"Обращение" Константина

А.А.Васильев. История Византийской империи


В обращении Константина историков и богословов особенно интересовал вопрос о причинах обращения. Почему Константин склонился в пользу христианства? Должно ли в данном случае видеть лишь акт политической мудрости Константина, который сматривал христианство как одно из средств для достижения политических целей, ничего общего с христианством не имевших? Или Константин перешел на сторону христианства путем внутреннего убеждения? Или, наконец, в процессе обращения Константина на него оказывали влияние как политические мотивы, как и его внутренние, склонявшиеся к христианству убеждения?

Главное затруднение в решении этого вопроса заключается в тех противоречивых сведениях, которые оставили нам в данной области источники. Константин в изображении христианского писателя епископа Евсевия, например, совершенно непохож на Коннстантина под пером языческого писателя Зосима. Поэтому историки, работая над Константином, находили богатую почву для привнесения в данный запутанный вопрос своих предвзятых точек зрения. Французский историк Буасье (G. Boissier) в своем сочинении "Падение язычества" пишет: "К несчастью, когда мы имеем дело с великими людьми, которые играют первые роли в истории, и пытаемся изучить их жизнь и отдать себе отчет в их образе действий, то мы с трудом удовлетворяемся самыми естественными объяснениями. Так как они имеют репутацию людей необыкновенных, то мы никогда не хотим верить, чтобы они действовали так же, как все. Мы ищем скрытых причин для самых простых их действий, приписываем им утонченность соображений, глубокомыслие, вероломство, о которых они и не помышляли. Это и случилось с Константином; заранее составилось такое убеждение, что этот ловкий политик захотел нас обмануть, что чем с большим жаром он предавался делам веры и объявлял себя искренне верующим, тем более пытались предполагать, что он был индифферентист, скептик, который, в сущности, не заботился ни о каком культе и который предпочитал тот культ, из которого он думал извлечь наиболее выгод". [3]

В течение долгого времени большое влияние оказывали на мнение о Константине скептические суждения известного немецкого историка Якоба Буркхардта, высказанные в его блестяще написанном сочинении "Время Константина Великого" (1-е изд. в 1853 г.). В его представлении Константин, гениальный человек, охваченный честолюбием и стремлением к власти, приносил в жертву все для исполнения своих мировых планов. "Часто пытаются, - пишет Буркхардт, - проникнуть в религиозное сознание Константина и начертать картину предполагаемых изменений в его религиозных воззрениях. Это - совершенно напрасный труд. Относительно гениального человека, которому честолюбие и жажда власти не оставляют спокойного часа, не может быть и речи о христианстве и язычестве, о сознательной религиозности или нерелигиозности; такой человек по существу совершенно безрелигиозен (unreligios)... Если он, хоть одно мгновение, подумает о своем истинном религиозном сознании, то это будет фатализм". Этот "убийственный эгоист", поняв, что в христианстве заключается мировая сила, пользовался им именно с этой точки зрения, в чем заключается великая заслуга Константина. Но последний давал определенные гарантии и язычеству. Какой-либо системы у этого непоследовательного человека напрасно было бы искать; была лишь случайность. Константин - "эгоист в пурпуровом одеянии, который все, что делает и допускает, направляет к возвышению своей собственной власти". Сочинение Евсевия "Жизнеописание Константина", являющееся одним из главных источников для его истории, совершенно недостоверно. [4] Вот в немногих словах суждение Буркхардта о Константине, не оставлявшее, как видно, никакого места для религиозного обращения императора.

Исходя из других оснований, немецкий богослов Гарнак в своем исследовании "Проповедь и распространение христианства в первые три века" [*1] (1-е изд. в 1892, 2-е изд. в 1906 г.) приходит к аналогичным выводам. Изучив положение христианства в отдельных провинциях Империи и признавая невозможность определить число христиан в точных цифрах, Гарнак заключает, что христиане, будучи к IV веку уже довольно многочисленными и представляя собой значительный фактор в государстве, тем не менее не составляли еще большинства населения. Но, по замечанию Гарнака, численная сила и влияние не везде совпадают друг с другом: меньшее число может пользоваться очень сильным влиянием, если оно опирается на руководящие классы, и большое число может мало значить, если оно состоит из низших слоев общества или, главным образом, из сельского населения. Христианство было городской религией: чем больше город, тем крупнее - вероятно, также относительно - число христиан. Это было необычайным преимуществом. Но вместе с тем христианство проникло в большом числе провинций уже глубоко и в деревню: это мы точно знаем относительно большинства малоазиатских провинций и далее относительно Армении, Сирии и Египта, относительно части Палестины и также Северной Африки.

