышль и приказал передать католикам православный кафедральный собор в этом городе[17]. Однако дальше отдельных, хотя бы и эффектных жестов по этому пути идти было нельзя. Единственным достойным опровержением обвинений Ордена могло стать приведение «схизматиков» к унии с Римом. Тем самым был бы укреплен престиж Польши и молодого Литовского государства перед католической Европой, а Орден утратил бы поддержку европейского рыцарства. Нужна была, если и не сама уния, то по крайней мере явные свидетельства стараний по ее осуществлению. Правители Польши и Литвы должны были предпринимать шаги для принятия унии, даже если бы они не были теми ревностными приверженцами католицизма, какими они являлись в действительности.

Необходимость в таких шагах не стала меньше после того, как в 1410 г. под Грюнвальдом соединенные силы Польши и Литвы нанесли поражение войскам Тевтонского ордена. Польско-литовские войска не смогли вернуть захваченные крестоносцами земли. После заключения в 1411 г. не удовлетворившего союзников мира свой давний спор стороны перенесли на рассмотрение Констанцского Собора, который должен был положить конец затянувшемуся расколу в католической Церкви. Нетрудно предположить, что крестоносцы, обратившись к Собору с просьбой о защите, снова обвиняли правителей Польши и Литвы в сотрудничестве со «схизматиками». Возвращение «схизматиков» на территории Польского королевства и Великого княжества Литовского в лоно Римской Церкви могло бы склонить отцов Собора на сторону Польши и Литвы.

Идти к достижению этой цели можно было двумя путями: либо принять участие в затяжных переговорах об унии между православной и католической Церквами, либо добиваться локальной унии между православной Церковью в своих владениях и Римом. В Вильно и Кракове отдали предпочтение первому варианту. О предпринятых попытках известно из датированных январем 1397 г. ответов Константинопольского патриарха Антония на несохранившиеся послания польского короля и митрополита Киприана[18]. Король и митрополит предложили патриарху созвать на Руси Вселенский Собор для осуществления унии православной и католической Церквей.

К сожалению, других сведений об этом дипломатическом демарше не сохранилось, а то, что известно, вызывает ряд вопросов. Почему обращение в Константинополь не сопровождалось аналогичным обращением на запад, ведь для созыва Собора на Руси необходимо было бы согласие обеих сторон? Каково было соотношение между данной акцией и готовившимся в том же 1396 г. крестовым походом против турок во главе с венгерским королем Сигизмундом Люксембургским? Каково было отношение к этому предложению других правителей, чьи владения входили в состав диоцеза общерусской митрополии?

Дать хотя бы предположительный ответ на некоторые из этих вопросов возможно, определив время, когда соответствующие предложения были отправлены в Константинополь. Так как с 1394 г. византийскую столицу на суше блокировали турки[19], а связь по морю поздней осенью — зимой 1396 г. была по климатическим условиям невозможна, эти предложения поступили в Царьград никак не позже лета 1396 г. Для подготовки текстов необходимы были личные контакты митрополита с правителями Польши и Литвы, но с 1390 г. митрополит Киприан не появлялся на территории Великого княжества Литовского. Еще 19 марта 1396 г. он находился в Москве. Лишь за две недели до «Велика дня» (т. е. Пасхи) митрополит прибыл в Смоленск, где состоялась встреча с Витовтом, в которой принял участие и великий князь московский Василий Дмитриевич[20]. Весьма вероятно, что именно на этой встрече митрополиту и великому князю московскому был предложен план созыва на Руси Вселенского Собора[21]. Учитывая факты, свидетельствующие о тесном сближении великого князя московского и Витовта в 1396–1397 гг.[22], не исключено, что согласие со стороны великого князя московского было получено. Этому не надо удивляться: обсуждение разногласий между приверженцами двух конфессий на Вселенском Соборе было традиционным пожеланием православной стороны, к тому же и сам проект предлагался на рассмотрение Константинопольского патриарха.

Отсутствие следов обращения польского короля к церковной иерархии католического мира можно объяснить продолжавшейся с 1376 г. схизмой Римской Церкви. Одобрение Константинопольской Патриархией польско-литовского проекта созыва Вселенского Собора позволило бы Ягайлу и Витовту затем выступить с инициативой ликвидации раскола в католическом мире ради осуществления унии Церквей, что способствовало бы росту международного престижа Польши и Литвы.

Могли ли предложения о созыве Собора рассчитывать на успех в условиях, когда Константинополь был окружен турками? Следует учитывать, что эти предложения были отправлены в Царьград, когда европейское рыцарство во главе с Сигизмундом Люксембургским только выступало в поход против турок, и можно было ожидать, что после поражения османов осада столицы будет снята. Поражение крестоносного войска в сентябре 1396 г. под Никополем предопределило отрицательный ответ Константинопольского патриарха независимо от того, каково было в тот момент его отношение к проектам соединения Церквей. Однако патриарх не ограничился только ссылкой на осаду Константинополя турками, но признал неудачной саму идею созыва Вселенского Собора на Руси, куда не смогут добраться, например, представители из Египта. Тем самым проект был похоронен.

Выбор подобного варианта действий определился долголетними церковными смутами в католическом мире и необходимостью считаться с авторитетом главы общерусской Церкви митрополитом Киприаном. После смерти митрополита Киприана и преодоления раскола латинского мира на Соборе в Констанце литовские и польские политики стали отдавать предпочтение заключению локальной унии.

Начало действий Ягайла и Витовта по осуществлению этого варианта унии Церквей совпало по времени с попыткой создать особую митрополию для православного населения в их владениях. Это совпадение, как увидим, не было случайным, необходимо остановиться на том, как и при каких обстоятельствах произошло воссоздание «литовской» митрополии. Первые попытки литовских князей создать особую митрополию для «своих» владений или переместить на свои земли центр общерусской митрополии относятся к XIV в. Восстановление общерусской митрополии в конце века произошло за счет того, что «литовский» митрополит Киприан был признан князьями Северо-Восточной Руси и перенес свою резиденцию в Москву. После смерти Киприана Витовт обратился в Константинополь с просьбой поставить на митрополичью кафедру архиепископа Полоцкого Феодосия, «штобы седел на столе Киевское митропольи по старине». Константинополь ответил отказом, и митрополичью кафедру занял присланный оттуда грек Фотий[23], поселившийся в Москве.

Новая попытка была предпринята в 1414 г., когда появился подходящий кандидат для занятия кафедры в лице известного писателя и проповедника болгарина Григория Цамблака.

Витовт не допустил Фотия к управлению западнорусскими епархиями и обратился в Константинополь с предложением поставить Цамблака на Киевскую кафедру. О результатах этого обращения Витовт в послании жителям Великого княжества Литовского писал весьма лаконично: «Ни того нам не учинили»[24], иначе обрисовано положение в окружном послании Фотия. По его словам, с этим предложением в Константинополь отправился сам Григорий и попытка назначить митрополита при жизни законно поставленного иерарха вызвала скандал; в результате Цамблак «от святейшаго вселенского патриарха Евфимия и от божественнаго и священнаго збора извержен бысть из сану и проклят»[25]. С этого момента правитель Великого княжества Литовского и Западнорусская Церковь оказались в конфликте не только с Фотием, но и с патриархом. Тогда Витовт, побеседовав с епископами и убедившись в их поддержке, направил в марте 1415 г. своих послов в Константинополь. Они должны были снова потребовать одобрения кандидатуры Цамблака, угрожая, что в противном случае епископы сами поставят митрополита. Когда ответ из Константинополя так и не пришел, 15 ноября 1415 г. Цамблак был поставлен митрополитом на Соборе западнорусских епископов в Новогрудке[26]. Значение этого события далеко не ограничивалось тем, что было принято решение, расходившееся с рекомендациями Константинополя. Более существенно то, что Витовт и епископы нашли нужным обосновать его правомерность в окружных посланиях, адресованных населению Великого княжества Литовского[27]. Юридическая законность решений Собора подкреплялась ссылками на опыт болгар и сербов, которые сами избирают глав своих Церквей, не обращаясь в Константинополь, и на действия русских епископов при князе Изяславе в середине XII в., когда они самостоятельно поставили Киевского митрополита. Одновременно впервые на территории Восточной Европы действия высших церковных и светских властей Византийской империи подверглись осуждению в официальных документах. В этом нельзя не видеть свидетельства заметного падения авторитета империи как центра православного мира в глазах верующих этого региона.

Однако при этом нельзя не отметить очевидные расхождения в позициях Витовта и западнорусских епископов. В послании Витовта ответственность за все дурные поступки, за отказ удовлетворить справедливые требования возлагалась одновременно на императора и на патриарха. В послании епископов эта тема получила более подробное освещение: в нем говорилось о злоупотреблениях, совершавшихся не только в начале XV в., но и ранее. Иерархи вспоминали «о Киприане митрополите, и о Пимине, и о Дионисьи», когда в Константинополе поступали, «не смотряше на честь церковную, но смотряше на злато и сребро много». Однако в отличие от Витовта епископы обвиняли во всем императоров, подчинивших патриарший Синод своей власти, так что митрополитами поставляли, «кого царь повелит». Епископы не хотели принимать митрополита из Константинополя, потому что такие митрополиты «поставлени бывают от царя, мирянина будуща человека». Вместе с тем они подчеркивали верность православному учению («такоже якоже они учим») и готовность признать духовный авторитет высших православных иерархов («патриарха святейшаго Констянтиноградского имамы патриарха и отца и прочая патриярхы»).

За этими различиями скрывались, по-видимому, разные представления о значении происшедшего события и перспективах развития ситуации. Поставление Григория Цамблака в митрополита для епископов означало приобретение автономии и защиту от вмешательства Московского митрополита и Царьграда, для Витовта было актом разрыва Западнорусской Церкви с византийским миром, а значит, создавались условия для присоединения этой Церкви к Риму.

Хотя во всех источниках поставление Цамблака связывается исключительно с инициативой Витовта, несомненно, что данный шаг был согласован с Ягайлом. Об этом свидетельствует участие в Соборе, созванном в Новогрудке, Харитона, епископа Холмского, чья епархия находилась на территории Польского королевства. Более того, именно Ягайло играл главную роль в подготовке унии Западнорусской Церкви с Римом, начавшейся еще до возведения Цамблака на митрополичью кафедру.

