Краткое описание опасного мятежа стрельцов в Московии

Иоганн Корб. Дневник путешествия в Московское государство.


Очень часто бывает, что тот, кто спешит из дружбы тушить пожар в доме соседа, подвергается сам, по прихотливой игре случая, подобному же несчастию, и потому вполне прав человек, который оплакивает собственное горе, когда свирепое пламя разрушает здание соседа. Всем известно, что мнения поляков, съехавшихся для свободного избрания, через подачу голосов, короля на престол вдовствовавшей Республики, разделялись между двумя различными искателями. Эти волнения на буйных сеймах народов с живым характером, хитрых и наглых в своих происках, походят на сильные ветры, которые, подымаясь на морях, предвещают жестокую бурю, переполненную бедствиями.

Царь московский, ввиду опасностей, угрожавших ему вследствие соседства с Польшей, поставил на страже на границах Литвы воеводу князя Михаила Григорьевича Ромодановского, приказав ему принять самые действенные меры для восстановления общественного спокойствия в Польше в том случае, если бы оно было нарушено междоусобием, возникшим из-за частного интереса.

Ромодановский начальствовал над сильным отрядом войска, для того чтобы иметь возможность усмирить возмутителей, буде бы таковые показались, и склонить их к должному законно избранному королю почтению. Но как чудна изменчивость счастья и судеб вообще! Тот, кто опасался ужасов наводнения для соседнего народа, привлек к самому себе всю ярость угрожавших оному волн. Среди четырех стрелецких полков, составлявших наблюдательный отряд на литовских границах, возник преступный замысел переменить государя Стрельцы этих полков оставили места своих стоянок Федосьева — Вязьму, Афанасьева — Белый, Ивана Черного — Володимирский Осташков, Тихонова — Дорогобуж, и, прогнав верных царю офицеров, избрали из среды своей начальников, и кто показывал наиболее усердия к преступному делу, тот и считался у них самым способным повелевать другими. Но мятежники на этом не остановились они грозили даже полкам, стоявшим вблизи, что примут против них самые жестокие меры, если они к ним добровольно не присоединятся или вздумают противиться их намерению. В Москве разносились разные слухи о происшествиях, угрожавших такой близкой опасностью; но никто не знал, которому из них верить, пока частые сходки бояр, их совещания, на которые они собирались по нескольку раз в день, ночные сборища и постоянные сношения не уверили наконец всех в том, что тут дело было опасное, и так как необходимо было поспешить принять меры, сообразные с обстоятельствами, не терпевшими отлагательства, то скоро и последовали соответственные оным распоряжения.
Царь перед своим отъездом назначил боярина и воеводу Алексея Семеновича Шеина главноначальствующим над своими войсками, а потому и бояре не могли назначить никого другого для исполнения своего решения. Но так как государь не оставил никаких ясных распоряжений, то все бояре согласились в том, чтобы в деле мятежа стрельцов соображаться с дальнейшими событиями, и что если мятежники окажут упорное сопротивление и не будут просить прощения в своем преступлении, употребить против них строгие меры. Шеин, соглашаясь принять на себя поручение бояр, требовал, чтобы это решение, принятое боярами единогласно, было также утверждено их подписями с приложением печатей. Требование воеводы было весьма справедливо, но ни один из бояр не согласился приложить руку. Из страха ли то было или из зависти, неизвестно, но, как бы то ни было, близость опасности, боязнь видеть Москву во власти возмутившихся стрелецких полчищ — все это не допустило дальнейших проволочек. Можно было даже опасаться, что чернь присоединится к мятежникам, а потому все были того мнения, что благоразумнее двинуться навстречу стрельцам, чем ждать их опасного вторжения.

Гвардия получила приказание быть ежечасно готовой к выступлению против святотатственных посягателей на царское величество: ей было объявлено, что кто откажется принять участие в действиях против мятежников, будет считаться виновным в том же преступлении и соучастником бунтовщиков, и что при исполнении своих обязанностей воины не должны смотреть ни на родство, ни на свойство, так как эти отношения не существуют там, где дело идет о спасении царя и государства; даже сын должен убить отца, вооружившегося на погибель своего отечества. Генерал Гордон этим спартанским учением побуждал вверенные ему полки к доблестному делу: да и точно, для воина ничто не может быть славнее службы на спасение своего государя и своей родины.

День выступления в поход против отступников от своего долга совпадал с Духовым днем, и это обстоятельство служило счастливым предзнаменованием; казалось, что сама судьба определила, чтобы дух правды и справедливости помешал проискам неправедных людей; успех же достаточно это оправдал. Поход мятежного войска был задержан, на третий день по выступлении оного, несогласиями, возникшими между тремя предводителями, и через это верное царю войско имело время встретить изменивших стрельцов у Воскресенского, иначе Иерусалимского, монастыря. Тяжесть преступления порождает боязнь, отсрочки, наконец, противоречащие предложения, и согласие, утвержденное клятвой злодеев, никогда не бывает прочно. Если бы стрельцы хотя за час успели овладеть монастырем, то под защитой его твердынь могли бы, ослабив усердие верного войска, изнуренного продолжительными и тщетными покушениями на монастырь, одержать над ним победу и увенчать успехом свое преступление против государя.
Но счастье отказало дерзким намерениям в достижении вожделенной цели. Близ монастыря находится низменная местность, по которой, недалеко от монастырских стен, протекает узкая речка; по сию сторону стояло уже царское войско, а на противоположном берегу мятежники: эти последние предполагали переправиться через реку, и если бы они твердо держались своего намерения, то царским воинам, уставшим от тяжкого дневного похода, было бы трудно воспрепятствовать переправе. Но Гордон заменил недостаток силы хитростью и один подошел к берегу для переговоров со стрельцами, которые думали уже переправляться. Гордон, чтобы отклонить их от этого предприятия, повел с ними такую речь: «О чем вы думаете? Куда идете? Ежели вы идете в Москву, то ведь ночь наступает, вам невозможно будет продолжать дорогу, а на этом берегу слишком мало места, чтобы вы могли все поместиться; останьтесь лучше на той стороне реки и ночью подумайте хорошенько, что завтра делать!» Мятежная толпа не отвергла столь дружеских советов; впрочем, стрельцы были утомлены и не имели столько отваги, чтобы воспользоваться внезапным случаем к бою.