Разделив все провинции Империи на четыре разряда по степени большего или меньшего распространения в них христианства и рассмотрев данный вопрос в каждом из четырех разрядов, Гарнак приходит к заключению, что главный центр христианской церкви в начале IV века был в Малой Азии. Константин до своего отъезда в Галлию много лет жил в Никомедии при дворе Диоклетиана. Малоазиатские впечатления сопровождали его в Галлию и превратились в ряд политических соображений, которые привели к решительным заключениям: он мог опереться на твердые и сильные церковь и епископат. Праздный вопрос о том, одержала ли бы победу церковь без Константина. Какой-либо Константин должен был бы прийти; только с каждым десятилетием становилось бы легче быть тем Константином. Во всяком случае, победа христианства во всей Малой Азии была уже решена до времени Константина; в других же областях она была хорошо подготовлена. Не было нужды ни в каком особенном озарении, ни в каком небесном призыве к войне, чтобы осуществить на деле то, что уже было готово. Нужен был только проницательный и сильный политик, который бы в то же время имел внутреннее влечение к религиозным переживаниям. Таким человеком был Константин. Его гениальностью было ясное распознание и верное понимание того, что должно было случиться. [5]

Как видно, в представлении Гарнака Константин является только гениальным политиком. Конечно, статистический метод для того времени, даже и весьма относительный, почти невозможен.

Но тем не менее теперь наиболее серьезные ученые признают, что при Константине язычество являлось преобладающим элементом в обществе и правительстве и что христиан было меньшинство. По вычислениям проф. Болотова и некоторых других, "может быть, ко времени Константина христианское население равнялось 1/10 всего населения; но, может быть, и эту цифру нужно понизить. Всякое же представление, что христиан было более 10% в массе населения, будет рискованным " [6] В настоящее время меньшинство христиан в Империи при Константине признано почти всеми. Если же это так, то политическая теория в ее чистом виде относительно Константина и христианства должна отпасть. Политик не мог строить свои обширные планы, опираясь на 1/10 населения, которая, как известно, даже не вмешивалась в политику.

В представлении французского историка Дюрюи (Duruy), автора "Истории римлян", находившегося под некоторым влиянием Буркхардта, появляется при оценке деятельности Константина и религиозная сторона в виде "честного и спокойного деизма, который образовывал его религию". По словам Дюрюи, Константин "рано понял, что христианство по своему основному учению соответствовало его собственной вере в единого Бога". [7] Но несмотря на это, политика у Константина играла преобладающую роль. "Подобно Бонапарту, старавшемуся примирить церковь и революцию, - пишет Дюрюи, - Константин задался целью заставить жить в мире, один рядом с другим, старый и новый режим, благоприятствуя, однако, последнему. Он понял, в какую сторону шел мир, и помогал этому движению, не ускоряя его. Слава этого государя заключается в том, что он оправдал название, которое начертал на своей триумфальной арке: quietis custos (страж покоя)... Мы попытались, кончает Дюрюи, - проникнуть до глубины души Константина и нашли в ней скорее политику, чем религию". [8] В другом месте, разбирая значение Евсевия как историка Константина, Дюрюи замечает: "Константин Евсевия видел часто, между небом и землей, вещи, которые никто никогда не замечал". [9]

Следует отметить две из большого количества публикаций, которые появились в 1913 году в связи с празднованием тысячешестисотлетия так называемого Миланского эдикта. Это "Kaiser Konstantin und die christliche Kirche", написанная Э. Шварцем (E. Schawrtz), и "Gesammelte Studien", изданные Ф. Дёльгером. Э. Шварц утверждал, что Константин "с дьявольской проницацельностью опытного политика реализовал важность, каковую имел союз с церковью для создания всемирной (unversal) монархии, которую он собирался построить, и он имел смелость и энергию создать такой союз вопреки всем традициям цезаризма ". [10] Э. Кребс (Е. Krebs) в рамках "Gesammelte Studien", изданных Дёльгером, писал, что все шаги Константина к христианству были всего лишь вторичными причинами ускорения победы церкви; основная же причина заключалась в сверхъестественной силе самого христианства [11].