Материал о его деятельности был собран и проанализирован А. Прохаской[28]. В письме отцам Констанцского Собора от 29 августа 1415 г. Ягайло сообщал о поездке на Собор «ради возвращения греков» из Константинополя. Вероятно, имеется в виду грек-доминиканец Феодор Хрисоверг, генеральный викарий Ордена, впоследствии активный участник переговоров об унии между Римом и Константинополем. В том же письме король писал о своих русских подданных, которых еще «не озарил божественный свет»[29]. Это не совсем ясное высказывание позволяет объяснить сообщение представителя Венского университета на Соборе Петра де Пулки, что с помощью Феодора польский король надеется возвратить на правильный путь «русский» народ, отступивший от веры Христа[30]. В октябре 1415 г. Ягайло и Витовт совместно обратились к отцам Констанцского Собора, заявляя о желании привести к единству с Церковью множество «схизматиков» и язычников, живущих в их владениях. Выражая надежду, что это будет осуществлено еще при их жизни, правители Польши и Литвы просили «совета и помощи» от отцов Собора[31]. Интересный комментарий к этому тексту дает недатированное (написанное не позднее октября 1417 г.) письмо представителя Тевтонского ордена на Соборе: он сообщал в Мариенбург, что Витовт обещал добиться крещения татар, а польский король писал своим епископам (его представителям на Соборе), что он готов привести (свою) Церковь к соединению с Римской Церковью, если будет преодолен раскол среди католиков. Прокуратор Ордена с огорчением сообщал, что польские делегаты подняли вокруг этого большой шум и их теперь считают добрыми христианами[32]. Из содержания документов следует, что Ягайло и Витовт хотели добиться локальной унии Западнорусской Церкви с Римом.

За этими заявлениями, вызвавшими своего рода сенсацию, не последовало конкретных действий, очевидно, потому, что идея локальной унии между Западнорусской Церковью и Римом не вызвала энтузиазма ни у епископов, ни у нового митрополита Григория Цамблака, исихаста, ученика Евфимия Тырновского и автора антилатинских полемических сочинений. Более того, вся ситуация изменилась, так как произошло примирение митрополита (а в его лице и западнорусского епископата) с Константинополем. Сначала новый Константинопольский патриарх Иосиф II (вступивший на престол в мае 1416 г.), получив от Фотия «писание» о действиях Цамблака, заверял, что «никако да не будет от нас ослабление» в отношении самозваного митрополита. Как он сообщал в Москву, судом патриаршего Синода Цамблак был подвергнут «по извержению (из сана) в отлучение и в проклятие». Новый патриарх подтвердил решения своего предшественника Евфимия, но, порицая Цамблака, патриарх воздерживался от осуждения стоявшего за его спиной Витовта. Напротив, он дипломатично выражал надежду, что Витовт как «умный осподарь» поправит положение[33]. Из этого следует, что Патриархия не была заинтересована в обострении конфликта. В Царьграде нуждались и в военной помощи, и в материальной поддержке со стороны Польши и Литвы. Епископы старательно подчеркивали, что они готовы в полной мере признавать авторитет Константинопольского (Вселенского) патриарха. Таким образом, у обеих сторон, хотя и по-разному выраженное, было стремление к соглашению. Я. Фиялек обращал внимание на свидетельство Густынской летописи о том, что Константинопольский патриарх в конце концов санкционировал выбор Цамблака[34]. Этому свидетельству украинского источника XVII в. можно было бы не придавать значения, если бы оно не находило соответствия в более ранних источниках. Так, в речи, которую Григорий Цамблак произнес перед папой на Констанцском Соборе, он назвал императора Мануила «своим сиятельным господином» (serenissimus dominus meus)[35]. В устах человека, находившегося в конфликте с Константинополем, подобные выражения выглядели бы весьма странно. Нотариус Констанцского епископа Ульрих Рихенталь, подробно описавший все, что происходило на Соборе, отметил, что на литургии, которую служил митрополит Григорий в своей резиденции в Констанце, присутствовали «zwen hertzogen von Kriechen»[36]. Нет сомнений, что здесь имеются в виду послы императора Мануила II, Николай Эвдаймоноиоанн и его сын Андроник, которых Рихенталь именует герцогами «von Tropi»[37]. Вряд ли императорские послы могли присутствовать на службе, совершавшейся иерархом, лишенным сана и отлученным от Церкви патриаршим Синодом. Таким образом, ко времени приезда Цамблака на Констанцский Собор конфликт между Константинополем и Западнорусской Церковью отошел в прошлое.

В такой ситуации у Цамблака и у западнорусских епископов не было стимулов к тому, чтобы вести переговоры о заключении локальной унии с Римом. Тем самым руководители Польши и Литвы оказывались в достаточно сложной ситуации. Отсутствие конкретных шагов, которые последовали бы за широковещательными декларациями, создавало трудности для польских делегатов, споривших на Соборе с Орденом. Представители Ордена ядовито заявляли, что польский король обещал способствовать унии православной и католической Церквей, но не привел к истинной вере ни своих русских подданных, ни родных братьев, из которых лишь один принял католическую веру[38]. Наступившая, наконец, с избранием папы Мартина V ликвидация схизмы делала вопрос об исполнении данных обещаний особенно настоятельным.

По-видимому, к концу 1417 г. какое-то соглашение между правителями Польши и Литвы и церковной иерархией было достигнуто. В письме отцам Собора от ноября 1417 г. Ягайло заверял, что он и Витовт не прекращают усилий для заключения унии[39]. 1 января 1418 г., поздравляя нового папу с избранием, король мог уже сообщить[40], что благодаря его и Витовта усилиям к нему и к отцам Собора направляется Григорий, «митрополит всея Руси», которого король просит «по-отечески» принять. В этом отношении правителям Польши и Литвы удалось добиться своей цели. Однако стоит отметить, что решение об отъезде митрополита в Констанц было принято лишь через два года после созыва Собора и возведения Цамблака на митрополичью кафедру. По-видимому, эти два года были заполнены спорами о том, на каких условиях западнорусское духовенство согласилось бы участвовать в работе Констанцского Собора. Отголоски этих споров можно обнаружить в письме Ягайла и Витовта отцам Собора от 25 августа 1417 г., где говорилось, в частности, о том, что православное духовенство противится соединению с Римской Церковью, так как не желает подвергнуться вторичному крещению. К этому времени правители Литвы и Польши еще рассчитывали на успех своего плана локальной унии. В письме они выражали надежду на то, что после подчинения Римской Церкви населения их владений и остальная часть «греков» (т. е. православных) последует их примеру[41]. Извещая папу Мартина V о выезде Киевского митрополита на Собор, король употреблял весьма осторожные формулировки, говоря о целях поездки Григория: митрополит ехал, чтобы предложить и обсудить возможные пути и способы соединения «его» паствы с католической Церковью. Вероятно, определенных обязательств от западнорусских епископов Ягайлу и Витовту добиться не удалось. 18 января 1418 г. митрополит прибыл в Констанц[42], и 25 февраля был торжественно принят папой Мартином V[43].

Для суждения о том, какие круги православного общества Восточной Европы и насколько широко были вовлечены в эту совместную акцию Витовта, Ягайла и Цамблака, важно проанализировать сведения о составе посольства, прибывшего на Констанцский Собор с Киевским митрополитом. Ряд сведений о составе этого посольства сохранился в записях Ульриха Рихенталя. Уже один из первых исследователей, обративших внимание в конце XIX в. на свидетельства Рихенталя, А. Прохаска, пришел к заключению, что посольство было огромным и состояло из большей части западнорусского епископата и широкого круга представителей православного общества из держав Ягайла и Витовта, а также представителей многих православных и мусульманских правителей и стран[44]. Аналогичного мнения придерживается и современный исследователь жизни и творчества Григория Цамблака Ю. К. Бегунов[45]. Анализ свидетельств Рихенталя позволяет внести некоторые ограничения и уточнения в эту в общем правильную характеристику.

Одно их них касается вопроса об участии западнорусских епископов в поездке Цамблака. На первый взгляд такая точка зрения находит подтверждение в двукратном свидетельстве Рихенталя: в одном говорится о приезде с митрополитом «восьми епископов его веры», в другом — о «пяти епископах»[46]. Если положиться на эти высказывания, то следовало бы заключить, что в поездке приняла участие едва ли не большая часть западнорусских епископов. Однако при этом вызывает недоумение, что в помещенном в «Хронике» Рихенталя подробном описании православной литургии в констанцской резиденции Григория Цамблака совершенно не упоминается об участии епископов[47]. Еще более важно, что нет никакого упоминания о епископах в дневнике Собора, составленном французским кардиналом Гильомом Филастром. Здесь отмечается, что на аудиенцию к папе Киевский митрополит прибыл в сопровождении «шести пресвитеров своего ордена»[48]. Положение выясняется при обращении к сохранившемуся третьему варианту записи Рихенталя о приезде Цамблака, где говорится, что митрополит имеет под своей властью 11 епископов, а с ним приехали «9 священников его веры»[49]. По-видимому, именно этот вариант содержит наиболее полный текст первоначальной записи Рихенталя, которая в других вариантах была сокращена, и говорить об участии епископов в поездке в Констанц нет оснований.

Очень сложным представляется вопрос об участии в поездке представителей православной знати. В записях о посольстве Витовта, прибывшем одновременно с Григорием Цамблаком, Рихенталь прямо указывает на участие в нем «herzogen usz wissen Russen»[50]. В другом месте «Хроники» он поместил перечень знатных лиц, представлявших Витовта на Соборе[51]. Однако, поскольку Витовт постоянно поддерживал связи с Собором, нельзя быть уверенным, что включенные в этот перечень лица действительно приехали на Собор вместе с Цамблаком. Как будто более определенным в этом плане может быть свидетельство Рихенталя о том, что на литургии в резиденции митрополита присутствовали «herzog uff Schmolentzgi, der hertzog usz roten Russen»[52]. Смоленский князь упоминается и в других местах «Хроники», где приводится его имя — Федор[53]. Сведения об этом князе находим в тексте Новгородской первой летописи под 1412 г. 2 января Ягайло и Витовт объявили войну Новгороду, обвиняя новгородцев, в частности, в том, что «нашего ворога Юрьева Святославича сына Федора приняли есте». После этого Федор заявил «о мне с Витовтом нелюбья не держите» и уехал «в Немце»[54]. Таким образом, Федор был врагом Витовта, из-за угроз которого ему пришлось уехать из Новгорода в немецкие княжества, где ему, по-видимому, удалось попасть в окружение римского короля Сигизмунда Люксембургского. «Thede duc de Rousie» присутствовал на коронации Сигизмунда немецкой короной в Аахене[55]. К числу спутников Цамблака он не мог принадлежать. С приездом Киевского митрополита можно связать лишь появление на Соборе не названного Рихенталем князя «Червонной Руси», которого вслед за А. В. Флоровским и Ю. К. Бегуновым можно отождествить с Федором Острожским (в стихотворной истории Констанцского Собора упоминается «hercog von Ostrog»)[56]. Рассмотрение общего списка участников, составленного Рихенталем, позволяет предположительно присоединить к нему лишь Павла, князя из «Белой Руси»[57]. Таким образом, говорить о широком участии православной знати в посольстве Григория Цамблака в Констанцу пока нет оснований.