Между тем Гордон, ознакомившись хорошо с местностью, занял, с согласия Шеина, своим войском находящуюся вблизи и выдающуюся вперед высоту, расставил и укрепил сторожи, не упуская ничего из виду, что могло служить ему для обороны и укрепления и обратиться во вред и урон врагам. Полный духа, с неменьшим усердием и мужеством отправлял все обязанности по своей части и полковник императорской артиллерии де Граге: он поместился на вышеупомянутом холме, искусно разместил орудия, расставив их в таком порядке, что почти вся честь успеха принадлежала артиллерии.

На рассвете, по приказанию воеводы Шеина, генерал Гордон отправился вновь для переговоров со стрельцами и, укорив их несколькими словами в неповиновении, много говорил о царском милосердии. «Если вы требуете свое жалование, — сказал Гордон, — то ведь не должны воины подносить просьбы к государю толпами и с возмущением. Зачем, нарушая устав военной службы и предписания подчиненности, вы оставили места, порученные вашей верности? Зачем, прогнав офицеров, предпринимаете насильственные меры? Для вас гораздо будет лучше подать просьбы мирно и, вспомня долг верности царю, возвратиться на назначенные места; ежели я увижу, что вы склоняетесь на доброе и передадите мне свои просьбы, то я исходатайствую удовлетворение этих просьб и прощение вашего преступления». Но речь Гордона не подействовала на закоренелых уже в неповиновении изменников; эти упорные люди дали лишь такой ответ: «Мы скорее пойдем в Москву обнять наших любезных жен и получить неуплаченное жалованье, чем возвратимся нищими на свои места».
Шеин, несмотря на то что Гордон донес ему о преступном упрямстве стрельцов, не терял, однако ж, еще всей надежды на их раскаяние, и Гордон согласился отправиться в третий раз к бунтовщикам попытаться, не удастся ли ему подействовать на этих остервенелых мятежников обещаниями прощения и удовлетворения их жалованьем. Но все убеждения Гордона и на этот раз не только не увенчались успехом, на который все еще надеялся Шеин, но сам Гордон подвергся опасности от неистовства рассвирепевших мятежников: теперь уже ругательствами и бранью проводили они именитого человека, своего бывшего предводителя. «Убирайся скорее прочь, — кричали они, — да не толкуй много попусту, ежели не хочешь, чтобы мы, пустив в тебя пулю, уняли твою смелость: стрельцы знать не хотят никаких начальников, не слушают ничьих приказаний и не вернутся на свои места; в Москву идем, а ежели нас не пустят, то мы проложим себе дорогу силой и оружием».

Гордон, оскорбленный этой неожиданной дерзостью, стал совещаться по этому делу с Шейным и с другими присутствующими офицерами: не трудно было сделать постановление против тех, кто уже решились испытать силу своего оружия. Поэтому в царском стане все приготовилось к бою, так как мятежники были непоколебимы в своем намерении сражаться. Но стрельцы выказывали не меньшую заботливость: они устраивали боевую линию, наводили орудия, становились рядами, отправляли обычный молебен и делали воззвание к Богу, как будто бы они должны были вступить в бой с врагами за правое дело. Нет такой бессовестной злобы, которая бы осмелилась выказываться откровенно, не прикрываясь личиной добродетели и справедливости.

Оба отряда, осенив себя бесчисленное множество раз крестным знамением, начали сраженье.