Мнения исследователей в этом вопросе очень различаются. П. Баттифоль защищал искренность обращения Константина, [12] а сравнительно недавно Ж. Морис, хорошо известный исследователь нумизматики времени Константина, попытался материализовать элемент чудесного в его обращении. [13] Г. Буасье отмечал, что для Константина как для государственного деятеля отдать самого себя руки христиан, которые были меньшинством в империи, было рискованным экспериментом; поэтому, раз он не изменил свою веру по политическим причинам, необходимо допустить, что он сделал это по убеждению [14]. Ф. Лот [15] склонялся к тому, чтобы принять искренность обращения Константина. Э. Штайн [16] выдвигал политические мотивы. "Величайшее значение религиозной потики Константина, - говорил он, - заключалось во введении христианской церкви в структуру государства". Он утверждал также, что Константин находился в некоторой степени под влиянием государственной религии зороастризма в Персии. А. Грегуар писал, что политика всегда первенствует над религией, особенно внешняя политика. [17] А. Пиганьоль говорил, что Константин был христианином, не зная этого. [18]

Конечно, обращение Константина, обычно связываемое с его победой над Максенцием в 312 году, не должно рассматриваться как его истинное обращение в христианство. На самом деле он принял религию в год смерти. В течение всего своего правления он оставался "pontifex maximus"; воскресный день он иначе не называл, как "день солнца" (dies solis); а под "непобедимым солнцем" (sol invictus) обычно разумели тогда персидского бога Митру, культ которого пользовался громадным распространением на всем протяжении империи, как на Востоке, так и на Западе, и временами являлся серьезным соперником христианству. Известно, что Константин был сторонником культа солнца; но какое божество в частности почитал он под этим названием, в точности не известно; может быть, это был Аполлон. Ж. Морис заметил, что эта солярная религия обеспечила ему огромную популярность во всей Империи. [19]

Недавно некоторые историки предприняли интересную попытку представить Константина более как продолжателя и исполнителя политики других, чем единственного поборника христианства. Согласно А. Грегуару, Лициний еще до Константина начал политику терпимости к христианству. Шенебек, немецкий историк, оспаривал мнение Грегуара. Он рассматривал Максенция как поборника христианства в своей части Империи, а также в качестве того, кто создал Константину модель для подражания, [20]

Нельзя совершенно оставлять без внимания и его политические планы; последние также должны были сыграть роль в его отношениях к христианству, которое во многом могло ему помочь. Но, во всяком случае, не политические планы явились причиной обращения Константина; последний обратился к христианству в силу внутреннего убеждения, возникшего и окрепшего не под влиянием политики. В том-то и заключается гениальность Константина, что он, сам искренне сочувствуя христианству, понял, что в будущем оно будет главным объединяющим элементом разноплеменной Империи. "Он хотел, - как пишет кн. Е. Трубецкой, - скрепить единое государство посредством единой церкви". [21]

Обращение Константина связывается с известным рассказом о явлении на небе креста во время борьбы Константина с Максенцием, т. е. для объяснения причин обращения вводится элемент чуда. Однако источники об этом вызывают большие несогласия. Древнейшее свидетельство о чудесном знамении принадлежит христианскому современнику Константина Лактанцию, который в своем сочинении "О смерти гонителей" (De mortibus persecutorum) говорит лишь о полученном Константином во время сна вразумлении, чтобы он изобразил на щитах небесное знамение Христа (coeleste signum Dei). [22] О действительном же небесном знамении, которое будто бы видел Константин, у Лактанция не говорится ни слова.

Другой современник Константина, Евсевий Кесарийский, дважды говорит о победе его над Максенцием. В более раннем произведении, в "Церковной истории", Евсевий лишь замечает, что Константин, идя на защиту Рима, "призвал в молитве в союзники Бога небесного и Его Слово, Спасителя всех, Иисуса Христа". [23] Как видно, ни о сне, ни о каких знаках на щитах здесь не говорится. Наконец, тот же Евсевий в другом своем произведении, написанном лет двадцать пять после победы над Максенцием, а именно в "Жизнеописании Константина", дает, со слов самого императора, клятвенно подтвердившего свое сообщение, известный рассказ о том, будто Константин во время похода увидел над солнцем знамение креста с надписью: "сим побеждай" (). ужас объял его и войско. В ближайшую ночь явившийся Константину во сне Христос с крестом повелел сделать подобие его и с таким знамением выступить против врагов. Утром император рассказал о чудесном сновидений, призвал мастеров и, описав им вид явленного знамения, приказал приготовить подобное знамя, [24] известное под названием labarum [25].