В «Хронике» Рихенталя помещен большой перечень восточноевропейских городов, представители которых были на Соборе; сюда вошли многие города Галичины[58] и Великого княжества. Следует, однако, учитывать, что в крупных (как Львов) и небольших (как Санок) городах Галичины уже существовали к тому времени достаточно сильные католические общины, которые и могли направлять своих посланцев на Собор для решения различных волновавших их вопросов, никак не связанных с поездкой Цамблака и унией Церквей. Вместе с тем в списке Рихенталя помещены названия целого ряда городов в восточной части Великого княжества Литовского, таких как Витебск, Смоленск, Брянск, Стародуб, где не только в то время, но и много позже среди населения не было католиков. Есть все основания связать с поездкой Цамблака появление на Соборе представителей этих городов. Даже если полагать, что представители этих городов присоединились к Киевскому митрополиту по приказу Витовта, то следует отметить, что впервые в переговорах о церковной унии приняла участие столь значительная по размерам и разная по социальному составу группа представителей восточнославянского общества.

Особого внимания заслуживает сообщение Рихенталя о приезде вместе с Цамблаком «послов от города Великий Новгород» (Gross Nofgrafye)[59]. Хотя о прибытии новгородских послов говорится лишь в одном из трех вариантов записи о приезде Цамблака, правильность этого свидетельства подкрепляется наблюдениями над другими частями «Хроники». Так, Новгород упоминается и в заключительной ее части, в перечне государств, приславших своих послов в Констанц, где поясняется, что этот город богат серебром и соболями, а его жители выбирают своего правителя, как в Венеции. Рядом с этой записью помещен рассказ о «Золотой бабе», почитавшейся населением Урала, о которой Рихенталь скорее всего мог услышать от новгородских послов[60]. Таким образом, факт участия послов Великого Новгорода в поездке Цамблака в Констанц можно считать установленным и отнюдь не случайным. Известно, что вскоре после открытия Собора в Констанце, 26 февраля 1416 г., папа Иоанн XXIII, узнав от польского короля, что «схизматиков» из Новгорода и Пскова можно было бы путем переговоров привлечь в лоно Римской Церкви, назначил Ягайла своим генеральным викарием в Новгороде, Пскове и соседних землях, дав ему все полномочия для ведения с этими «схизматиками» переговоров об унии. Аналогичные полномочия были предоставлены и Витовту[61]. Очевидно, что обращению короля к папе должны были предшествовать какие-то контакты с новгородцами, а появление новгородских послов в свите Цамблака было результатом действий генеральных викариев.

Участие новгородских послов в крупной политической акции, задуманной Ягайлом и Витовтом, было, несомненно, успехом их внешней политики. Отсутствие сведений о новгородско-литовских отношениях в 1415–1418 гг. не позволяет выяснить, чем руководствовались новгородские власти, пойдя на такой шаг. Вместе с тем отсутствие сведений о поездке новгородцев в официальном новгородском летописании свидетельствует о том, что боярское правительство Новгорода не стремилось к огласке своего участия в посольстве.

Правительствам Польши и Литвы удалось организовать представительное посольство, которое должно было произвести сильное впечатление на участников Собора. Вместе с тем анализ имеющихся данных заставляет отнестись с осторожностью к бытующим в литературе представлениям о широком участии представителей разных слоев западнорусского православного общества в поездке Цамблака в Констанц. Еще осторожнее следует подходить к вопросу об активном участии верхов православного общества в подготовке этого посольства: ведь наиболее многочисленную группу его участников составляли представители городов, которые могли выполнять распоряжения своего правителя.

Своей работе о пребывании митрополита Григория Цамблака в Констанце Ю. К. Бегунов дал заголовок «К вопросу о церковно-политических планах Григория Цамблака». К сожалению, имеющиеся источники не позволяют сказать что-нибудь определенное о политических планах Киевского митрополита. Но существующих сведений вполне достаточно, чтобы установить позицию митрополита относительно возможного характера церковной унии. Главным источником сведений здесь может служить речь митрополита, прочитанная перед папой Мартином V 25 февраля 1418 г. (ее латинский перевод сохранился в дневнике кардинала Филастра)[62].

Знакомство с текстом речи показало наличие ряда выражений, характерных не для православной, а для католической традиции, как, например, наименование папы «истинным наместником Иисуса Христа». А. И. Яцимирский предположил, что эти выражения могли появиться в результате перевода речи Цамблака с греческого на латынь лицом, приверженным идее папского примата[63]. Догадка А. И. Яцимирского подтвердилась, когда польский ученый Э. Ликовский обнаружил латинский текст речи митрополита Григория Цамблака в одной из рукописей баварской библиотеки с пометой, что перевод ее на латынь принадлежит Андрею из Константинополя[64]. Этого Андрея исследователь отождествил с доминиканским монахом Андреем Хрисовергом — греком, принявшим католицизм и активно участвовавшим в переговорах об унии. Он же переводил на латынь текст условий унии, привезенных в Констанц византийскими послами[65].

Предположение о вмешательстве переводчика понадобилось потому, что за употреблением в речи характерных для католической доктрины выражений не последовало соответствующих выводов. Если папа — «истинный наместник Иисуса Христа» и единственный глава Церкви, то уния могла быть осуществлена благодаря акту подчинения папскому авторитету. В речи же Цамблака предлагался иной способ ликвидации схизмы — путем созыва Собора, на котором ученые мужи с обеих сторон обсудили бы различия в Символах веры двух Церквей[66]. Подтверждение, что этому способу преодоления раскола Церквей Киевский митрополит отдавал предпочтение, находим в другом тексте, связанном с пребыванием Цамблака в Констанце: «Григория архиепископа киевъского и всея Роуси слово похвальное иже у Фролентии и оу Костентии собороу»[67]. Принадлежность этого сочинения митрополиту Григорию Цамблаку была убедительно доказана А. И. Яцимирским[68]. «Слово» представляет собой запись речи, обращенной уже не к папе, а к отцам Констанцского Собора. Восхваляя мудрость присутствовавших отцов, Цамблак призывал их отказаться от поношений противной стороны, не уподобляться самарянам и иудеям, которых устыдил за их раздоры Александр Македонский. Пусть отцы с обеих сторон сойдутся для братской беседы, «любомудро, а не любопрительно, апостольскы, а не фарисейскы», и Бог «подвигнет обоя страны в собрание... да по первых отець преданию обновете благочестивое исповедание веры». Мы не знаем, была ли зачитана эта речь, но важно, что Цамблак нашел необходимым ее написать, чтобы изложить свои доводы в пользу ликвидации раскола путем созыва Собора из представителей обеих сторон для братской дискуссии о различиях в вероучении. Созыв такого Собора к началу XV в. был уже традиционным постулатом православной стороны. Напротив, папская курия во 2-м и начале 3-го десятилетия XV в. не была склонна на это соглашаться. Созыв Собора допускался только как своего рода техническая мера, как собрание, на котором было бы официально оформлено «возвращение» схизматиков в лоно Церкви, но папа и его советники были решительно против дискуссии по вопросам вероучения[69].

Каков же должен был быть круг участников такого Собора? В обращении к отцам Констанцского Собора Цамблак писал: «Реку не к вам токмо, но и к греком» , следовательно, по мысли митрополита, речь шла о созыве Собора с обязательным участием представителей Константинопольской Церкви. Еще более определенно говорится об этом в речи Цамблака перед папой. Сказав о желании «народов», живущих во владении Ягайла и Витовта, соединиться с Римом, митрополит отметил: «Желает этой святейшей унии, блаженный отец, светлейший господин мой, господин император Константинополя, сын вашего святейшества, а также патриарх этого города, и остальные христианские народы той земли, как уже сказано было об этом деле в присутствии вашего святейшества послом светлейшего господина императора»[70]. В последних словах прямая ссылка на речь, произнесенную византийским послом Николаем Эвдаймоноиоанном на коронации Мартина V[71]. Окончание схизмы католической Церкви сделало возможным возобновление переговоров об унии между Римом и Константинополем, и на Констанцском Соборе в 1417–1418 гг. постоянно находились византийские послы. От имени императора и патриарха послы предложили созвать в Константинополе Вселенский Собор для обсуждения спорных догматических вопросов и проблемы соединения Церквей[72]. Очевидно, что в вопросе об унии митрополит выступал с общих позиций с Константинопольской Патриархией и всем остальным православным миром[73].

Один из первых исследователей, рассматривавших в конце XIX в. материалы о поездке митрополита Григория Цамблака в Констанцу, А. Левицкий, искренне недоумевал, почему реакция папы Мартина V на обращение митрополита оказалась весьма сдержанной, выразившейся лишь в благодарности за его добрые намерения? И отчего папа не проявил никакого интереса к локальной унии с «Русской» Церковью?[74] В свете сказанного выше объяснение представляется вполне очевидным: перед ним никто не выступал с инициативой заключения такой унии[75].

Имело некоторое значение, что одна из Церквей в сфере юрисдикции Константинопольского Патриархата под воздействием своих правителей заявила о приверженности делу унии и готовности способствовать ее достижению, но это не требовало внесения коррективов в политику папства по отношению к Восточной Европе. Появление в Констанце новгородских послов было новым явлением, и курия отреагировала достаточно оперативно: в мае 1418 г. папа Мартин V возобновил действие булл Иоанна XXIII, утративших силу с его детронизацией, сделав снова Ягайла и Витовта генеральными викариями Римской Церкви in temporalibus, как в их собственных владениях, так и в Новгороде и Пскове[76]. Появление этих документов показывает, что папству идея локальной унии вовсе не была чужда, просто дальнейшие действия в этом плане курия возлагала на правителей Польши и Литвы.

У этих правителей имелись основания быть довольными положением дел. Правда, заключить локальную унию не удалось, но утверждения польских и литовских дипломатов о стараниях их правителей добиться унии католической и православной Церквей получили весомое и наглядное подтверждение. Митрополит Григорий Цамблак как опытный дипломат не зря подчеркивал в речи перед папой заботу Ягайла и Витовта о распространении христианской религии в их владениях, отмечал, что благодаря их стараниям подвластные им народы захотели соединиться с Римской Церковью[77]. С этого момента в сознании высших иерархов католической Церкви утвердилось представление, что уния православной и католической Церквей будет осуществляться при активном участии правителей Польши и Литвы. Это повышало их международный престиж и дезавуировало обвинения Ордена. Тем самым, хотя в деле осуществления церковной унии конкретного прогресса не было достигнуто, поездка митрополита Григория на Собор была несомненным успехом польско-литовской политики. Мог быть доволен положением и митрополит Григорий. Пойдя навстречу пожеланиям своих правителей, он вместе с тем ни в чем существенно не отступил от общего взгляда православной Церкви на проблему церковной унии.

Помимо официальной встречи Григория с папой имели место разнообразные контакты между свитой митрополита и духовными и светскими лицами — участниками Собора. Рассмотрение источников позволяет получить материал о настроениях лиц, сопровождавших митрополита, об их реакции на те разговоры об унии, что они слышали в Констанце.

Интересное свидетельство на этот счет сохранилось в одном из донесений Петра де Пулки[78]. По его словам, спутники митрополита Григория говорили, что если византийский император и далее будет облагать клир несправедливыми поборами, то они готовы противостоять ему в соответствии с предложениями папы и Собора. Нетрудно увидеть в этом сообщении отголоски того возмущения вмешательством императора в церковные дела, которое выражено в послании западнорусских епископов. Очевидно, несмотря на состоявшееся примирение, недовольство церковной политикой Византии продолжало сохраняться среди западнорусского духовенства.