Войско Шеина открыло пушечную и ружейную пальбу, но только холостыми зарядами, так как воевода не терял еще надежды, что стрельцы, испуганные действительным отпором, возвратятся к повиновению. Но стрельцы, заметив, что после первых выстрелов не было ни раненых, ни убитых, сделались еще смелее в своем злодеянии. С большим присутствием духа, чем прежде, открыли они огонь, и несколько убитых и большое число раненых пали от их выстрелов. Когда смерть и раны достаточно уверили, что нужны более сильные меры, разрешено было полковнику де Граге не употреблять более холостых зарядов, но стрелять ядрами и картечью из пушек большого калибра. Полковник де Граге этого только и ожидал: он тотчас же дал столь удачный залп в мятежников, что укротил их ярость, и стан врагов, бывший поприщем подвигов сражавшихся воинов, превратился в место жалкого побоища. Одни падали мертвые, другие в ужасе бегали, как безумные, потеряв вместе с самонадеянностью и присутствие духа; те, которые в этом опасном положении сохранили более здравого рассудка, старались ослабить и даже уничтожить действие царской артиллерии, взаимно направляя свои орудия на пушки де Граге, но усилие их было тщетно. Полковник де Граге предупредил их оборот, направив свои орудия на пушки мятежной толпы; он открыл огонь, который, подобно беспрерывному урагану, сметал приближающихся к их орудиям стрельцов; много из них пало, еще большее число обратилось в бегство, и никто уже не смел возвращаться к своей батарее.
Между тем полковник де Граге не переставал с высоты, на которой он стоял, поражать расстроенные ряды врагов, и стрельцы, столь неприступные час тому назад, отвергавшие предложенную им милость, не находя теперь нигде убежища и не видя средств к спасению, особенно же приведенные в ужас беспрерывным пушечным огнем, которым их поражала немецкая десница, пришли в такое отчаяние, что объявили желание сдаться. В столь короткое время итог боя отличил победителей от побежденных. Побежденные, прося о помиловании, падали на колени и молили остановить убийственное действие артиллерии, уверяя, что они немедленно сделают все, что им прикажут. Им отвечали: «Положите оружие и выступите из своих рядов вперед!». Приказание было исполнено. Но хотя побежденные немедленно бросили оружие и пошли на назначенные для них места, однако же царская артиллерия продолжала еще несколько времени пальбу, опасаясь, чтобы с прекращением причины страха не проявилась в стрельцах их прежняя дерзость и упорное желание вести бой. Когда стрельцов хорошенько напугали, тогда уже смело можно было их не щадить. Тысячи людей, которые если бы захотели испытать свои силы, то из побежденных сделались бы победителями, были теперь перевязаны. Есть Бог, и Он-то обратил в прах замыслы злых, чтобы они не могли исполнить своего предприятия.

Когда таким образом чрезмерная гордость мятежников была совершенно укрощена и все соучастники возмущения находились в цепях, воевода Шеин подверг их пыткам, чтобы разведать о причинах и цели этого опасного и безбоязненного заговора, о его зачинщиках, руководителях и соучастниках. Эти распоряжения были необходимы, так как очень основательно подозревали, что были высшие начальники заговора, руководившие настоящим мятежом. Каждый из стрельцов добровольно сознавался в том, что он уголовный преступник, но ни один из них не хотел объяснить, нет ли заговора, обнаружить намерения и открыть особ, бывших в согласии с мятежниками, и потому нужно было прибегнуть к застенкам как к последнему средству для открытия правды.
Жестокость мучений, которым предавали преступников, была неслыханная: их ужасно били плетьми, но, не получая ответа, допросчики подвергали спины стрельцов, обагренные кровью и заплывшие сукровицей, действию огня, чтобы, через медленное обжигание кожи изувеченного тела, острая боль, проникая до мозгов костей и самых фибр нервов, причиняла жестокие мучения. Эти пытки употреблялись поочередно, сменяя одна другую. Страшно было и видеть и слышать эту ужасную трагедию. На открытой равнине было разложено более тридцати страшных костров, над ними обжигали несчастных, подвергаемых допросу, которые издавали ужасные вопли; на другом месте раздавались жестокие удары плетью, и таким образом прекраснейшая на земле местность обратилась в место зверских истязаний.

Когда большая часть преступников уже подверглась пытке, нашлись между ними такие, которые не вынесли муки и объявили следующее показание касательно своих злых замыслов: «Мы знаем, как преступно наше дело; мы все заслужили смертную казнь, и, быть может, ни один из нас не желал бы быть освобожден от оной. Если бы судьба оказалась благоприятной нашим замыслам, мы бы подвергли бояр таким же казням, каких ожидаем теперь как побежденные, ибо мы имели намерение все предместье Немецкое сжечь, ограбить и истребить его дотла и, очистив это место от немцев, которых мы хотели всех до одного умертвить, вторгнуться в Москву; потом, убив тех солдат, которые бы нам оказали сопротивление, прочих присоединить к себе как соучастников в нашем злодеянии, бояр одних казнить, других заточить и всех их лишить мест и достоинств, чтобы тем легче привлечь к себе чернь. Некоторые священники пошли бы перед нами с иконой Божией Матери и образом св. Николы, чтобы показать, что мы не по коварству взялись за оружие, но по благочестию, во славу Бога и на защиту веры. Овладев верховной властью, мы бы рассеяли в народе письма, в которых бы уверяли, что его царское величество, выехавши, по дурным советам немцев, за границу, за морем скончался. В них народ читал бы также следующее: нужно предпринять меры, чтобы государственный корабль не носился по морю без кормчего, через что мог бы легко подвергнуться опасности, попасть на какие-либо скалы, претерпеть крушение, а потому царевна Софья Алексеевна будет временно посажена на престол, пока царевич не достигнет совершеннолетия и не возмужает. Василий Голицын будет возвращен из ссылки, чтобы помогать своими мудрыми советами Софье». Так как все статьи этого показания были настолько важны, что даже каждая из них, взятая в отдельности, подвергала виновных смертной казни, то воевода Шеин велел сделать по оным приговор, обнародовать его и исполнить.
Многие осуждены к петле и повешены, другие приговорены к пытке и потом погибли на плахе: топор лишил их жизни; большая же часть мятежников оставлена для более обдуманного наказания и потому размещена была по окрестным местам под стражей. Вопреки советам генерала Гордона и князя Масальского воевода приступил к допросу и преждевременно казнил начальников мятежа без достаточного дознания, устраняя их этим способом от дальнейшего исследования дела по стрелецкому мятежу, и потому достойно навлек на себя гнев справедливейшего мстителя нарушенных законов и пал бы от руки государя среди увеселений царского пира, если бы генерал Лефорт не удержал оной, не допустив кровопролития. Но Шеин смотрел тогда другим взглядом на положение дела; по его мнению, быстрое принятие строгих мер должно было произвести самую полезнейшую перемену в расположении умов, и необходимым ее следствием должно было быть внушение почтения к государю и боязнь казни. И потому, чтобы примером наказания за нарушение законов внушить прочим ужас, он приговорил в один день семьдесят, а в другой девяносто преступников к смертной казни, которую они вполне заслужили.