Лабарум представлял собой продолговатый крест, с поперечной реи которого спускался вышитый золотом и украшенный драгоценными камнями кусок шелковой ткани с изображениями Константина и его сыновей; на вершине креста был прикреплен золотой венок, внутри которого была монограмма Христа. [26] Со времени Константина labarum сделался знаменем Византийской империи. Упоминания о явившемся Константину "богознамении" или о виденных на небе войсках, посланных Богом ему на помощь, можно найти и у других писателей. Известия по данному вопросу настолько сбивчивы и противоречивы, что не могут быть в должной мере исторически оценены. Некоторые даже думают, что рассказанное событие имело место не во время похода против Максенция, а еще до выступления Константина из Галлии.

Так называемый Миланский эдикт. Во время Константина Великого христианство получило законное право на существование и дальнейшее развитие. Первый указ в пользу христианства вышел из рук одного из самых свирепых его гонителей, а именно Галерия. Последний в 311 году издал указ, на основании которого христиане, получая прощение за свое прежнее упорство в борьбе с правительственными распоряжениями, имевшими целью вернуть христиан к язычеству, вместе с тем признавались имеющими законное право на существование. Указ Галерия объявлял: "Пусть снова будут христиане, пусть они составляют свои собрания, лишь бы не нарушали порядка! За эту нашу милость они должны молить своего Бога о благоденствии нашем, нашего государства и о своем собственном". [27]

Через два года, после победы над Максенцием, Константин и вступивший с ним в соглашение Лициний сошлись в Милане и, обсудив положение дел в Империи, издали интереснейший документ, который, может быть не совсем правильно, называется Миланским эдиктом. Сам текст документа до нас не дошел. Но он сохранился у христианского писателя Лактанция в форме написанного по-латыни рескрипта Лициния, данного на имя префекта Никомедии. Греческий же перевод латинского оригинала помещен Евсевием в его "Церковной истории".

На основании этого указа христианам и всем другим предоставлялась полная свобода следовать той вере, какой кто пожелает; всякие мероприятия, направленные против христиан, устранялись. "Отныне, - объявляет указ, - всякий, кто хочет соблюдать христианскую веру, пусть соблюдает ее свободно и искренно, без всякого беспокойства и затруднения. Мы заблагорассудили объявить это твоей попечительности (т. е. префекту Никомедии) как можно обстоятельнее, чтобы ты знал, что мы предоставили христианам полное и неограниченное право почитать свою веру. Если это мы разрешили им, то твоей светлости должно быть понятно, что вместе с этим и для других предоставляется открытое и свободное право, ради спокойствия нашего времен, соблюдать свои обычаи и свою веру, чтобы всякий пользовался свободой почитать то, что избрал. Так определено нами с той целью, чтобы не казалось, будто мы хотим унизить чье-либо достоинство или веру". [28]

Этот же указ повелевал возвратить христианам, безвозмездно я беспрекословно, отобранные у них частные здания и церкви.

В 1891 г. немецкий ученый О. Зеек выдвинул теорию, что Миланский эдикт никогда не существовал. Единственный эдикт, который когда-либо появлялся, - утверждал он, - эдикт о веротерпимости Галерия от 311 г. [29] Долгое время большинство историков отказывалось признавать эту точку зрения. В 1913 г. тысячешестисотлетие Миланского эдикта торжественно отмечалось во многих странах и появилось большое количество литературы по этому запросу. На деле, конечно, цитированный выше эдикт, провозглашенный Лицинием в 313 г. в Никомедии, был подтверждением эдикта Галерия, который, совершенно очевидно, соблюдался недостаточно. Документ, подписанный в марте 313 г. в Милане Константином и Лицинием, был не эдиктом, а письмом, адресованным главам провинциальных администраций Малой Азии и Востока в делом с объяснением и указанием, как следует поступать с христианами. [30]

На основании данного текста Миланского эдикта надо прийти к заключению, что Константин признал христианство религией, равноправной с другими религиями, а значит, и с язычеством. Для времени Константина о торжестве христианства говорить еще нельзя; его лишь можно предчувствовать. Христианство казалось Константину совместимым с язычеством. Великое значение акта Константина заключается в том, что он позволил христианству не только жить, но и взял его под защиту государства. Это был важнейший момент в истории раннего христианства. Никомедийский эдикт (The Edict of Nicomedia), таким образом, не дает права творить, как утверждают некоторые историки, о том, что при Константине христианство было поставлено во главе всех других религий, которые признавались лишь терпимыми, [31] и что Миланский эдикт установил не толерантность, а провозгласил господство христианства. [32]