Два других свидетельства касаются уже самого обсуждения вопросов, связанных с унией. Так, Рихенталь, ссылаясь на то, о чем говорят люди, написал, что если бы Собор разрешил русским «некоторые вещи», то они, вероятно, выразили бы готовность подчиниться Римской Церкви[79]. Хотя о каких «вещах» идет речь не совсем ясно, очевидно, что некоторые из спутников Киевского митрополита говорили о желании сохранить при соединении Церквей часть прежних порядков, но не встретили понимания. Интересную параллель к этому сообщению Рихенталя дает рассказ хроники Иоанна Посильге, где были записаны разговоры о поездке митрополита Григория Цамблака, циркулировавшие в кругах Тевтонского ордена[80]. Здесь говорится, что, когда русских священников спросили, зачем они приехали на Собор, они сказали, что их прислал сюда Витовт, но они не хотят подчиняться Римской Церкви и желают жить, как раньше. Польские исследователи склонны видеть в этом рассказе тенденциозный вымысел противников польского короля и литовского великого князя, желавших их скомпрометировать[81]. Ясно, что никаких официальных заявлений такого рода Киевский митрополит не делал и не мог делать, но в его свите вполне могли быть люди, не скрывавшие, что они прибыли в Констанц по приказу великого князя, но вовсе не сочувствуют его планам церковной унии.

В этом убеждает и сопоставление данного свидетельства с рассказом о поездке Григория Цамблака в Констанц Новгородской IV и Софийской I летописей под 1417 г.[82] Есть основания отнести этот рассказ к новгородской летописной традиции, где в отличие от московской существует и ряд других записей о Киевском митрополите. По-видимому, это запись того, что рассказывали новгородцам о поездке митрополита мещане из соседних белорусских городов. Для характеристики отношения православного населения к этому событию рассказ представляет первостепенный интерес. Он содержит якобы вопрос Григория Цамблака, обращенный к Витовту, почему тот «в вере Ляцкой, а не во правой вере крестьянской». В ответ Витовт предложил ему ехать в Рим, чтобы спорить о вере с папой и его «мудрецами». Если Цамблак выиграет этот спор, то Витовт и другие католики примут православие, если проиграет, то,— цитирует летопись слова Витовта,— «имам вся люди своя земля [привести?] в свою вероу немецкоую». Очевидно, что рассказ возник в среде, где вовсе не собирались отказываться от православной веры (характерно, что православные последовательно называются «христианами», а их вера «христианской») и относились с симпатией к своему митрополиту, считая его защитником этой веры. Вместе с тем очевидно настороженное отношение к великому князю, которого считают способным принуждать православных к принятию «своей» веры. В этом смысле можно сказать, что поездка Цамблака имела и результат, на который в Вильно и Кракове не рассчитывали. Путешествие митрополита на встречу с папой, предпринятое по настоянию великого князя, вызвало среди православных подозрительность по отношению к религиозной политике иноверной власти.

По свидетельству Рихенталя, «все духовные и светские господа из королевства Польши, Литвы и Руси» покинули Констанц уже после закрытия Собора, состоявшегося 23 апреля 1418 г.[83] Под 1418 г. Новгородская IV летопись отметила, что «митрополит Григореи Витовтов приеха в Литву, быв в римськом граде в Костянтине»[84], а под следующим годом в том же своде помещена запись о том, что «тои зимы оумре Григореи митрополит литовськии на Киеве»[85]. Извещая позднее Мартина V о смерти Григория «Македонца», Ягайло выражал свою скорбь по поводу того, что умер человек, желавший унии, с помощью которого ее легко было бы осуществить[86]. Была ли скорбь Ягайла искренней, или смерть Цамблака давала королю удобное объяснение, почему Западнорусская Церковь не соединилась с Римом, сказать сейчас невозможно.

Вскоре после смерти Григория Цамблака была восстановлена общерусская митрополия и управление западнорусскими епархиями снова перешло к Фотию[87]. К сожалению, мы не знаем, как Витовт и западнорусские епископы мотивировали изменение своей позиции. Возможно, возвращение Фотия на митрополичий трон в случае смерти Цамблака было одним из условий соглашения, по которому в Константинополе признали «литовского» митрополита. Однако и после этого события не прекратилось участие правителей Польши и Литвы и «русской» православной иерархии в переговорах об унии. Когда после Констанцского Собора стал обсуждаться вопрос о созыве Собора для соединения Церквей в Константинополе, ко двору Сигизмунда Люксембургского для переговоров в начале 1420 г. направился императорский посол Мануил Филантропон[88]. Он, однако, не ограничился посещением венгерского двора, а поехал далее на восток. Когда 1 июня 1420 г. митрополит Фотий направился в Великое княжество Литовское и состоялась его встреча с Витовтом в Новогрудке, на ней присутствовал «посол царев Филантропонь Гречинь»[89]. Очевидно, в Новогрудке летом 1420 г. имели место переговоры с участием императорского посла, Витовта и Фотия. В счетах двора Ягайла за 1420 г. сохранились записи о выдаче кормов «грекам», находившимся в Прошовицах, а затем в польской столице Кракове с 22 по 26 августа 1420 г.[90] Вероятно, Ягайло как король Польши и «верховный князь» Литвы официально одобрил принятые в Новогрудке решения. Императорский посол увез с собой грамоту польского короля, адресованную Мануилу II[91]. Хваля императора за его желание «вернуть» (reducere) свой народ к соединению с Римской Церковью (о чем ему стало известно от посла), Ягайло призывал его и далее продолжать усилия в этом направлении. Король выражал надежду, что с установлением унии возрастет готовность христиан (католиков) защищать Византийскую империю от турок. Он также обещал поддержать деятельность Мануила II, направленную на достижение церковного единства, перед папским престолом и христианскими государями.

Поездка императорского посла в Восточную Европу свидетельствует о том, что после Констанцского Собора не только для католического мира, но и для Византии стало ясным, что в заключении унии должны принять участие правители Польши и Литвы. Зная о целях императорских посольств 1419–1420 гг., можно высказать и некоторые предположения о предмете обсуждения на встрече в Новогрудке. Поскольку именно в это время поднимался вопрос о созыве Собора в Константинополе, то лица, заинтересованные в его представительности, должны были добиваться участия в нем православных епископов с территорий Восточной Европы. Так, митрополит Фотий и его свита оказались вовлеченными в переговоры об унии православной и католической Церквей.

Хотя Ягайло обещал Мануилу II дипломатическую поддержку, мы ничего не знаем о каких-либо шагах, предпринятых им с этой целью. По неизвестным для нас причинам на этом участие правителей Польши и Литвы в переговорах об унии Церквей прекратилось. Переговоры об унии возобновились лишь в 30-х гг. XV в. в других исторических условиях.

Главным участником событий с православной стороны оказался митрополит Герасим. В 1415 г. он сослужил при поставлении Цамблака как епископ Владимирский, а к 1428 г. «волею и хотением» Витовта был переведен на Смоленскую кафедру. Весной—летом 1428 г. епископ побывал в Константинополе[92] и, вероятно, приобрел там полезные связи. Возможно, поэтому преемник Витовта, новый великий князь литовский Свидригайло, после кончины 2 июня 1431 г. митрополита Фотия отправил Герасима на поставление в Царьград[93]. Поездка закончилась успешно, и в 1432/33 г. «Герасимь митрополить выиде из Царяграда»[94].

В научной литературе имел место спор, получил ли Герасим в Константинополе лишь «литовскую» митрополию, или он был поставлен общерусским митрополитом — главой православной Церкви на территории Восточной Европы. Как справедливо отметил А. А. Зимин, свидетельства источников не оставляют сомнений в том, что Герасим был поставлен общерусским митрополитом[95]. Действительно, в псковских летописях не только сказано, что Герасим был поставлен митрополитом «на Рускую землю», но и объяснялось, почему он не поехал в Москву, являвшуюся в то время резиденцией общерусских митрополитов[96]. В текстах Новгородской первой летописи младшего извода под 989 г. и в сборнике, сопровождающем текст этого летописного памятника, Герасим как преемник Фотия помещен последним в списке общерусских митрополитов[97].

Успех Герасима в Константинополе, несомненно, объясняется тем, что он не столкнулся здесь с противодействием московских князей. Вплоть до конца июня 1432 г. московские князья Василий Васильевич и Юрий Дмитриевич находились в Орде, где спорили между собой из-за великого княжения. Занятые борьбой князья упустили момент, чтобы отправить в Царьград своего кандидата, Рязанского епископа Иону, которому после смерти Фотия было поручено управление делами митрополии[98]. Полное молчание московских источников о Герасиме скорее всего говорит о том, что для Москвы его поставление было фактом весьма неприятным, но против него трудно было найти какие-либо возражения. Весной 1434 г. в Смоленск, ставший на время резиденцией нового митрополита, отправился на поставление Новгородский владыка Евфимий. Его хиротония, состоявшаяся 26 мая 1434 г.[99], означала признание Герасима — по крайней мере в Новгороде — главой общерусской Церкви и, несомненно, должна была способствовать росту престижа этого архиерея. Все эти перемены в положении митрополичьего стола в начале 30-х гг. XV в. следует учитывать, рассматривая ход переговоров об унии Церквей.

Ряд внешних и внутренних факторов способствовал тому, что в это время вопрос о соединении Церквей снова стал актуальным для Восточной Европы. К началу 30-х гг. наступило оживление переговоров о созыве Вселенского Собора для соединения Церквей. Открывшийся в Базеле Собор католической Церкви поставил одной из задач осуществление унии. К этому времени уже сложилось устойчивое представление, что правители Польши и Литвы могут играть существенную роль в принятии унии, поэтому съехавшиеся на Собор прелаты обратились 17 сентября 1431 г. к папе Евгению IV с предложением пригласить византийского императора и правителей Польши и Литвы принять участие в работе Собора. 28 сентября собравшиеся в Базеле отцы, не дожидаясь ответа папы, приняли решение обратиться к правителям Польши и Литвы, побуждая их способствовать унии между «русской» Церковью и Римом[100]. Внутреннее положение в Восточной Европе складывалось так, что новый правитель Литвы младший брат Ягайла, Свидригайло, оказался заинтересованным в том, чтобы пойти навстречу этим предложениям.