Жажда мести, овладевшая сердцем его царского величества при вести о мятеже стрельцов, ясно обнаруживала его огорчение и страшное негодование. Царь находился в Вене и очень желал еще посетить Италию, когда получил известие о смутах внутри России; но какую бы ни имел он прежде охоту продолжать путешествие, означенное донесение совершенно ее отбило. Государь, подойдя к своему уполномоченному Лефорту (которого он одного почти только изволил допускать к самым коротким с собой сношениям), взволнованным голосом сказал: «Франц Яковлевич! Постарайся, чтобы я мог как можно скорее, самой кратчайшей дорогой, приехать в Москву и моих подданных наказать за измену их казнями вполне достойными! Пощады никому не будет. Вокруг моего царского града, который они хотели безбожно ограбить, между его валами и стенами, велю поставить позорные виселицы и орудия казни, чтобы жестокой смертью истребить всех вместе и каждого особо». И не долго откладывал Петр исполнение принятого им намерения удовлетворить свой справедливый гнев: по предложению своего уполномоченного Лефорта, Петр отправился на почтовых и, проскакав благополучно в четыре недели триста миль, четвертого сентября прибыл в Москву государем для добрых, мстителем для злодеев.
Первое, что обратило его внимание по приезде, было дело о стрелецком мятеже; он спрашивал: «Какие его начала? Какая была цель виновников смут? Кто их подвигнул на такое страшное преступление?» И поскольку не нашлось никого, кто бы мог удовлетворительно ответить на все его вопросы, так как одни ссылались на свое незнание, другие на упорство стрельцов при допросах, то царь стал считать всех своих приближенных людьми неблагонадежными и думать о новом допросе.

Все мятежники, содержавшиеся под караулом в разных соседних местах, были сведены в одно четырьмя полками гвардии и подвергнуты новым пыткам и новым истязаниям. Преображенское обратилось в темницу, в место суда и застенков для приведенных арестантов. Ежедневно, был ли то будний день или праздник, допросчики занимались своим делом, все дни считались вполне хорошими и законными для мучений. Сколько было преступников, столько и кнутов; сколько было допросчиков, столько и палачей. Князь Федор Юрьевич Ромодановский, будучи строже прочих, был тем способнее к произведению допросов. Сам великий князь, из недоверчивости к своим приближенным, принял на себя обязанность следователя. Он задавал вопросы и тщательно сличал ответы преступников, от не сознававшихся настойчиво требовал признания и тех, которые более упорствовали в молчании, приказывал предавать жестоким мукам и, ежели они много показывали, еще допытывался от них новых объяснений. Когда от чрезмерного мучения допрашиваемые, совершенно ослабев, лишались сознания и чувств, тогда государь приказывал лекарям восстановлять медицинскими пособиями силы допрашиваемых; преданные новым истязаниям, они вновь теряли свои силы.

Весь месяц октябрь прошел в изувечивании спин преступников ударами кнутов и в обжигании огнем: только в тот день спасались они от плетей или от пламени, в который колесо, кол или топор лишали их жизни. Стрельцов приговаривали к этим казням только тогда, когда показания их доставляли удовлетворительные сведения касательно начальников мятежа.

Начальники мятежа

По общему мнению, подполковник Колпаков столько же превосходил прочих своим коварством, насколько был их выше чином: его секли кнутом, после чего так долго обжигали ему спину огнем, что он наконец лишился разом чувств и возможности говорить. Из опасения, чтобы преждевременная смерть не устранила его не в пору от дальнейшего допроса, Колпаков передан был на попечение царскому врачу господину Карбонари, чтобы тот медицинскими пособиями возбудил в нем почти погашенную жизнь; когда подполковник несколько оправился, его подвергли новым пыткам и сильнейшим истязаниям, среди которых он испустил дух.

Васька Зорин, главнейший возмутитель, четыре раза предаваемый самым утонченным пыткам и наконец приговоренный к виселице, не сделал никаких показаний. Но в самый день своего допроса, после очной ставки с одним двадцатилетним юношей, приведенным из темницы вместе с мятежными стрельцами для показаний, добровольно прервал молчание и рассказал все предначертания заговора со всеми мельчайшими подробностями.
Этот двадцатилетний юноша случайно встретился с мятежниками на границе Смоленской области и принужден был главными зачинщиками мятежа им служить; они не обращали на него внимания и даже не запрещали ему присутствовать при их совещаниях о средствах к достижению цели их позорной измены. Теперь, предстоя с мятежниками перед судилищем, дабы доказать свою невинность яснее, юноша пал в ноги судье и с трогательными воплями убеждал не предавать его пыткам, обещая сказать все, что он знает, без малейшей утайки. Он просил подождать вешать Ваську Зорина, пока он, юноша, не даст в суде своего показания, так как Зорин из всех мятежников может быть единственным и самым лучшим свидетелем его справедливого объявления.

Бориска Проскуряков — казнен в стане воеводы Шеина по его приказанию.
Якушка — избран был главным начальником стражи Белого полка вместе с двумя другими унтер-офицерами; они, приближаясь к Москве, поссорились между собой; эта ссора была причиной того, что стрельцы запоздали на четыре дня, что и послужило к их гибели и к спасению всех хороших людей.