Когда поднимается вопрос о господстве или равных правах христианства с язычеством, решение должно быть в пользу равных прав. Как бы там ни было, значение Никомедийского эдикта (the Edict of Nicomedia) велико. Как сказал А. И. Бриллиантов, [*2] "в действительности, и без ненужного преувеличения, остается несомненным важное значение Миланского эдикта, как акта, положившего решительный конец бесправному положению христиан в Империи и вместе с этим, через объявление полной религиозной свободы, низведшего язычество de jure из прежнего положения единой государственной религии в ряд всех других религий". [33]

Но Константин не удовольствовался лишь дарованием христианству равноправия, как определенному религиозному учению.

Духовенство (clerici) освобождалось при нем, подобно языческим жрецам, от несения государственных податей и повинностей, от всякого занятия должностей, которые могли бы отвлекать клириков от выполнения их духовных обязанностей (право иммунитета). Каждый человек имел право делать завещание в пользу церкви, за которой этим самым признавалось пассивное наследственное право. Таким образом, одновременно с объявлением религиозной свободы христианские общины стали признаваться за юридические лица, а последнее обстоятельство создавало для христианства совершенно новое положение в юридическом отношении.

Очень важные привилегии были даны епископским судам. Всякий человек имел право, по соглашению с противной стороной, переносить любое гражданское дело на епископский суд, хотя бы дело в гражданском суде и было уже начато. В конце правления Константина компетенция епископских судов была еще более расширена: 1) решения епископов должны были признаваться окончательными по делам лиц всякого возраста; 2) всякое гражданское дело могло быть перенесено в епископский суд в любой стадии процесса и даже при нежелании противной стороны; 3) приговоры епископских судов должны утверждаться светскими судьями. Подобные судебные привилегии епископов, возвышая их авторитет в глазах общества, в то же время являлись для них тяжелым 'бременем, так как создавали немало осложнений; претерпевшая сторона в силу безапелляционности епископского приговора, который не всегда мог быть и правильным, сохраняла в себе чувство раздражения и недовольства. К тому же привлечение епископов к исполнению светских функций вносило в их среду чрезвычайно много мирских интересов.

Кроме этого, церковь пользовалась богатыми приношениями из государственных средств, в виде земельных участков, денежных и хлебных выдач. Христиане не могли быть принуждаемы к участию в языческих празднествах. Под влиянием христианства были введены некоторые смягчения в наказаниях.

В добавление ко всему этому имя Константина связывается с возведением многих церквей во всех частях его огромной Империи. Базилика Св. Петра, как и Латеранская в Риме, приписываются ему. Особенно он был заинтересован в Палестине, где его мать, Елена, нашла, как предполагают, истинный Крест. В Иерусалиме, на месте, где был похоронен Христос, был возведен храм Гроба Господня, на Оливковой горе Константин возвел церковь Вознесения и в Вифлееме - церковь Рождества. Новая столица, Константинополь, и его пригороды также были украшены многочисленными церквами. Самая известная - церковь Апостолов и церковь Св. Ирины; возможно, Константин заложил фундамент Св. Софии, который был завершен его преемником Констанцием. Много церквей строилось во время царствования Константина в других местах - в Антиохии, Никомедии и Северной Африке. [34]

После царствования Константина образовалось три важных центра христианства - ранний христианский Рим в Италии, хотя языческие симпатии и продолжали существовать некоторое время; христианский Константинополь, который очень скоро стал вторым Римом в глазах христиан востока; и, наконец, христианский Иерусалим. После разрушения Иерусалима Титом в 70 г. н.э. и основания на его месте римской колонии Элии Капитолины, во время царствования Адриана во II веке н. э., старый Иерусалим потерял свое значение, хотя и оставался церковью-матерью христианства (mother church of Christendom), и центром первой апостольской проповеди. Христианский Иерусалим возродился к новой жизни во времена Константина. В политическом смысле город Цезарея, а не Элия, был столицей провинции. Церкви, построенные во время данного периода в этих трех центрах, стали символами триумфа Христианской Церкви на земле. Эта Церковь скоро стала государственной. Новая идея царства земного была прямо противоположной первичной христианской концепции "царства небесного" [*3] и скорого приближения конца света. [35]

Ссылки по теме
Форумы