Нет возможности здесь рассмотреть все аспекты сложных политических отношений между «верховным князем» Литвы и польским королем Ягайлом, который в первую очередь старался обеспечить передачу власти сыновьям, и приоритетами нового литовского великого князя, польских магнатов и литовского боярства. Для нашей темы важно отметить лишь, что эти противоречия привели в начале 30-х гг. XV в. к охлаждению отношений между Польшей и Великим княжеством Литовским, а затем и к конфликту между ними. Великий князь литовский, опираясь на поддержку знати, разорвал отношения с Польшей и обратился за помощью к Тевтонскому ордену, правители которого, радуясь разъединению сил своих врагов, ее охотно обещали. Соглашение о союзе между Великим княжеством Литовским и Орденом было подписано 19 июня 1431 г.[101]

В этих условиях важной задачей польской дипломатии стала дискредитация противников перед папой Римским и отцами Базельского Собора. Одна из целей, преследовавшихся инициаторами этой кампании, состояла в том, чтобы Орден под угрозой духовных санкций отказался от вмешательства в литовские дела. Поводом для выдвижения обвинений послужил тот факт, что новый литовский правитель в отличие от Витовта, опиравшегося прежде всего на литовское католическое боярство, допустил к управлению страной ряд представителей «русской» православной знати. Появлялась возможность истолковать выступления знати Великого княжества Литовского против польского сюзерена как угрозу христианскому миру со стороны «схизматиков».

Выступая осенью 1431 г. перед папой Евгением IV, польские послы обращали его внимание на обширность «русских» земель, населенных «схизматиками», которые давно превратились бы в страшную угрозу христианскому миру, если бы Ягайло и Витовт не направляли их «железной розгой», а теперь Орден соединяется против Польши с «русскими» князьями-«схизматиками» и «неверными» татарами[102]. Один из главных польских политиков того времени, Краковский епископ Збигнев Олесницкий, в письме председателю Базельского Собора кардиналу Цезарини в январе 1432 г. сообщал о возможной опасности перехода власти в Великом княжестве Литовском к «схизматикам». Он писал о том, что «схизматиков» здесь гораздо больше, чем литовцев-католиков, причем они пользуются поддержкой правителя; при Свидригайле многие из них получили крепости и высокие государственные должности, а ведь при Витовте было установлено, что русские «схизматики» не должны держать крепостей и их нельзя допускать к решению государственных дел. Олесницкий употребил и еще один аргумент, который мог оказать особо сильное воздействие на отцов Собора: русские «схизматики» могут соединиться с чешскими гуситами, с которыми их роднит общность взглядов (требования причастия под обоими видами и бедности клира) и близость языка[103]. И эти аргументы оказывали свое действие, по крайней мере на папскую курию. В марте 1432 г. Евгений IV распорядился, чтобы польское духовенство отдавало десятину своих доходов на войну против татар, «схизматиков» и чешских еретиков[104]. Когда в сентябре 1432 г. часть литовской знати выступила против Свидригайла и посадила на стол в Вильно Сигизмунда Кейстутовича, папа освободил литовцев от присяги на верность прежнему великому князю[105].

С приходом на виленский стол нового правителя, принесшего вассальную присягу польскому королю, положение Свидригайла серьезно осложнилось и необходимость во внешнем вмешательстве в его пользу увеличилась. Правда, он утратил власть лишь над территорией собственно Литвы, а «русские» земли продолжали его поддерживать, но именно это придавало еще больше убедительности выдвигавшимся против него обвинениям. В их опровержении был заинтересован не только Свидригайло, но и союзный ему Орден, желавший сохранить свою репутацию[106]. Представляется не случайным, что первые шаги в этом направлении Свидригайло предпринял весной 1433 г., после того как закончилась неудачей его первая попытка выбить соперника из Вильно и обозначилась перспектива длительной борьбы за обладание властью в Великом княжестве Литовском.

Весной 1433 г. появился удобный момент для такого выступления. Обеспокоенный начавшейся войной между Польшей и Орденом, Базельский Собор в начале 1433 г. отправил в Восточную Европу посольство во главе с епископом Пармы с предложением мирного посредничества. Соответствующее письмо было направлено и Свидригайлу[107]. Ответом на это письмо стало обращение «русских» князей и бояр, сторонников Свидригайла, к Собору, составленное в Витебске в марте 1433 г. Участники собрания заявляли о готовности передать споры своего государя на рассмотрение Собора при условии, если ему вернут захваченные у него земли. Одновременно они подчеркивали, что их правитель вовсе не отступил от католической веры, как уверяют его противники, и что они некогда принесли присягу иметь своим правителем истинного католика и будут верны этой присяге. Даже из столь краткого изложения ясно, какова была связь этого послания со сложившейся политической конъюнктурой и какую цель преследовали его составители. Среди прочего в документе присутствовало кратко сформулированное пожелание, чтобы «старшие их веры» (т. е. греческого обряда) пришли к соглашению с отцами Собора, а они (князья и бояре) готовы повиноваться совместно принятым решениям[108]. Появление такого пожелания в послании Собору в сложившейся политической ситуации представляется вполне естественным, но, как верно отметил X. Яблоновский, сформулировано оно было в очень дипломатичной форме. Все ставилось в зависимость от соглашения отцов Собора с православными епископами, а об их отношении к унии Церквей в послании ничего не говорилось[109]. Однако и этого оказалось достаточно, чтобы Собор летом 1433 г. направил к Свидригайлу своего посла Лоренцо де Дамиани. Характер данного ему поручения позволяет выяснить ответ Свидригайла отцам Собора от 25 июля 1433 г.[110] Собор предлагал великому князю убедить «русских» прислать в Базель «ученых мужей» для заключения унии. К этому времени уже полным ходом шли переговоры о приглашении греков на Базельский Собор, и с этой целью послы Собора летом 1433 г. прибыли в Константинополь[111]. Очевидно, это не мешало приехавшим на Собор политикам начать самостоятельные переговоры об унии с одной из Церквей в сфере юрисдикции Константинополя.

В письме Собору Свидригайло сообщал, что «русские» князья склоняются к унии, но не желают противостоять своим духовным пастырям. Князья, однако, будут их уговаривать соединиться с Римской Церковью. Единственный вывод, какой можно из этого сделать,— идея локальной унии снова натолкнулась на сопротивление западнорусских епископов.

По мере того как затягивалась война, великий князь литовский, которому никак не удавалось одолеть противника, все большее значение придавал вмешательству на своей стороне одной из высших духовных инстанций католического мира — папы или Собора. В начале декабря 1433 г. отцам Собора было зачитано еще одно послание от Свидригайла. Великий князь добивался, чтобы Собор, наложив на Ягайла церковные санкции, заставил его вернуть Литву. Но Собор оставил это обращение без ответа[112]. Одними общими обещаниями нельзя было побудить папу или Собор к вмешательству в свою пользу, для этого требовалось нечто более существенное. И такой серьезный шаг был сделан. О нем узнаем из серии булл Евгения IV, составленных в октябре 1434 г.[113]

Из этих документов выясняется, что Евгения IV, находившегося в это время во Флоренции, посетили послы Свидригайла — капеллан Петр и доктор права Иоганн Никольсдорф. Наряду с жалобами на Сигизмунда Кейстутовича и с просьбой о защите святого престола послы заявили, что их государь желает привести «русский народ к единению со святой Римской Церковью». Великий князь и «их митрополит» хотят в связи с этим просить совета у папы, и «ради этого митрополит Герасим готов лично посетить его». На первый взгляд этот пересказ не дошедшего до нас обращения в папских буллах[114] говорит о том, что за краткий промежуток времени в позиции западнорусских епископов произошли существенные перемены. Если ранее они возражали против переговоров с католической Церковью, то теперь их глава митрополит готов был отправиться на встречу с папой в Рим. Такую перемену даже можно было бы связывать с возвращением в Литву Герасима, который летом 1433 г. еще находился на пути из Константинополя.

Однако такой вывод был бы преждевременным. При внимательном прочтении булл обнаруживается, что в составе посольства не было никакого представителя митрополита, не принесли послы и письма от него. Все, таким образом, основывается лишь на устных заявлениях послов, заинтересованных в том, чтобы папа поддерживал их князя. В таких условиях возможно как то, что князь располагал согласием митрополита на поездку в Рим, так и то, что он лишь рассчитывал получить такое согласие в случае, если бы реакция папы на сделанные предложения оказалась положительной. Впрочем, и согласию митрополита, если оно имело место, нельзя придавать большого значения, учитывая отношения, сложившиеся к этому времени между Свидригайлом и Герасимом (подробнее об этом см. ниже). Следует также добавить, что послы говорили о стремлении к унии лишь князя и митрополита и на это в курии обратили особое внимание.

Если об участии православной Церкви в подготовке посольства, посетившего осенью 1434 г. Флоренцию, тексты, которыми мы располагаем, не позволяют сказать что-либо определенное, то, напротив, они дают ясное представление о позиции папского престола. Папа настоятельно рекомендовал, чтобы митрополит созвал Поместный Собор (provinciale concilium) с участием всех епископов и настоятелей. Он просил князя позаботиться, чтобы Собор дал Герасиму все необходимые полномочия для заключения соглашения об условиях, на которых Русская Церковь присоединится к Римской. К тому времени, когда составлялись эти буллы, папе уже было известно о соглашении византийских послов и Базельских отцов о созыве Собора представителей обеих Церквей[115]. Это, однако, не помешало Евгению IV попытаться одновременно добиться заключения локальной унии с одной из Церквей, находившихся в сфере юрисдикции Константинопольского патриарха. О созыве Собора представителей двух Церквей в папских буллах не содержится никаких упоминаний. В этом отношении тактика папы ничем не отличалась от тактики отцов Собора.

Информацию о последующем развитии событий можно почерпнуть из писем Свидригайла папе Евгению IV и отцам Базельского Собора от 25 июня 1435 г.[116] Из них мы узнаем о судьбе документов, отправленных Евгением IV великому князю. Его посланец капеллан Петр, опасаясь, что его задержат при проезде через Молдавию, взял с собой лишь буллу, адресованную митрополиту Герасиму. В пути он действительно был задержан молдавским воеводой, но тот, ознакомясь с буллой, вернул документ посланцу, и Петр смог передать его великому князю литовскому. Вручить же буллу адресату оказалось невозможным, так как митрополит Герасим оказался замешанным в заговоре против Свидригайла. Как сообщал великий князь папе, Герасим вступил в сношения с «русскими» князьями и боярами, сторонниками Сигизмунда, и заключил с ними соглашение о передаче Смоленска и Смоленской земли под власть Сигизмунда. Однако вскоре после достижения такой договоренности он был арестован смоленским наместником, к которому попала и переписка Герасима с заговорщиками. Митрополит «в железах» был доставлен в Витебск, где великий князь литовский приказал его сжечь в июле 1435 г.[117], уже после отправки посланий Собору и папе.

А. Левицкий (один из первых исследователей, изучавших в конце XIX в. материалы о деятельности митрополита Герасима) полагал, что участники заговора хотели церковной унии, но не надеялись, что ее сможет осуществить Свидригайло, и поэтому сблизились с Сигизмундом Кейстутовичем[118]. Однако сведения о заговоре, собранные и проанализированные А. Левицким[119], не подкрепляют такого предположения. В заговор был вовлечен широкий круг лиц на разных «землях» Великого княжества Литовского, и в отличие от митрополита Герасима ряду его участников удалось успешно осуществить свои планы, но об их деятельности в пользу унии мы ничего не знаем. Напротив, участие митрополита в заговоре против великого князя позволяет выразить сомнение по поводу искренности его обещания отправиться к папе в Рим (если оно имело место).