Дьякон Иван Гаврилович уже несколько лет был на содержании у царевны Марфы, которая имела с ним связь для удовлетворения своей страсти. Мятежники предполагали женить его на Марфе и сделать протектором, или великим канцлером стрелецким, но плачевный исход восстания изменил это намерение: вместо брачного торжества он дождался гроба и похорон.

Несколько попов, находившихся вместе со стрельцами, были соучастниками их измены; они были виновны в том, что молили Бога об успехе бунта и также обещали нести между рядами мятежников образа Богородицы Девы и св. Николы и, во имя справедливейшего права и благочестия, привлекать народ на сторону изменников своему государю. Одного из сих попов царский шут повесил на позорной виселице близ самой высокой церкви, посвященной Пресвятой Троице, другого, обезглавленного, встащил палач на колесо около того же места; царь принудил исправлять обязанности палача думного дьяка Тихона Моисеевича, которого он называет своим патриархом.

София

Честолюбие заглушает в сердце человека всякое чувство правды, и тот, кто не уважает расстояния между царским достоинством и состоянием подданного, всегда найдет оправдание средствам, которые употребляет для утоления своей жажды к власти. Царевна София, о которой говорят, что в продолжение четырнадцати лет она покушалась на жизнь своего брата, не раз была виновницей возмущений в царстве. Ее козни и заговоры, будучи обнаружены, принудили наконец брата ее и государя обеспечить свою собственную безопасность: он счел это тем более нужным, что последние смуты удостоверили его в том, что в Московии ничто не будет прочно, доколе София пользуется свободой. Поэтому она была заключена в Новодевичий монастырь, под строгим надзором царских воинов; но, несмотря на принятые против нее меры предосторожности, честолюбивая царевна обманула бдительность стольких глаз: она обещает вновь возмутившимся стрельцам быть их предводительницей, входит с ними в сношения, посылает им советы, как действовать, указывает на обольщения, которыми можно достигнуть успеха. Царь сам допрашивал ее касательно этих посягательств; не известно еще, что она отвечала, но то верно, что царь оплакивал тогда как ее, так и свою судьбу. Некоторые уверяют, что царь хотел казнить ее, оправдывая свое намерение словами: «Пример Марии Шотландской, идущей из темницы под меч палача по приказанию сестры Елизаветы, королевы английской, указывает, что и я должен подвергнуть Софию моему царскому правосудию». Тем не менее и в этот раз брат простил преступную сестру, только в наказание сослал ее в дальнейший монастырь.

Царевна Марфа приняла участие в заговоре мятежников не столько из намерения передать другим отнятую у законного государя власть, сколько из сластолюбивых целей: все ее желание состояло в том, чтобы на свободе предаваться распутным связям с дьяконом Иваном Гавриловичем, которого уже несколько лет с этой целью она имела на своем содержании; она пострижена и заключена в монастырь на покаяние в прошедшей жизни.

Две довереннейшие прислужницы царевен: Вера Софии и Жукова Марфы, были взяты в царском замке, приведены в Преображенское (место допросов) и обе преданы пыткам. Веру обнажили совершенно, за исключением детородных частей, и стали бить плетьми (что здесь называют кнутом); царь заметил, что она была беременна.

Спросили, известна ли ей ее беременность? Не запираясь, объявила она, что один из дьячков был этому причиной; это обстоятельство избавило ее от большего числа ударов, но не освободило от смерти. Она и Жукова, высеченные, обе поплатились жизнью за свое преступление, так как сознались, что они помогали вероломным царевнам. До сих пор нет верных известий, какому роду казни они были преданы: по рассказам одних, их закопали живыми по шею, по другим, их бросили в волны Яузы.

Переписка Софии с мятежниками

Никакое оборонное войско не охранит крепость, когда злоба с изменой задумают ее разрушить; их враждебная мысль никогда не успокоится; они постоянно ищут какой-либо лазейки, через которую могли бы безопасно пробраться пособники их злых намерений. Если такая многочисленная стража постоянно охраняла ворота Новодевичьего монастыря, то единственно только для того, чтобы следить хорошенько за Софией, которой овладело опасное честолюбие, чтобы она не предприняла каких-либо замыслов, вредных царству и государю.

Однако ж, несмотря на стольких аргусов, едва не удалось царевне возбудить, при посредничестве только одной презренной нищей, обыкновенно сидевшей при самых часовых, опасный пожар междоусобной войны. Это была старуха, ежедневно приходившая за подаянием милостыни. Царевна, снискав себе расточительной своей щедростью ее преданность, предложила ей более богатое вознаграждение, если она согласится ей помогать. И когда баба, увлеченная столь заманчивым посулом, обещалась в точности исполнять волю царевны и делать то, что она прикажет, и не делать того, что было бы ей противно, то София объяснила, что под видом обыкновенной милостыни станет давать ей цельный хлеб, который старуха должна непременно отнести стрельцам и дождаться от них ответа. В хлебе спрятано было письмо, в котором София обещала стрельцам безопасность и сильную свою помощь их похвальным предприятиям. Она призывала их двинуться на монастырь, перебить караульных, если они решатся на сопротивление, так как дела уже в таком положении, что для дальнейшего успеха нужно начать борьбу кровопролитную. Мятежники воспользовались тем же средством, чтобы переслать свой ответ. Такого рода сношения всегда отправлялись благополучно, не возбуждая никакого подозрения в стражах.