Несмотря на арест главы церковной иерархии, Свидригайло (как он сообщал и папе, и отцам Базельского Собора) призвал духовных и светских «князей» с территории, находившейся под его властью, и приказал прочесть им папскую буллу. Как он сообщал в ответном послании, результат обсуждения оказался благоприятным и вскоре будут отправлены послы со всеми надлежащими полномочиями для ведения переговоров об унии. Казалось бы, эти высказывания — довод в пользу того, что представители высших кругов православного и светского общества «русских» земель Великого княжества Литовского дали положительный ответ на предложения Евгения IV. Но в обоих письмах обнаруживается ряд пассажей с сообщениями о стараниях Свидригайла в пользу заключения унии в Константинополе. Так, в письме к папе встречаем утверждение, что великий князь, «побужденный» к этому Базельским Собором, еще раньше писал о заключении унии «патриарху и императору греков». В послании Собору говорится не только о хлопотах, предпринятых в прошлом, но и о том, что в настоящее время Свидригайло направляет послов к императору и патриарху по тому же вопросу. Великий князь побуждал «русских» духовных и светских князей к тому, чтобы они также отправили письма в Константинополь с предложением выслать послов на Собор для заключения унии. С аналогичной целью великий князь литовский отправил послов в «дальние» русские земли: Москву, Тверь, Псков и Великий Новгород.

Разумеется, не располагая текстом обращения Базельского Собора к Свидригайлу от лета 1433 г. (имеется лишь текст его ответа), нельзя исключить, что подобная просьба воздействовать на Константинополь могла исходить от отцов Собора. Настораживает, однако, почему об этом ничего не говорится в ответе великого князя. Что касается папы Евгения IV, то в его буллах ни о каких переговорах с греками вообще не упоминалось и послам «русского» Собора предлагалось прибыть к папе в Италию независимо от каких-либо сношений с Константинополем. Тем более непонятно, зачем Свидригайло поднял в своем ответе тему, отсутствовавшую в папской булле.

Чтобы объяснить эти несоответствия, вспомним, что еще при обсуждении обращения Базельского Собора выяснилось нежелание западнорусских епископов заключать сепаратные соглашения и их готовность вести переговоры об унии лишь совместно с представителями Константинополя и другими «русскими» епископами, поэтому стали возможны обращения великого князя и, возможно, его «русских подданных» в Константинополь и другие «русские» земли. Видимо, не случайно в обоих письмах великий князь нашел необходимым отметить, что «русские» «смотрят только на патриарха Константинопольского».

В письме папе Римскому не уточнялось, куда будут отправлены послы «русских» подданных Свидригайла. Но в послании отцам Собора сообщалось, что послы будут участвовать в работе Базельского Собора, а не поедут в Италию, как предлагал папа Евгений IV. Это обращение великого князя уместно сопоставить с его же словами о том, как он убеждал греков вступить в контакты с Собором. Еще один довод в пользу того, что в письмах имелись в виду переговоры отцов Собора с представителями всей православной Церкви, а не с одной из ее местных организаций. Стоит также отметить дипломатическую форму, в которую было облечено обещание великого князя: он не замедлит отправить послов, как только убедит «русских» в необходимости этого. Естественно, в ситуации гражданской войны Свидригайло не мог навязывать подданным свою волю, он должен был лишь сообразовываться с их пожеланиями. Великий князь стремился, исходя из своих интересов, охарактеризовать сложившееся положение как можно более деликатно и в возможно более благоприятном для своих адресатов свете. Несмотря на это, очевидно, что собрание представителей светской и духовной знати «русских» земель Великого княжества Литовского фактически отклонило предложение папы Евгения IV и согласилось лишь вести переговоры об унии на Соборе совместно с другими представителями православной Церкви, подтвердив тем самым позицию Западнорусской Церкви, сформулированную ранее митрополитом Григорием Цамблаком.

Анализ всего привлеченного к исследованию материала позволяет прийти к выводу, что имевшие место в 1-й половине 30-х гг. XV в. переговоры об унии Церквей были прежде всего плодом усилий великого князя литовского, рассчитывавшего с помощью обещаний унии добиться вмешательства (в свою пользу) в борьбу с его врагами высших духовных инстанций католического мира — папы Римского и Собора. Говорить об активном участии в этих контактах представителей православного общества Восточной Европы серьезных оснований нет. Можно с некоторой определенностью упомянуть о позиции, занятой по отношению к этим переговорам представителями высших кругов православного общества. Исходившие от католической стороны предложения о локальной унии «русской» православной Церкви с Римом не встретили здесь положительного отклика. И в середине 30-х гг. оставалось положительным отношение к идее созыва Вселенского Собора с участием представителей католической и православной Церквей. Пожалуй, главным объективным результатом усилий Свидригайла стало то, что вопрос об унии Церквей стал активно обсуждаться в верхах православного общества Восточной Европы и, вероятно, не только в пределах Великого княжества Литовского: стоит отметить, что в письме великого князя Собору говорилось, что он отправлял послов в «дальние русские земли» «и в прошлом году и теперь» (т. е. в 1434 и 1435 гг.— Б. Ф.).

На отношение православного общества Восточной Европы к проектам унии, несомненно, должен был накладывать отпечаток характер отношений между приверженцами двух конфессий на территории их совместного проживания. К числу таких территорий принадлежала прежде всего Галицкая земля — «Русское воеводство» Речи Посполитой. Выше уже отмечалась роль этого региона как своеобразного полигона, где первыми апробировались различные меры, направленные на укрепление позиций католицизма в Восточной Европе. Заметная уже с конца 1-й четверти XV в. прослойка католиков среди дворянства и городского населения могла служить опорой подобных действий. После ликвидации митрополитом Киприаном Галицкой кафедры управление этой территорией осуществляли митрополичьи наместники и, следовательно, у православного общества здесь не было авторитетного руководителя, который мог бы возглавить противодействие подобной политике.

Какими нормами отношений к «схизматикам» намерен был руководствоваться польский епископат в начале 30-х гг. XV в., позволяет судить текст т. н. Велюнско-калишских синодальных статутов 1420 г. Это наиболее крупный памятник польского церковного законодательства эпохи позднего средневековья. В числе известных составителям источников права имелись статуты, составленные для Польши и Венгрии папским легатом Филиппом, епископом Фермо, в 1279 г., где была предпринята попытка разработать такие нормы. В них католикам запрещалось принимать таинства от православных священников и посещать службу в православных храмах. Православным священникам запрещалось совершать богослужения за пределами своих храмов, приобретать или строить церковные постройки без разрешения католического епископа той епархии, на территории которой они жили[120]. При составлении статутов имелась в виду прежде всего Венгрия. Однако составители Велюнско-калишских статутов включили эти положения в состав своего свода в виде особой конституции «О схизматиках»[121]. Тем самым был не только возрожден интерес к этим старым правовым нормам, но и созданы все условия для их использования в Польском королевстве и Великом княжестве Литовском. Следы воздействия этих норм правомерно искать и в светских распоряжениях, тем более что в тексте конституции выражалась надежда, что исполнение всех этих норм будет обеспечено церковными санкциями и светской властью.

Есть все основания присоединиться к точке зрения, высказанной, в частности, К. Ходыницким, что под воздействием именно этих норм статутов светской властью был установлен запрет на строительство новых православных храмов на территории Польского королевства (сведения о нем сохранились в источниках 2-й половины XV — 1-й половины XVI в.)[122]. Отголоски воздействия того же документа нетрудно обнаружить и в распоряжении Ягайла от 6 октября 1423 г., касающемся церковных дел и межконфессиональных отношений на территории «Русского» воеводства[123]. Ягайло запрещал, в частности, крестить детей католиков в православных храмах, а также освобождал от платы, взимавшейся при разводе («роспуст») тех католиков, которые разорвут брачные связи со «схизматиками». Стоит отметить не только сходство норм и направленности этих распоряжений и статутов, но и использованной в них аналогичной терминологии: «схизматики» противопоставляются «христианам». Составитель этого документа не только воспроизвел некоторые предписания статутов, но и вышел за очерченные в них рамки. На первом месте в нем стояло предоставление Львовскому архиепископу полномочий вызывать для расследования и подвергать наказаниям «любого еретика» (haereticus quoslibet). Кто здесь имеется в виду, выясняется из преамбулы документа, где причина его появления связывалась с тем, что, к глубокому прискорбию короля, на подчиненных ему «русских» землях живет много «схизматиков» греческого обряда, которые «противятся римской церкви». Таким образом православные ставились под духовный надзор местной католической иерархии. Как верно отметил современный исследователь[124], Львовский архиепископ имел право сам решать, какие высказывания или действия православных заслуживают наказания, а содействие органов светской власти при наложении санкций ему гарантировалось тем же документом.

В это время продолжала распространяться практика обложения православных крестьян налогом в пользу католических приходских храмов[125]. Примеру отдельных землевладельцев в начале 20-х гг. последовал Львовский архиепископ, взимавший налог в свою пользу и с православных крестьян в округе Львова. Это вызвало возражения местных дворян, но притязания епископа получили поддержку Ягайла и его советников. Принятое в 1426 г. решение[126] собирать в пользу архиепископа налог со всех крестьян, держащих землю на немецком праве, «какого бы положения и религии они ни были, будь то язычники, схизматики или католики» (cuiuscumque conditionis aut religionis fuerant, sive sunt profani, sive scismatici sive catholici), придало существовавшей практике силу закона и ясно показывало намерения власти содержать католическую Церковь за счет православных подданных.

Эти факты позволяют говорить о том, что с начала 20-х гг. XV в. в политике польской власти по отношению к православию заметно усилилась репрессивная тенденция прямого подчинения православного «русского» населения интересам католической Церкви. Отголоски такой политики можно проследить и на территории Великого княжества Литовского, где Витовт также запретил строить новые православные храмы и предписал разрушить те, которые будут построены вопреки запрету[127]. Правда, следует учитывать, что запрет не распространялся на те «земли» в составе государства, где власть великого князя осуществлялась по соглашению с местными феодалами (как, например, на Волыни или в Полоцкой земле), предусматривавшему сохранение имуществ и прав православной Церкви[128]. Нет сомнения, однако, что и здесь следили внимательно за тем, что происходило на территории Галицкой земли, а реакция на происходившее должна была быть наиболее острой на соседних территориях. Из их числа первой должна быть названа Волынь, исторически тесно связанная с Галичиной, где энергичные попытки распространения католицизма наталкивались на противодействие местной сильной православной традиции.

Когда в 1431 г. военные действия между Польшей и Великим княжеством Литовским охватили пограничную территорию Волыни, столкновения приобрели черты межконфессионального конфликта. Судя по сообщениям польского хрониста Яна Длугоша, польские войска, двигавшиеся к Луцку, жгли по дороге церкви[129], а после их ухода из города православные жители Волыни сожгли все находившиеся в этом районе деревянные костелы[130]. Правда, следует иметь в виду, что Длугош как человек близкий к Збигневу Олесницкому и к политикам его круга был заинтересован в том, чтобы представлять войну Польского королевства с Великим княжеством Литовским как борьбу католического мира со «схизматиками», и потому к его сообщениям следует относиться с осторожностью. Однако в пользу их достоверности говорит ряд конкретных деталей повествования. Так, хронист упоминает, что католический епископ Луцка, направившийся в польский лагерь, был по дороге ограблен «русскими»; знает он и об убийстве жителями Луцка нескольких доминиканских монахов[131]. И самое главное: сообщения Длугоша находят косвенное, но убедительное подтверждение в привилее Ягайла жителям Луцкой земли, выданном в 1432 г. в связи с ее инкорпорацией в состав Польского королевства[132]. По этому документу Ягайло брал на себя обязательство не разрушать «русские» церкви и не превращать их в католические, а также не принуждать никого из «схизматиков», каков бы ни был его пол или статус, силой принять католическую веру. Содержание документа показывает, какие опасения вызывала у православных феодалов Волыни религиозная политика короля.

Добавим, что вскоре после этого Волынь снова оказалась под властью сторонников Свидригайла: королевским обещаниям, очевидно, не очень верили. Как видим, развитие межконфессиональных отношений в Восточной Европе начала 30-х гг. XV в. не создавало благоприятной обстановки для переговоров о соединении Церквей. Политика государственной власти, направленная на углубление неравноправного положения православных, вызывала в православном обществе ожесточение и отпор.

При оценке межконфессиональных отношений в Восточной Европе в эти годы следует обратить внимание еще на одно обстоятельство. После возвращения Фотия к управлению западнорусскими епархиями он неоднократно посещал свою паству в Великом княжестве Литовском и в Польше в начале 20-х гг.[133], затем в 1427–1428 гг.[134] и в 1430 г.[135] Нетрудно предположить, что митрополиту и членам его свиты должно было быть хорошо известно положение в западнорусских епархиях, как в Великом княжестве, так и на территории Польского королевства. Ведь с Ягайлом в 1428 г. Фотий встречался в Сандомире, куда путь шел через галицкие земли. Все это не могло не влиять на отношение великорусского духовенства к обозначившимся к середине 30-х гг. перспективам церковной унии с Римом.

В заключение остановимся на государственно-политических событиях 30-х гг. XV в., не имевших прямого отношения к переговорам об унии, но оказавших серьезное воздействие на развитие межконфессиональных отношений в Восточной Европе. Выше отмечалось, что польские политики не жалели сил, чтобы представить поход великого князя литовского Свидригайла против Польши как выступление «схизматиков». Свидригайло был ревностным католиком, а его попытку избавить Великое княжество Литовское от польского протектората поддержали очень многие литовские бояре-католики. Значительная часть этих бояр осталась на его стороне и тогда, когда другая часть литовской знати склонялась к обновлению традиционных отношений с Польшей. Однако недовольство православного боярства и городского населения своим неравноправным, подчиненным положением по сравнению с католическим меньшинством сыграло роль в том, что они отказались повиноваться ставленнику литовской знати Сигизмунду Кейстутовичу, Свидригайло продолжал оставаться правителем значительной части территории, а гражданская война затягивалась, разоряя страну. В этих условиях началась ревизия традиционной политики покровительства католическому меньшинству на землях Великого княжества.

Первая попытка в этом направлении была предпринята польскими политиками, стремившимися оторвать Волынь от Великого княжества Литовского. Привилеем 1432 г. Ягайло дал православным волынским боярам права и привилегии польской шляхты, самоуправление на немецком праве было предоставлено всем горожанам Луцка без различия вероисповедания[136]. Тогда же наметились перемены и в политике литовской знати, группировавшейся вокруг Сигизмунда Кейстутовича. В 1432 г. он подтвердил предоставление городской общине Вильно самоуправления на магдебургском праве. В документе было указано, что соответствующие привилегии даны «местичом виленским нашое веры римское и руским»[137]. В Великом княжестве к тому времени было всего 2–3 города на магдебургском праве (Брест-Литовский, Каунас) и количество их до конца XV в. не увеличивалось. Это не умаляет, однако, принципиального значения документа, по которому городскому населению столицы обеспечивались особые права независимо от его конфессиональной принадлежности.

Для исхода гражданской войны позиция светских феодалов была гораздо важнее, чем позиция горожан, и решения о смене традиционной политики по отношению к православному боярству сложились в Вильно в начале правления Сигизмунда Кейстутовича. Однако здесь, по-видимому, не решились предпринять соответствующие шаги без санкции Ягайла, остававшегося после возобновления польского протектората «верховным князем Литвы». Соответствующий текст, распространявший на «русских» бояр все права и привилегии, предоставленные ранее только «литовцам», был, очевидно, показан польским послам, прибывшим к Сигизмунду для подтверждения новым актом традиционных отношений между Литвой и Польшей, и получил их одобрение[138]. Документ, по-видимому, должен был быть затем отдан на одобрение королю, но положительного заключения на него не последовало. Тогда соответствующий привилей был издан Сигизмундом Кейстутовичем в 1434 г. от собственного имени[139]. Издание этих актов, несомненно, способствовало, хотя и не сразу, объединению литовского и русского боярства в одно сословие на базе общего сословного статуса и прекращению гражданской войны.

Вместе с тем появление таких актов означало пересмотр проводившейся с середины 80-х гг. XIV в. политики предоставления особых прав католическому меньшинству населения Великого княжества. Из всех преимуществ сохранилось лишь право литовской католической знати занимать главные государственные должности в стране — посты воевод и каштелянов Вильно и Трок[140]. Правда, православная Церковь не была уравнена с католической, и установленные для ее деятельности ограничения (например, запрет на строительство новых храмов) оставались в силе. Православных феодалов заботило прежде всего не ограничение деятельности «их» Церкви, а собственный более низкий сословный статус. Однако происшедшие события были серьезным уроком для государственной власти, увидевшей, как опасно проводить политику поощрения католического меньшинства, не принимая во внимание интересы православных подданных. Православным подданным эти события на практике показали их силу и значение при отстаивании своих прав. Все это требовало от государственной власти Великого княжества проведения сбалансированной политики в области межконфессиональных отношений, осуществление такого курса облегчалось тем, что слабее стало действие факторов, ранее побуждавших правящие круги Великого княжества Литовского форсировать осуществление планов церковной унии. Единство страны было восстановлено на базе соглашения между феодалами, принадлежавшими к разным конфессиям, и привело к прекращению агитации против «схизматиков». Вмешательство Ордена в литовские дела завершилось его военным поражением и вызвало недовольство прусских сословий, заставивших власти Ордена в 1435 г. заключить «вечный мир» с Польшей и Литвой. Эти события явились началом серьезного внутриполитического кризиса в орденском государстве, роль которого на международной арене стала падать. Осуществление проектов унии перестало быть необходимым для укрепления международного положения Польши и Литвы, и это следует учитывать при оценке политики их правителей во время работы Флорентийского Собора и после его окончания.