Вот как способна злоба придумывать козни. Тем не менее, однако же, София обманулась в своих расчетах; этот хлеб, который нечестивые люди во зло употребляли, готовя убийство стольким праведным людям, был причиной страшной, хотя и справедливой гибели самих виновных, как ясно можно видеть из следующего приговора.

Приговор, объявленный мятежникам 10 октября 1698 года

«Воры, разбойники, изменники, клятвопреступники и бунтовщики полка Федосия Колпакова, Афанасия Чубарова, полка Ивана Черного, полка Тихона Гундертмарка, стрелковые стрельцы.

Великий государь, царь и великий князь Петр Алексеевич, Великой, Белой и Малой России самодержец, приказал им объявить: 27 прошедшего октября было приказано грамотами великого государя и Разряда выступить из Торопца и находиться с войском думного боярина и воеводы князя Михаила Григорьевича Ромодановского, со товарищи, со своими полковниками и с подполковниками, впредь до приказания великого государя, в городах и ниже означенных местах:

полку Федосьеву — в Вязьме, Афанасия — в Белом, Ивана — в Осташкове Володимирове, Тихона — в Дорогобуже.

Они же, оного великого государя приказанием недовольные, в те указанные города не пошли со своими полковниками и подполковниками и как полковников, так и подполковников и капитанов из своих полков выгнали, а на их место избрали своих братьев стрельцов, таких же, как они, бунтовщиков. Засим с пушками полковыми и ружьями двинулись они из Торопца в Москву. Когда тех стрельцов встретил Алексей Семенович Шеин с войском и одной избранной ротой у Воскресенского монастыря, то он из своего войска посылал к ним три раза, чтобы они исправили свою вину в их сопротивлении государю и пошли бы, согласно вышеозначенному повелению, на предназначенные им места; они же, оному приказанию государя сопротивляясь, на назначенные места и на этот раз не пошли и, приготовившись к бою, в войско государево из пушек и из ружей стреляли, многих ранили, и некоторые от ран умерли; идя же в Москву, стрельцы имели в виду остановиться на поле, называемом Девичье поле, с целью подать прошение царевне Софии Алексеевне о том, чтобы она по-прежнему стала во главе правления; они также думали побить солдат, находящихся у этого монастыря на страже; погубив же их, злодеи полагали идти в Москву и рассеять в ней по всем предместьям, населенным черным народом, списки своего мятежного прошения, уверив при том чернь, что великий государь скончался за морем, с Софией же сообща продолжать смуты, перебить бояр, разрушить предместье Немецкое, всех иностранцев предать смерти, а великого государя не пустить в Москву. Если б солдатские полки не впустили их в Москву, то они имели в виду писать во все полки стрельцов, которые только находятся в действительной службе великого государя, присоединить их к себе для совокупного действия против солдат, и как только бы стрельцы пришли в Москву, то вместе с ними поручить оной царевне правление; солдат же перебить, бояр погубить и таким же самым способом Немецкое предместье разрушить, иностранцев умертвить, а великого государя в Москву не впустить. С допросов и пыток стрельцы во всем том повинились.
И великий государь приказал оных разбойников, изменников, преступников и бунтовщиков за то их злодеяние казнить смертью, чтобы по их примеру и другие впредь не приучились предаваться таким же разбойничествам».

Так как это осуждение распространено было на всех стрельцов, то ни один из них поздним раскаянием за свое злодеяние не мог вымолить прощения. Надо заметить, что еще до царского выезда из Московии эти стрельцы возмутились; их простили, лишь только они усмирились, с тем, однако, условием, чтобы они впредь ни на что подобное не покушались. Это условие внесено было в публичный акт, составленный по делу стрелецкого мятежа. Этим документом объявлялось, что никакой закон не может укорять изменников в преступлении против [царского] величества, но в нем также заключалось обязательство стрельцов, которым они обрекали себя всякого рода неслыханным доныне мучениям, жесточайшим наказаниям, даже смертной казни в том случае, когда вновь подвигнутся на жизнь государя, нарушат присягу и свой долг смиреннейшего повиновения начальству. Этот царский указ и намеренное постановление все стрельцы закрепили собственноручной подписью; те из них, которые не умели писать, подтвердили этот акт крестами. Дело то составляло теперь отягощающее обстоятельство в деле стрельцов: оно лишало их возможности получить милость и подвергало наказанию за государственную измену по всей строгости законов.

Первая казнь 10 октября 1698 года

Приступая к исполнению законной казни, царь пригласил на совершение ее всех иноземных послов, как бы желая заявить перед ними, что он укрепляет за собой свои права на жизнь и смерть, оспариваемые мятежниками.

К ряду казарменных домов в Преображенском прилегает возвышенная площадь. Это место казни: там воздвигаются позорные колья с воткнутыми на них безобразными головами казненных, которые сохраняются после смерти на поругание за совершенное злодеяние. Здесь произошло первое действие трагедии. Всех иностранцев, находившихся в числе зрителей, не допускали близко к месту исполнения казни; весь полк гвардейский был в строю, в полном вооружении; немного далее, на более возвышенном месте площади, толпились москвитяне. Я там был вместе с одним немцем, главным начальником стражи; он мог менее стесняться запрещением, относящимся к иностранцам, так как народность свою скрывал под московским платьем, притом надеялся на свой чин и тем был смелее, что, находясь в службе его величества, мог притязать на права служащих москвитян. Офицер этот пробрался в толпы москвитян и, возвратясь, сказал мне, что он видел, как благороднейшая десница Москвы отрубила топором пять мятежных голов.