Примечания

[1] Gill J. Byzantium and the Papacy (1198–1400). New Brunswick (N. Y.), 1979. P. 205–213.
[2] Должна была осуществиться собственно не уния Церквей, а отречение православного духовенства и населения от «схизмы» по выработанной в Риме формуле (Gill J. Byzantium... P. 213–214).
[3] Ibid. P. 219–220.
[4] Ibid. P. 211. Характерно также, что в предложениях императора Иоанна V говорилось об организации в Константинополе школы, где дети вельмож могли бы обучаться латыни (Ibid. P. 209).
[5] Медведев И. П. Ренессансные тенденции поздневизантийской культуры // Культура Византии: XIII — первая половина XV в. М., 1991. С. 235–238, 240–241, 275–276.
[6] О Димитрии Кидонисе см.: Поляковская М. А. Общественно-политическая мысль Византии в 40–60-е гг. XIV в. Свердловск, 1981. С. 57–59, 60–61, 65–70.
[7] Gill J. Byzantium... P. 210, 213, 219.
[8] Мейендорф И. Ф. Флорентийский Собор: причины исторической неудачи // Византийский временник. М., 1991. Т. 52. С. 88–89.
[9] Gill J. Byzantium... P. 207, 218, 220.
[10] Попов А. Н. Историко-литературный обзор древнерусских полемических сочинений против латинян (XI–XV вв.). М., 1875. С. 155 и сл., 176 и сл.
[11] Якубовский И. В. Земские привилеи Великого княжества Литовского // Журнал Министерства народного просвещения. 1903. Апрель—май (далее: ЖМНП); тексты привилеев Полоцкой и Витебской землям см.: Любавский М. К. Очерк истории Литовского — Русского государства до Люблинской унии включительно. М., 1910. С. 358, 369.
[12] Это видно из формулировки в привилее Киевской земле, где сказано о том, что «в церковъные люди, и в земли, и вси доходы и приходы нам не вступатися» (Там же. С. 353).
[13] KDKW. T. 1. N 460.
[14] Codex epistolaris Vitoldi. Cracoviae, 1882. N 45. S. 21–23 (далее: CEV).
[15] CEV. Appendix. S. 987 i n.
[16] CEV. N 416. S. 195 i n.
[17] Dlugosz J. Annales seu cronicae incliti regni Poloniae. L. 11–12. Warszawa, 1982. S. 148–149.
[18] РИБ. Т. 6. № 44–45.
[19] История Византии. М., 1967. Т. 3. С. 168–169.
[20] Приселков М. Д. Троицкая летопись. М.; Л., 1950. С. 446–447.
[21] Это представляется тем более вероятным, что в 1396 г. митрополит Киприан вряд ли встречался с Ягайлом: в 1-й половине 1396 г. король находился на территории Малой Польши, а летом вел военные действия в Силезии (G№siorowski A. Itinerarium Krуla Wіadysіawa Jagieііy 1386–1434. Warszawa, 1972. S. 39).
[22] Так, в 1397 г. Василий Дмитриевич и Витовт направили «съодинова» послов в Новгород, требуя, чтобы он разорвал мирные отношения с «немцами» (Полное собрание русских летописей. СПб., 1851. Т. 5. С. 250 (далее: ПСРЛ)).
[23] Об этом эпизоде в окружных посланиях Витовта и Фотия см.: Акты, относящиеся к истории Западной России. СПб., 1846. Т. 1. № 25. С. 36 (далее: АЗР); Русский феодальный архив XIV— первой трети XVI века. М., 1987. Т. 3. № 125. С. 426 (далее: РФА).
[24] АЗР. Т. 1. № 25. С. 36.
[25] РФА. Т. 3. № 125. С. 422.
[26] АЗР. Т. 1. № 25. С. 36.
[27] Окружные послания епископов и Витовта см.: АЗР. Т. 1. № 24, 25.
[28] Prohaska A. D№їenia do unii cierkiewnej za Jagieііy // Przegl№d powszechny. 1896. T. 50. S. 343.
[29] Finke H. Forschungen und Quellen zur Geschichte des Konstanzer Konzils. Paderborn, 1889. S. 318.
[30] Firnhaber F. Petrus de Pulka, Abgesandter der Wiener Universitдt am Concilium zu Constanz // Archiv fьr Kunde цsterreichische Geschichte. 1856. T. 15. S. 35.
[31] CEV. N 450 (DCL). S. 331.
[32] Liv-, Est- und Kurlдndisches Urkundenbuch. Riga, 1867. T. 5. N 2809. S. 526 (далее: LEKUB).
[33] РИБ. Т. 6. № 40.
[34] Fijaіek J. Biskupstwa greckie w ziemiach ruskich od poіowy XIV w. na podstawie їrуdeі greckich // Kwartalnik historyczny. 1897. S. 51
[35] Acta concilii Konstancinsis. Mьnster, 1923. T. 2. P. 166 (далее: ACK).
[36] Richental. S. 139.
[37] Ibid. S. 206; Gill J. Le concile de Florence. Tournai, 1963. P. 27.
[38] CEV. Appendix. S. 1030.
[39] Monumenta medii aevi historica res gestas Poloniae illustrantia. Krakуw, 1891. Т. 2. N 77 (далее: MMHP).
[40] Ibid. N 81.
[41] Monиak J. Florentine Ecumenism in the Kyivan Church. Rome, 1987. P. 154, 156.
[42] Richental. S. 133, 136; ACK. T. 2. P. 164.
[43] ACK. T. 2. P. 164.
[44] Prohaska A. D№їenia // Przegl№d powszechny. T. 50. S. 46.
[45] Бегунов Ю. К. К вопросу о церковно-политических планах Григория Цамблака // Советское славяноведение. 1981. № 3. С. 57 и сл.
[46] Richental. S. 47, 133.
[47] Ibid. S. 138–141.
[48] ACK. Т. 2. S. 164.
[49] Richental. S. 136.
[50] Ibid. S. 47.
[51] Ibid. S. 207.
[52] Ibid. S. 139.
[53] Ibid. S. 191, 207.
[54] НПЛ. С. 404.
[55] Prohaska A. D№їenia... // Przegl№d powszechny. T. 50. S. 551.
[56] Флоровский А. В. Чехи и восточные славяне. Прага, 1935. Т. 1. С. 300; Бегунов Ю. К. К вопросу... С. 59.
[57] Richental. S. 209.
[58] О городах Галичины, представители которых прибыли на Собор, см.: Бегунов Ю. К. К вопросу... С. 60.
[59] Richental. S. 133.
[60] Подробнее об этом см.: Бегунов Ю. К. Раннее письменное известие о «Золотой бабе» // Известия Сибирского филиала АН СССР. Серия общественных наук. № 3 (11). Новосибирск, 1976.
[61] ММНР. Т. 2. N 58.
[62] АСК. Т. 2. Р. 164–167.
[63] Яцимирский А. И. Григорий Цамблак: Очерк его жизни, административной и книжной деятельности. СПб., 1904. С. 199.
[64] Likowski E. Kwestya unii Koscioіa wschodniego z zachodnim na soborze Konstanckim // Przegl№d koњcielny. 1906. T. 9. S. 174.
[65] Gill J. Le concile de Florence. P. 28.
[66] АСК. Т. 2. Р. 166.
[67] Известия Отделения русского языка и словесности. СПб., 1903. Кн. 2. С. 70–75 (далее: ИОРЯС).
[68] Яцимирский А. И. Григорий Цамблак. С. 195 и сл.
[69] О различиях в позиции сторон в начале 20-х гг. XV в. см.: Gill J. Le concile de Florence. P. 37–41.
[70] АСК. Т. 2. Р. 166.
[71] Gill J. Le concile de Florence. P. 28.
[72] Ibid. P. 27–32.
[73] Непонятно, почему современный исследователь И. Мончак, цитируя указанные тексты, тем не менее утверждает, что Цамблак добивался заключения унии «независимо от решений Константинополя» (Monиak J. Florentine Ecumenism... P. 157.
[74] Lewicki A. Sprawa unii koњcielnej za Jagieііy // Kwartalnik historyczny. 1897. S. 334–335.
[75] Такова и точка зрения болгарских ученых — авторов последней специальной работы о взаимоотношениях митрополита Григория Цамблака с папским престолом (Първев Г., Банев К. Срещата на Григорий Цамблак с папа Мартин V на събора в Констанц през 1418 г. // Исторически преглед. 1982. № 8. С. 124).
[76] VMPL. Roma, 1860. T. 2. N 25. S. 20/21; KDKW. T. 1. N 75.
[77] АСК. Т. 2. Р. 166.
[78] Firnhaber F. Petrus de Pulka... // Archiv fьr Kunde цsterreichische Geschichte. T. 15. S. 68.
[79] Richental. S. 47–48.
[80] Scriptores rerum prussicarum. Leipzig, 1866. Bd. 3. S. 306.
[81] Prohaska A. D№їenia // Przegl№d powszechny. T. 50. S. 553.
[82] ПСРЛ. Т. 4. Ч. 1. Вып. 2. С. 418; ПСРЛ. Т. 5. С. 260.
[83] Richental. S. 150.
[84] ПСРЛ. 1925. Т. 4. Ч. 1. Вып. 2. С. 424.
[85] Там же. С. 426.
[86] Caro J. Liber cancellariae Stanislai Cioіek. Wien, 1875. Т. 2. N 72.
[87] Об этом мы узнаем из недатированного послания митрополита Фотия населению Великого княжества Литовского, в котором он заявлял, что Бог его «снова в церковь свою введе советованием благороднаго, славного, великаго князя Александра» (Дополнения к Актам историческим. СПб., 1846. Т. 1. № 183).
[88] Gill J. Le concile de Florence. P. 33.
[89] ПСРЛ. М., 1980. Т. 35. С. 56.
[90] MMHP. 1896. Т. 15. S. 553–554.
[91] CEV. N DCCCXCV. S. 493.
[92] ПСРЛ. 1907. Т. 17. Стб. 417–420.
[93] Поездка имела место, по-видимому, летом 1432 г. Ср.: ПСРЛ. Т. 35. С. 34, 57, 59.
[94] Там же. С. 59.
[95] Зимин А. А. Витязь на распутье. М., 1991. С. 84.
[96] Псковские летописи. М.; Л., 1941. Вып. 1. С. 42–43; М.; Л., 1955. Вып. 2. С. 44, 128 (далее: ПЛ).
[97] НПЛ. С. 163, 473.
[98] Об исполнении им этих обязанностей весной—летом 1433 г. см.: Акты социально-экономической истории Северо-Восточной Руси конца XIV — начала XVI в. М., 1952. Т. 1. № 108; 1964. Т. 3. № 304. См. также замечания А. И. Плигузова и Г. В. Семенченко в: РФА. 1988. Т. 4. С. 900–901.
[99] НПЛ. С. 417.
[100] Gill J. Le concile de Florence. P. 50.
[101] Анализ всей совокупности политических противоречий см.: Kolankowski L. Dzieje Wielkiego Ksiкstwa Litewskiego za Jagieііonуw. Warszawa, 1930. T. 1. 1377–1499. S. 165 i n.
[102] ММНР. Т. 12. N 149.
[103] Ibid. N 204.
[104] Lewicki A. Powstanie Њwidrygieііy // Rozprawy Polskiej Akademii Umiejкtnoњci. Wydziaі hist.-filozoficzny. Krakуw, 1892. T. 29. S. 246.
[105] Ibid. S. 299.
[106] См. очень убедительные соображения Коланковского: Kolankowski L. Dzieje... S. 202–203.
[107] Lewicki A. Powstanie... S. 299, 461.
[108] Martenй E., Durand V. Veterum scriptorum amplissima collectio. Paris, 1733. T. 8. P. 575–576.
[109] Jablonowski H. Westrussland zwischen Wilna und Moskau. S. 90–91.
[110] Martenй E., Durand V. Veterum scriptorum. P. 622–624.
[111] Gill J. Le concile de Florence. P. 55–56.
[112] Lewicki A. Powstanie... S. 335–336.
[113] Коцебу А. Свидригайло, великий князь литовский. СПб., 1835. Прил. С. 20 и сл.
[114] См. текст обращения в буллах Свидригайлу и Герасиму: Там же. С. 22, 26.
[115] Gill J. Le concile de Florence. P. 58.
[116] См. тексты в: Kodeks dyplomatyczny Litwy / Ed. E. Raczyсski. Wrocіaw, 1845. S. 363 i n.
[117] ПСРЛ. T. 35. С. 58–59; ПЛ. Вып. 1. С. 43; Вып. 2. С. 45, 131.
[118] Lewicki A. Powstanie. S. 370–371.
[119] Ibid. S. 372–374.
[120] Antiquissimae constitutiones synodales provinciae Gneznensis / Ed. R. Hube. Petropoli, 1856. S. 162.
[121] Statuty synodalne wieluсsko-kaliskie Mikolaja Tr№by 1420 r. Krakуw, 1951. S. 96.
[122] Chodynicki К. Koњciуі prawosіawny... S. 93–94.
[123] Архив Юго-Западной России. Киев, 1904. Ч. 1. Т. 10. Ч. 1. № 1 (далее: Архив ЮЗР).
[124] Trajdos Т. М. Koњciуі katolicki... T. 1. S. 220.
[125] Ibid. S. 267–268.
[126] AGZ. 1872. Т. 3. N С.
[127] Сведения об этом сохранились в решениях Ленчицкого синода 1527 г. (Sawicki J. Concilia Poloniae: џrуdіa i studia krytyczne. Warszawa, 1948. T. 2. S. 13).
[128] Chodynicki K. Koњciуі prawosіawny... S. 81.
[129] Joanni Dlugossii seu Longini canonici cracoviensis Historiae Polonica libri XII. Cracoviae, 1877. T. 4. S. 417.
[130] Ibid. S. 422.
[131] Ibid. S. 415, 419–420.
[132] MMHP. T. 2. N LXXXII. S. 77.
[133] ПСРЛ. М.; Л., 1949. Т. 25. С. 245–246, ср.: Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV–XVI вв. М., 1950. № 22. С. 62.
[134] ПСРЛ. Т. 35. С. 35, 57; Joanni Dlugossii seu Longini canonici cracoviensis Historiae Polonica libri XII. T. 4. S. 359.
[135] ПСРЛ. Т. 25. С. 248.
[136] ММНР. Т. 2. N 32. S. 77.
[137] Собрание древних грамот и актов, касающихся городов Вильны, Ковно, Трок. Вильно, 1843. Ч. 1. № 3–4. В более поздних документах уточнялось, что в состав городского совета следовало выбирать «половицу закону римскаго, а половицу закону греческаго, як обадвум законом право майдебурское дано» (Там же. № 27).
[138] ММНР. Т. 14. Арр. N 17; Lewicki A. Powstanie... S. 282–283.
[139] ММНР. Т. 14. App. N 22.
[140] Chodynicki К. Koњciуі prawosіawny... S. 85–87.

Ссылки по теме
Форумы