Возле ряда солдатских домиков в Преображенском протекает река Яуза, разделяя это селение на две части; на противоположном берегу сотня осужденных в небольших московских телегах (которые москвитяне называют извозчичьими) ждали смертной казни. Для каждого преступника телега, при каждой телеге солдат. Не было там священника, чтобы преподать духовную помощь, как будто бы осужденные не были достойны этого религиозного обряда; однако ж каждый из них держал в руках восковую свечу, чтобы не умирать без освящения и креста. Ужас предстоящей смерти увеличивали жалостные вопли жен, стоны и раздирающие вопли умиравших поражали громаду несчастных. Мать оплакивала своего сына, дочь — судьбу отца, несчастная жена — злой рок мужа; с их рыданиями сливались вопли тех женщин, которые, по разным связям родства или свойства, заливались слезами. Когда кого-либо из осужденных лошади быстро уносили на место казни, рыдания и вопли женщин увеличивались; они, стараясь догнать их, оплакивали жертву разными, почти сходными одни с другими, словами (передаю их так, как мне их перевели): «Для чего тебя так скоро отнимают у меня? Зачем покидаешь меня? И в последний раз поцеловать нельзя? Не дают мне попрощаться с тобой в последний раз?» Этими печальными причитаниями несчастные женщины провожали своих друзей, которых догнать уже не могли. 130 других стрельцов были приведены из деревни воеводы Шеина По обеим сторонам каждых городских ворот стояла двойная виселица, на каждую из них было повешено в этот день по шести мятежников. Когда все были приведены на места казни и отдельными кучками, по шесть человек в каждой, разведены по отдельным двойным виселицам, его царское величество, одетый в польскую зеленую шубу, в сопровождении благородных москвитян подъехал к воротам, при которых, по приказанию его царского величества, остановился экипаж господина императорского посла, в котором сидели вместе с послом императора представители Польши и Дании. Возле них находился генерал Лефорт с начальником стражи генералом фон Карловицем, проводником его царского величества в его проезде через Польшу. Многие другие иностранцы вместе с москвитянами стояли также около ворот. Тогда начали читать приговор, причем царь заметил присутствующим, чтобы вникали в его содержание с особенным вниманием. Так как палачу было не под силу перевешать стольких преступников, то царь велел нескольким офицерам помогать ему. Преступники не были ни связаны, ни закованы, но они были в колодках, затруднявших ходьбу, так как нога толкалась об ногу, тем не менее идти все-таки можно было. Преступники сами всходили по лестницам к перекладине, крестились на все четыре стороны и (по обычаю страны) опускали на глаза и на лицо саван. По большей части осужденные сами надевали себе петлю на шею и бросались с подмостков: в числе тех, которые искупили свое преступление смертью на виселицах, насчитали 230 человек, самих ускоривших свой конец.

Вторая казнь 13 октября 1698 года

Приговор обрекал всех соучастников мятежа смертной казни, но царь не хотел излишней строгости, особенно потому, что он имел в виду молодые лета многих преступников или слабость их рассудка; люди эти, так сказать, более заблуждались, чем погрешили. В пользу этих преступников смертная казнь была заменена телесным наказанием другого рода: им урезали ноздри и уши, чтобы они вели жизнь позорную, не в глубине царства, как прежде, но в разных пограничных варварских московских областях, куда в этот день, таким образом наказанных, сослано было 500 человек.

Третья казнь 17 октября 1698 года

Сегодня только шесть человек казнены обезглавливанием; таким образом они были счастливее прочих, ежели только достоинство осужденных может еще возвышать.

Четвертая казнь 21 октября 1698 года

Желая показать, что стены города, за которые стрельцы хотели силой проникнуть, священны и неприкосновенны, государь велел всунуть бревна в ближайшие к воротам бойницы и на каждом бревне повесить по два мятежника. Таким способом казнено в этот день более 200 человек. Едва ли столь частый частокол ограждал какой-либо другой город, какой составили стрельцы, перевешанные вокруг Москвы.

Пятая казнь 23 октября 1698 года

Казнь эта была такая же, как предыдущая. Вновь повешено несколько сот человек у городской стены (которую зовут Белой), при этом на каждую из двойных виселиц, служивших первой казни, было вздернуто по четыре стрельца.

Шестая казнь 27 октября 1698 года

Эта казнь резко отличается от предыдущих; она совершена весьма различным способом и почти невероятным: 330 человек за раз, выведенные вместе под роковой удар топора, облили всю долину хотя и русской, но преступной кровью; эта громадная казнь могла быть исполнена потому только, что все бояре, сенаторы царства, думные и дьяки, бывшие членами совета, собравшегося по случаю стрелецкого мятежа, по царскому повелению были призваны в Преображенское, где и должны были взяться за работу палачей. Каждый из них наносил удар неверный, потому что рука дрожала при исполнении непривычного дела; из всех бояр, крайне неловких палачей, один боярин отличился особенно неудачным ударом: не попав по шее осужденного, боярин ударил его по спине; стрелец, разрубленный таким образом почти на две части, претерпел бы невыносимые муки, если бы Алексашка, ловко действуя топором, не поспешил отрубить несчастному голову.

Князь Ромодановский, до мятежа бывший главноначальствующим над этими четырьмя полками, выставленными на границах следить за польскими смутами, должен был сам обезглавить по одному стрельцу из каждого полка. К каждому боярину подводили по одному стрельцу, которого он обязан был казнить топором; сам царь, сидя на лошади, смотрел на эту трагедию.

Седьмая казнь 28 октября 1698 года

Эта казнь предназначена была для попов, тех именно, которые служили молебен, чтобы мятежники, при помощи Божией, могли достичь их безбожных целей; те же попы имели намерение шествовать во главе стрельцов с образами, с целью привлечь чернь на сторону бунта.

Обширнейшая площадь в городе перед церковью Святой Троицы (самой большой в Москве) назначена была государем служить местом казни. Позорный крест ожидал попов как достойное возмездие за то, что они тысячи раз осеняли знамением креста, молясь за отступников от своего государя и благословляя их предприятие. Так как попы не могут быть преданы в руки палачей, то придворный шут в одежде попа исполнял дело палача, причем одному из сих несчастных накинул на шею веревку. Другому попу какой-то думный отрубил голову топором и труп взволок на позорное колесо: и теперь еще проходящие близ сих священных зданий видят памятники страшного преступления — колесо и виселицу, обремененные телами преступников.

Его царское величество присутствовал при казни попов, сидя в экипаже. Сказав несколько слов к народу, который в большом числе стоял около этого места, об измене попов, государь прибавил в виде угрозы следующие слова: «Да впредь ни один поп не смеет молиться Богу за удовлетворение подобных желаний». Незадолго до казни попов перед Кремлем втащили живыми на колеса двух братьев мятежников, предварительно переломав им руки и ноги; у колес валялось двадцать обезглавленных тел. Привязанные к колесам преступники увидели в груде трупов третьего своего брата. Жалостные вопли и пронзительные крики несчастных тот только может себе представить, кто в состоянии понять всю силу их мучений и невыносимейшей боли. Я видел переломанные голени этих стрельцов, туго привязанные к колесам, и я думаю, что среди стольких мук жесточайшей было то, что несчастные никак не могли пошевелиться. Их жалобные крики тронули немного душу проезжавшего мимо царя. Он подошел к колесам и обещал преступникам сначала скорейшую смерть, а после даже прощение, если они сделают искреннее признание; но, упрямее на колесе более, чем когда-либо, преступники ограничились ответом: «Мы не сделаем никакого признания, мы уже почти перетерпели нашу казнь». Оставив их бороться со смертью, царь поспешил в Новодевичий монастырь. Перед ним поднимались тридцать виселиц, составлявшие четырехугольник, на них качались 230 стрельцов; трое главнейших из них, именно те, которые имели намерение подать прошение Софии о принятии ею правления, были повешены так близко от окон комнаты Софии, с прошениями, воткнутыми им в руки, что царевна могла легко их достать. Быть может, это было для того сделано, чтобы со всех сторон возносились голоса, укоряющие совесть Софии, и я думаю, что это было причиной, что она постриглась в монахини и вступила, таким образом, на лучшую дорогу жизни.

Последняя казнь 31 октября 1698 года

Около Кремля вновь втащили двух живых человек на колеса, изломав им предварительно руки и ноги; несчастные весь вечер и всю ночь изнемогали в невыносимых терзаниях под бременем бедственнейшей жизни и от ужасной боли издавали жалостнейшие вопли. Один из сих, младший годами, вынеся продолжительнейшие муки, полусутками пережил своего товарища. Между тем царь, роскошно обедая у боярина Льва Кирилловича Нарышкина, в кругу всех представителей иностранных держав и своих министров, долго отказывал им удовлетворить их убедительнейшим просьбам о пощаде несчастного от дальнейших мучений. Наконец, утомленный настойчивостью просителей, царь приказал всем известному Гавриле прекратить мучения живого еще преступника, застрелив его из ружья.

Местом казней остальных стрельцов служили смежные места, в которых преступники содержались до тех пор под караулом из опасения, чтобы народ, смотря на бойню такого множества людей, приведенных сюда на казнь, не стал жаловаться на бесчеловечие. Такая предосторожность была тем более нужна, что подданные, пораженные зрелищем гибели столь большого числа сограждан, с трепетом уже ждали всякого зла от строгости государя.

Его царское величество, подвергаясь доселе постоянным опасностям от коварства стрельцов, которые неоднократно посягали на его жизнь, а он с трудом избавлялся от беды, был убежден, что ему впредь нельзя полагаться на верность стрельцов, а потому очень справедливо решил не оставлять ни одного стрельца во всем государстве, но разослать их всех по отдаленнейшим пределам московским, чтобы и самое имя [их] исчезло. Все те, которые отказались навсегда от военной службы, были разосланы по областям, где они могли заняться, с согласия воевод, частной службой. В самом деле, все стрельцы не были совершенно свободны от всякой укоризны; ибо, как доносили офицеры, посланные в нынешнем году к Азовской крепости для охранения границы от нападений неприятелей, они, то есть офицеры, находились в ежеминутной опасности от стрельцов, постоянно готовых возмутиться, так как стрельцы сии, после печального исхода мятежа своих товарищей, вечно беспокоились о собственной участи. Всех стрельчих постигли печальные последствия преступления их мужей: им приказано было оставить окрестности Москвы, и всем [в Москве] запрещено даже, под страхом смертной казни, держать у себя какую-либо стрельчиху или скрывать ее в каких-нибудь уединенных тайниках; впрочем, тем, кто пожелал бы нанимать стрельчих в услужение, дозволено было это, но с тем, чтобы нанятые были отправлены из Москвы в деревни.

Ссылки по теме
Форумы